Брошенная в бездну - Орхан Кемаль. Страница 35

Матушка Алие, которая обычно чесала язык, проклиная Назан, либо зубоскалила, отпуская такие шуточки, от которых женщины чуть не падали со смеху, сегодня была задумчива и молчалива.

— Кто бы там что ни говорил, а я зла на твою племянницу! — обратилась к ней Фирдес.

— Почему? — рассеянно спросила матушка Алие.

— Как почему? Да ведь это твоя приёмная дочь! Ни разу не вспомнила о тебе, пока ей было хорошо! А сейчас приехала без гроша и села на шею.

— Нет, дорогая, слава аллаху, у неё есть за пазухой несколько курушей.

— Тогда что тебя тревожит? Почему ты стала сама не своя?

Матушка Алие вздохнула и улыбнулась. Но вскоре лицо её опять стало озабоченным.

— Ах, — махнула она наконец рукой, — зачем скрывать от рабов божьих то, что ведомо аллаху? Я думаю о перстне. Посмотрели бы вы, какой у неё перстень!

Женщины даже рты раскрыли от удивления, услышав такую новость.

— Продать бы его, думаю, да купить несколько чулочных машин…

Глаза у женщин заблестели.

— Вот это да!

— Значит, дорогой перстень?

— Дорогой? Да ему цены нет! Старинный. Вроде от самого султана… Если бы она его продала! Тогда бы можно купить маленькую мастерскую. Вот было б дело!..

Каждая из них мечтала о том же самом всю свою жизнь. Даже поговорить об этом доставляло им огромное удовольствие.

— Так чего она тянет, почему не продаёт?

— Она ждёт, что муж позовёт её обратно, — сокрушённо вздохнула матушка Алие.

— Ну, если бы муж собирался взять её обратно, зачем было давать развод?

— Откуда мне знать? Свекровь сказала ей: «Ты не беспокойся, самое позднее к весне вернёшься».

— Брешет, небось, клянусь аллахом, врёт окаянная!

— Просто хитрит старуха. Выдумала всё, чтобы легче было избавиться от невестки.

— И я ей о том толкую. А она не верит… Если бы она меня послушала, продала бы перстень…

— А ты просила её об этом?

— Один раз как-то заикнулась, но она рассердилась: «Это, — говорит, — подарок мужа и память о ребёнке». Вот дурная голова! Я бы на её месте сразу продала и купила три-четыре машины…

— И, трах-тарарах, потекли бы денежки!

— Клянусь аллахом, не прошло бы и года, как я заимела бы квартиру из двух комнат с кухней.

— А я бы по-другому… Знаете, что бы я сделала? Прежде всего купила бы немного земли и построила мастерскую. А над ней квартирку.

— Хорошо придумала!

— Да что две комнаты и кухня? Как там разместиться? Я бы сделала три. И комнату для омовения…

Матушка Алие слушала и думала о своём. «Если племянница не согласится продать перстень и купить чулочные машины, то надо хотя бы заставить её платить за квартиру. И столоваться мы будем врозь».

И вдруг её словно осенило: «А может, у Назан есть деньги? Если она не хочет продавать перстень, так, наверно, на что-то рассчитывает. Кто у неё есть? Да никого. Какая-то подружка, Несрин. Ну, обедом её несколько раз накормила. А дальше что? Кто эта Несрин? Что за птица? Назан говорит, что она больна чахоткой. Очень добрая, говорит. Но чем она занимается? Мужа нет, нигде не работает, а на что, спрашивается, живёт?»

Наконец она устала от всех этих размышлений и прислушалась к разговору своих товарок. Они сильно горячились, обсуждая, кто же пойдёт к ней в мастерскую?

— Кого ты возьмёшь на работу? — спросила одна из женщин.

— Всех! — с серьёзным видом сказала матушка Алие. — Вас-то я знаю, чего ради нанимать других?

— Ну и платить нам будешь побольше, чем здесь платят?

— Конечно. Вот только дал бы аллах дожить до этого дня!

— Ты должна сделать все, чтобы обстряпать это дельце, — заговорили все вокруг.

— И нас вытащишь из нищеты и сама заживёшь.

Матушка Алие опять задумалась. «Ну как же подъехать к Назан? Похоже, мы делим шкуру неубитого медведя. Нет, так не годится. Надо по бороде и гребень завести. А я-то ни разу не улыбнулась ей… Может, купить с полкилограмма пирзолы? [16] Или сходить к ходже Бекиру за халвой с фисташками?..»

Эта мысль засела у неё в голове. Назан очень любила халву с фисташками. «Да, надо купить полкилограмма пирзолы и граммов двести пятьдесят халвы…»

Матушка Алие заглянула в кошелёк. Денег было маловато.

— Дай мне взаймы одну лиру, — попросила она у Фирдес. — На той неделе верну.

— Зачем тебе?

— Нужно!

— Зачем?

— Назан любит тахинную халву…

Назан проснулась от лёгкого постукивания в окно, под которым спала. Она вскочила и, увидев Несрин, побежала к двери.

— Заходите, пожалуйста! Прошу извинить меня, вчера я очень поздно легла и…

Несрин закашлялась, прижимая ко рту свой розовый платочек.

— Этот кашель меня вконец замучил!

Они вошли в комнату. Торопливо заправляя постель, Назан спросила:

— Что случилось? Ведь Сами обещал отвезти вас сегодня к доктору?

Несрин вздохнула.

— Дождёшься от него, как же! Сейчас снова при деньгах, да ещё каких! Вот и задрал нос!.. А ты что делала?

Назан тоже вздохнула. Взгляд её потух.

— Что мне делать, сестрица? Ничего не делаю. Только люди не дают покоя.

— Кто, тётка?

— Да. Заладила одно: «Хитростью от тебя избавились, сыграли с тобой злую шутку! Брось свои надежды, забудь о сыне!»

Назан заплакала:

— Забыть? Легко сказать! Как же забыть своё дитя? Разве это в моих силах? Все ночи напролёт я только и думаю о Халдуне…

Несрин снова надолго закашлялась. Отдышавшись, она сказала:

— Одевайся! Пойдём вместе к доктору.

Назан и сама была рада уйти из этой конуры. На улице она обычно немного рассеивалась и меньше тосковала по сыну.

Небо нависло совсем низко над крышами домов, стало ещё холоднее.

— Ночью, наверно, пойдёт снег.

— Возможно, я люблю снег.

— Лишь бы потом не подул южный ветер. А то здесь будет такая грязь, не пролезешь.

На площади Бейязит они сели в трамвай. Врач, к которому ехала на приём Несрин, — известный специалист по туберкулёзу — жил в Бейоглу [17]. Но Назан очень хотелось прогуляться пешком, и она предложила сойти раньше.

— Тогда открой лицо, — сказала Несрин.

После некоторого колебания Назан подняла край чаршафа и стала пунцовой от смущения. Она завидовала Несрин, которая чувствовала себя совершенно свободно и непринуждённо шагала рядом в своём нарядном манто, красиво облегавшем фигуру. «Вот бы и мне так», — подумала Назан и огляделась вокруг. Они шли по центральной улице Истикляль-джаддеси. Женщины в чаршафах попадались совсем редко.

Сравнительно недавно, на одном из вечеров, Мустафа Кемаль-паша, беседуя с группой молодых учительниц, посоветовал им сбросить покрывала. Сначала сама мысль об этом показалась дикой. Но постепенно некоторые свободомыслящие учительницы, а также кое-кто из жён чиновников последовали этому совету. И вот теперь на улицах Стамбула было уже много женщин с открытыми лицами.

— Вы только посмотрите, Несрин, — как красиво!

— Конечно, красиво. Но если тебе нравятся открытые лица, почему ты сама не последуешь их примеру?

— Но вы же знаете, сестрица, что в Сулеймание без чаршафа проходу не дадут. Кругом одни фанатики! Ничего не поделаешь, надо терпеть.

— Как раз вчера вечером я думала об этом, — сказала Несрин останавливаясь.

— О чём же?

— О том, чтобы предложить тебе поселиться со мной. Я собираюсь съехать со своей квартиры в Аксарае. До бара далеко — это раз. Да и фанатиков там тоже хоть отбавляй, пожалуй, не меньше, чем в Сулеймание. Я хочу подыскать что-нибудь в одном из пансионов на Тарлабаши [18]. Ты согласилась бы переехать ко мне?

Назан не ответила. «Жить вдвоём было бы неплохо, — думала она. — Но… если узнает муж. У Тарлабаши дурная слава…»

— И к Сами я буду поближе, — продолжала Несрин. — Хотя, собственно, на него у меня нет никакой надежды. Ему я нужна только тогда, когда у него нет ни гроша в кармане.