Алый Первоцвет - Орци (Орчи) Эмма (Эммуска). Страница 47

— Ясно, гражданин.

— Англичанин, по-видимому, обладает не только огромным ростом, но и немалой силой. Чтобы справиться с ним, понадобятся четыре или пять человек. — Сделав паузу, Шовлен продолжал: — Если, что более вероятно, изменники-роялисты еще одни, тогда предупредите ваших товарищей, которые будут ждать здесь. Все должны спрятаться за скалами и валунами, окружающими хижину, без единого звука дожидаться появления высокого англичанина, и броситься в хижину только тогда, когда он войдет внутрь. Но помните: вы должны двигаться бесшумно, как волк в ночи, когда он подкрадывается к загону. Я не хочу тревожить роялистов — если кто-нибудь из них крикнет или выстрелит из пистолета, это может побудить высокого англичанина держаться подальше от хижины и утесов, а ваша основная задача — схватить этого человека.

— Все будет исполнено в точности, гражданин.

— Тогда идите, а я последую за вами.

— А что делать с евреем, гражданин? — осведомился Дега, когда солдаты один за другим начали бесшумно, словно тени, красться по узкой тропинке.

— Ах, да! Я совсем забыл о нем, — сказал Шовлен и повернулся к еврею.

— Эй, ты, Аарон, Моисей, Авраам, или как там тебя! — властно окликнул он старика, который стоял рядом со своей тощей кобылой, стараясь держаться подальше от солдат.

— Беньямин Розенбаум, если это удовлетворит вашу честь, — робко отозвался еврей.

— Меня вообще не удовлетворяют звуки твоего голоса, но я буду доволен, если ты выслушаешь мои распоряжения и будешь им повиноваться…

— Как будет угодно вашей чести…

— Придержи свой грязный язык! Ты останешься здесь с лошадью и повозкой до нашего возвращения. Ни при каких обстоятельствах не издавай ни единого звука — даже дышать старайся потише — и не покидай свой пост, покуда я тебе не разрешу. Все понял?

— Но, ваша честь… — жалобно запротестовал еврей.

— Никаких «но»! — прервал Шовлен тоном, заставившим несчастного старика задрожать с головы до пят. — Если я не застану тебя здесь, когда вернусь, то торжественно обещаю, что где бы ты ни прятался, тебя разыщут и подвергнут быстрому и суровому наказанию. Ты слышишь меня?

— Но, ваше превосходительство…

— Ты слышишь меня? — повторил Шовлен.

Солдаты уже скрылись, а Шовлен, Дега и еврей стояли втроем на темной дороге. Маргерит, прячась за изгородью, слушала приказы Шовлена, словно собственный смертный приговор.

— Я все слышу, ваша честь, — заговорил еврей, пытаясь приблизиться к Шовлену, — и клянусь Авраамом, Исааком и Иаковом, что охотно повиновался бы вашему превосходительству и не двинулся бы с этого места, пока ваша честь не соизволит вновь явить свой лик вашему нижайшему слуге. Но помните, ваша честь, что я всего лишь бедный старик, и мои нервы не такие крепкие, как у молодого солдата. Если появятся ночные грабители, то я могу закричать и помчаться прочь. Так неужели за это меня могут лишить моей жалкой старой головы?

Еврей казался смертельно напуганным, он весь дрожал мелкой дрожью. Ясно, что его нельзя было оставлять на пустой дороге. Он и в самом деле мог завизжать от страха и предупредить тем самым Алого Пимпернеля.

Шовлен подумал несколько секунд.

— По-твоему, можно бросить здесь твою телегу и лошадь? — грубо осведомился он.

— Мне кажется, гражданин, — вмешался Дега, — что они будут в большей безопасности без этого грязного трусливого еврея, чем в его присутствии. Если он чего-нибудь испугается, то, несомненно, завопит, как будто его режут, или пустится бежать со всех ног.

— Так что же мне делать с этой скотиной?

— Почему бы вам не отправить его назад в Кале, гражданин?

— Нет, так как вскоре он нам понадобится, чтобы отвозить раненых, — с мрачной значительностью ответил Шовлен.

Последовала очередная пауза, во время которой Дега ожидал решения начальника, а старый еврей хныкал рядом со своей клячей.

— Эй, ты, ленивый трус! — заговорил, наконец, Шовлен. — Пожалуй, тебе лучше пойти с нами. Гражданин Дега, завяжите ему рот.

Шовлен вручил Дега шарф, который тот начал с торжественным видом обматывать вокруг рта еврея. Беньямин Розенбаум безропотно переносил процедуру, очевидно, предпочитая ее пребыванию в одиночестве на Сен-Мартенской дороге. Затем все трое двинулись вперед.

— Быстрее! — поторопил Шовлен. — Мы и так потратили много драгоценного времени.

Вскоре твердые шаги Шовлена и Дега и шарканье еврея замерли на тропинке.

Маргерит не упустила ни единого слова Шовлена. Она стремилась полностью разобраться в ситуации, чтобы в последний раз призвать на помощь ум, часто именуемый острейшим в Европе.

Положение, безусловно, было отчаянным. Маленькая группа людей спокойно ожидала своего спасителя, который также не подозревал о ловушке, расставленной для них всех. Глубокой ночью на пустынном берегу смертельная паутина затягивала беззащитных людей, один из которых был обожаемым мужем, а другой любимым братом Маргерит. Ее интересовало, кто были остальные, ждущие Алого Пимпернеля, в то время как смерть пряталась за каждым близлежащим валуном.

Сейчас Маргернт могла только следовать за солдатами и Шовленом. Если бы не страх сбиться с пути, она бы бросилась вперед, разыскала хижину и, возможно, успела бы предупредить беглецов и их храброго предводителя.

На миг ей пришла в голову мысль закричать изо всех сил, чтобы попытаться подать сигнал Алому Пимпернелю и его друзьям, чего опасался Шовлен, в безумной надежде, что они услышат и успеют убежать, пока не поздно. Но Маргерит не знала, на каком расстоянии она находится от края утеса, и долетят ли ее крики до обреченных людей. Ее попытка может оказаться преждевременной, а другой она уже не сможет предпринять, потому что ей заткнут рот, как еврею, оставив беспомощной пленницей в руках людей Шовлена.

Словно призрак, Маргерит скользила за изгородью. Она сняла туфли и порвала чулки. Но молодая женщина не ощущала ни боли, ни усталости; неистребимое желание предупредить мужа, несмотря на противодействие судьбы и коварного противника, подавило ощущение физических страданий, одновременно удвоив остроту инстинктов.

Маргерит не слышала ничего, кроме мягких шагов врагов Перси впереди; ничего не видела, кроме стоящей перед ее внутренним взором деревянной хижины и Перси, идущего навстречу своей гибели.

Внезапно инстинкт побудил ее остановиться и съежиться в тени изгороди. Луна, до сих пор державшаяся дружественно по отношению к Маргерит, оставаясь за тучами, внезапно появилась во всем великолепии на осеннем ночном небе, озарив серебристым сиянием пустынный пейзаж.

Менее чем в двухстах метрах впереди находился край утеса, а внизу море, простиравшееся до далеких берегов свободной и счастливой Англии, мирно и спокойно катило свои волны. Маргерит бросила взгляд на залитую серебром водную поверхность, и ее онемевшее от многочасовой боли сердце смягчилось, а глаза наполнились слезами. В трех милях от берега виднелась шхуна с белыми парусами.

Маргерит не столько узнала ее, сколько догадалась, что это «Мечта», любимая яхта Перси, со старым Бриггсом, принцем шкиперов, и экипажем английских матросов на борту. Ее белые паруса, сверкающие в лунном свете, словно внушали Маргерит радостные чаяния, которые, как она опасалась, могут никогда не сбыться. Словно прекрасная птица, готовая к полету, яхта ожидала своего хозяина, а он, быть может, уже никогда не ступит на ее палубу, никогда не увидит белых скал Англии, острова свободы и надежды.

Вид шхуны, казалось, вдохнул в измученную женщину сверхчеловеческую силу отчаяния. Ниже края утеса находилась хижина, где вскоре ее муж должен встретить свою гибель. Но при свете луны Маргерит сможет заметить хижину издалека, подбежать к ней и предупредить беглецов, чтобы они, по крайней мере, дорого продали свои жизни, а не были пойманы, как крысы в норе.

Маргерит двинулась вперед по травянистому дну канавы, прячась за изгородью. Должно быть, она бежала очень быстро и опередила Шовлена и Дега, так как вскоре добралась до края утеса и услышала сзади их шаги. Ее фигура отчетливо вырисовывалась на серебристом фоне моря.