Забавы Палача - О'Рейли Виктор. Страница 16

Размышления о финансовых проблемах напомнили ему об алиментах, которые он обязан был выплачивать, и о теще в Эльзасе. В конце концов, если подумать, Ирландия была не так уж и плоха.

— Тебе никогда не хочется вернуться к жизни простого наемника, Гюнтер? — спросил Килмара. Он решил побаловаться трубочкой. Час был подходящий, настроение тоже.

— Не сказал бы, что в Легионе я вел жизнь простого наемника, — ответил Гюнтер. — Платили там ужасно.

— Я имел в виду не Легион, — сказал Килмара. — Я говорю о том небольшом промежутке сразу после.

— А, — сказал Гюнтер, — да что об этом толковать.

— Я просто спросил, не скучаешь ли ты по тем временам.

— Я повзрослел, полковник, — сказал Гюнтер. — Раньше я воевал только за деньги. Теперь у меня другие идеалы. Я воюю за деньги и демократию.

Килмара был поглощен чисткой трубки и прочими подготовительными операциями. Курение трубок — занятие не для торопыг. Когда все было готово, он спросил:

— А что ты понимаешь под демократией?

— Свободу делать деньги, — с улыбкой ответил Гюнтер.

— Идеализм — это замечательно, — сухо сказал Килмара. — Пирс гордился бы тобой.

— Кто это — Пирс?

— Падрейг Пирс, — ответил Килмара, — ирландский национальный герой, поэт, романтик и мечтатель. Он был одним из лидеров восстания против англичан в тысяча девятьсот шестнадцатом году, которое привело к завоеванию независимости в двадцать втором. Сам он, конечно, до этого не дожил. Его взяли в плен после одной кровавой схватки, поставили к стенке и расстреляли. В компании с другими пленными.

— Обычный конец романтиков и мечтателей, — сказал Гюнтер.

— Добрый вечер, — произнес с порога Фицдуэйн.

— Легок на помине, — заметил Килмара.

Данель не хотел признаваться даже самому себе, что на душе у него неспокойно. Было совершенно непонятно, с чего бы высокообразованному, трезвомыслящему космополиту, истинному представителю двадцатого века, поддаваться этому чувству так близко от дома и в столь хорошо знакомой стране. И тем не менее, в лесу царила, мягко говоря, тревожная атмосфера. Птиц почему-то не было слышно, лес окутала странная, почти полная тишина. Его сапоги бесшумно ступали по жирной, смешанной с перегнившими листьями почве. Это было смешно, но ему чудилось, будто он слышит стук своего собственного сердца.

Время от времени раздавался внезапный шорох, словно где-то неподалеку пробежало крупное животное — лиса или барсук, — но в остальном гнетущая тишина ничем не нарушалась.

Данель пожалел, что не пригласил с собой кого-нибудь из коллег. Он не слишком любил преподавателей колледжа, но их общество иногда бывало полезным, а в данном случае даже самый занудный из учителей оказался бы как нельзя более кстати. Постепенно директор понял, что за чувство его гложет. Это был давно знакомый человечеству недуг, который можно не только ощущать, но и обонять. Страх.

В лесу было темнее, чем он ожидал. Такие короткие, сумрачные мартовские вечера бывают, наверное, только в Ирландии. Ему захотелось куда-нибудь на юг, где тепло, солнечно и сухо — главное, сухо. За шиворот ему скользнула дождевая капля, потом еще и еще одна. Его начала пробирать дрожь, стало холодно.

Охватившее его чувство менялось. Это был уже не страх. Спотыкаясь, он пробирался вперед в густеющих сумерках, ветви деревьев и колючие кусты хлестали его и цеплялись за одежду. Чувство стало вполне определенным. Теперь не было уже никаких сомнений. Его одолевал полный, не рассуждающий, слепой, панический ужас.

Он сделал остановку и попытался привести свои нервы в порядок. Очень медленно, дрожащей, как от малярии, рукой, он достал из кармана белый носовой платок и вытер холодный пот, дождевые ручейки и грязные следы от задевших его веток. Эта аккуратно выполненная операция слегка успокоила его. Он снова овладел собой. Он сказал себе, что выглядит смешно и что для такой всепоглощающей паники нет никаких разумных оснований.

Он двинулся дальше. Подлесок стал более густым, а петляющая тропка пошла в гору. Он понял, что старый дуб, источник всех его неприятностей — чтоб ему сгнить! — уже близко. Но облегчению не суждено было быть долгим: почти тут же он споткнулся о выступающий корень и полетел в грязь головой вперед. Он медленно поднялся; сердце его бешено стучало.

Внезапно в нос ему ударила жуткая вонь, и он чуть не задохнулся. Это было похоже на запах разлагающейся плоти, смешанный с едким запахом горящей серы, — так, должно быть, пахнет в аду.

За старым дубом, казалось, брезжит какой-то свет. Сначала он подумал, что это последний отблеск заходящего солнца, но потом сообразил, что для солнца уже слишком поздно. К тому же, свет не был похож на солнечный: это странное сияние исходило откуда-то снизу, а вовсе не с неба. Он хотел повернуться и сбежать, но против своей воли продолжал двигаться вперед. Он шел точно в трансе, медленными, неверными шагами.

Обогнув ствол старого дуба, он увидел картину, которую его сознание не могло — или отказывалось — воспринять. На лужайке впереди был выложен большой каменный круг; щели между камнями были забиты травой и цветами. Внутри круга из камней и цветов была еще какая-то фигура. Она напоминала огромную букву “А”, соприкасавшуюся с кругом в трех точках. В центре круга горел и мерцал костер, пожирающий то, что недавно было живым. Из распоротого живота кольцами свисали пожелтевшие кишки. Маленькие языки пламени шипели и трещали — и запах здесь, поблизости, был тошнотворный.

Огонь вспыхнул, оттуда резко потянуло серой, и нижние ветви дуба осветились. Данель поднял глаза. Последнее, что он увидел в жизни, было невыносимо ужасным. Сквозь дым горящего мяса и серы на него глянула рогатая голова дьявола.

Он все еще был в обмороке, когда его сбросили с крутого утеса на прибрежные скалы и в воды Атлантики далеко внизу.

Фицдуэйн спал крепким сном без сновидений и наутро встал бодрым и отдохнувшим.

После того как Итен ушла в свою студию, он сварил себе полный кофейник черного кофе, вытянул ноги перед камином, где потрескивали поленья, и начал соображать, насколько он продвинулся. Ему пришло в голову, что если уж берешься переворачивать лежалые камни — а большинство людей чуть ли не с детства привыкает к тому, что этого делать не стоит, — то ты должен быть готов увидеть кишащих под ними мерзких тварей.

Он принялся вспоминать прошлый вечер и беседу с Килмарой. Результаты компьютерного запроса показали, что Дракеровский колледж — не просто прибежище для детей богатых и власть имущих. В списке из шестидесяти студентов — теперь их стало пятьдесят восемь — не меньше семнадцати были помечены буквами “ВМ”.

— Специалисты-компьютерщики любят оперировать в разговоре битами и байтами, — сказал ему Килмара, — но когда я только набирал своих рейнджеров, мне удалось добиться некоторых успехов. Я буквально выкрутил этим паршивцам руки и заставил их ввести в обиход кое-какой словарный минимум. “ВМ” означает “возможная мишень”. Это нельзя назвать строгой характеристикой, но это значит, что к людям, против чьих фамилий стоят такие буквы, теоретически следует проявлять больше внимания и дважды подумать, если кто-нибудь из них окажется замешанным в каком-нибудь инциденте.

— Поясни, — сказал Фицдуэйн.

— Я гляжу, ты этим заинтересовался, Хьюго? — сказал Килмара. — Расслабься, сынок. В разряд “ВМ” или выше попадают тысячи ирландцев: политики, бизнесмены, дипломаты, изредка наведывающиеся к нам в страну английские землевладельцы, а кто еще — известно только Богу да компьютеру.

— Но почему именно эти семнадцать студентов? — спросил Фицдуэйн.

— Дело тут вовсе не в них самих, — ответил Килмара, — а в их семьях, окружении и тому подобном. К примеру, среди этих семнадцати дракеровских питомцев есть отпрыск королевского рода из Саудовской Аравии — а подобных бездельников по всему миру слоняются тысячи, — мальчишка из клана Кеннеди, двое детей итальянского министра иностранных дел, сынок японского автомобильного магната… В общем, суть ты понял.