Пожиратель Душ - Орлов Антон. Страница 101

Отбрил ее. Теперь главное – красиво уйти, пока она ничего не успела сказать в ответ. Он и ушел, за поворотом налетел впотьмах на парня с ведром кухонных помоев, содержимое выплеснулось и попало обоим на штаны. Наскоро обругав растяпу, Ксават выскочил на улицу. Какая-нибудь хасетанская бой-деваха догнала бы его, чтобы доругаться, но эта новоявленная аристократка не стала преследовать оппонента.

Окраинная улочка с одноэтажными домами. Низкая ущербная луна висит над слегка посеребренными треугольниками крыш. Новые штаны благоухают прокисшим супом – удружил Ксавату гостиничный малый! Проехал автомобиль, рисунок на его лакированных боках в тусклом свете фонарей был неразличим, как медуза в воде. За забором играли на флейте – так себе мотивчик, с хасетанской музыкой не сравнить.

Ксават, шагавший, куда глаза глядят, резко остановился. Замер. Словно примерз к мостовой.

Элиза назвала его «старым жуликом». Откуда она знает?!!

Он бросился прочь от гостиницы, от домишек, от флейты, выскочил на заасфальтированную дорогу, зашагал по ней в темноту, а мысли скакали и бились внутри черепной коробки, словно стая прыгунцов в запертой комнате.

Значит, он чем-то себя выдал? Чем? И догадался ли о том, кто он такой, еще кто-нибудь, кроме Элизы? И если да, подозревают ли они насчет зеркала-перевертыша, и сообщили уже цепнякам или нет?

Чуток успокоившись, начал восстанавливать в памяти разговор, фразу за фразой… Потом, замедлив шаг, с неимоверным облегчением ухмыльнулся и шумно вздохнул.

Никакого разоблачения. Оскорбляла его дрянь девка, а он принял брань за намек. Хвала Безмолвному, никто ничего не знает.

Огляделся по сторонам: куда его занесло? Загородная дорога, справа виднеются огни Кафьярану, слева как будто темное поле, и неподалеку, за обочиной, сторожка с освещенным окном. Погуляли – и будет, пора возвращаться.

Засунув руки в карманы, Ревернух повернул к скоплению желтых огоньков, сделал несколько шагов – и снова замер, а созвездия в бездонном ночном небе переливались, перешептывались и посмеивались, наблюдая за ним сверху.

Его сразило обидное открытие: Келхар и Элиза – не нищие!

Если представитель древнего знатного рода, отмеченного печатью вырождения, берет в жены девушку из сопредельного мира, невесте полагается приданое из специального императорского фонда. Программа такая государственная, дабы предотвратить угасание иллихейской аристократии.

Выходит, Келхар своего не упустил! То-то он так трясся, пока гадал, скажет она «да» или «нет»… Императорских деньжат хватит, чтобы выкупить родовое поместье цан Севегустов и зажить там припеваючи, а ежели он еще и тварей в округе истребит – стяжает всеобщее уважение. Элиза, успевшая в юном возрасте хлебнуть горя, будет ему верной подругой, будет держаться за свое положение, она ведь девка неглупая. За что, спрашивается, такая везуха им привалила? За что?

От обиды, злой тоски и зависти Клетчабу хотелось выть – и он завыл, обратив лицо к мерцающим созвездиям. Людей-то рядом нет, никто ничего не скажет… А вы бы на месте Клетчаба не завыли?

Подлянка ведь это, когда хорошо не тебе, а другому! Как ни поверни, натуральная подлянка.

Порой он и сам подумывал о том, чтобы жениться на хорошенькой иммигранточке (не на своенравной Элизе, а на такой, чтобы знала свое место) и через это разбогатеть, но – риск разоблачения. Перед тем как получить этакие деньжища из государева фонда, новобрачные должны подтвердить перед Зерцалом Истины искренность своих намерений, а то аферисты водятся не только в Хасетане. «Я, Ксават цан Ревернух…» – стоит ему произнести эти слова, и окаянное волшебное зеркальце запротестует.

Неожиданно Ксават уловил, что ему вторит другой вой – далекий, пугающе низкий, плывущий со стороны темного поля.

Это его отрезвило. Он замолчал, а за полем продолжали выть. Какая-нибудь тварь?.. Он ведь один на пустой дороге, и вокруг – теплая неподвижная чернота, в которой может прятаться что угодно. Осерчав на Элизу, он ушел от человеческого жилья, не думая о риске, но теперь хасетанский здравый смысл очнулся и закатил ему оплеуху.

До маленькой сторожки на краю поля ближе, чем до гостиницы. Окно уютно светится.

Нетрезвый обитатель сторожки, взъерошенный мужичок, выглядел рассеянным и безобидным.

– Я с инспекцией из министерства, – властно объявил Ксават, когда его впустили внутрь. – Вы здесь чем занимаетесь?

– Муслявчиков сторожу, – глуповато улыбнулся мужичок. – Чтобы под колеса не совались. Моя работа – загонять их обратно, ежели с поля на дорогу полезут. А то передавят, а за них деньги плочены, чтобы жук посевы не поел.

«Лодырь, – желчно отметил про себя Ксават. – Устроился, как сыр в масле!»

– А воет кто? – продолжил он строгий допрос, брезгливо оглядывая лежанку, застланную грязным стеганым одеялом в цветочек, некрашеный стол, скопище пустых бутылок в углу.

– Ага, я тоже слышал, совсем рядом выли! Кажись, псих или пьяный дурень, надо бы выйти с фонарем, поглядеть…

– Сам ты дурень! Я имею в виду, в той стороне, за полем. Тварь?

– Не, хвала Пятерым, не тварь. Собака в яме.

– Что еще за собака?

– Я сам-то ее не видел. Там, за полем, старинный домишко из кирпича, развалина, тамошнюю тварь в прошлом году извели. Подполье там есть, ямина с решеткой, и в ней злую собаку закрыли. Парень на мотоцикле заезжал, сказал, не трогать и не выпускать, а то она всех подряд покусает. Мол, это собака важных господ, и за ней скоро святая монахиня приедет. Я-то смотреть не ходил, мне с муслявчиками хлопот хватает.

– Так-так… – протянул насторожившийся Ксават. – Опиши-ка мне, как этот парень на мотоцикле выглядел? И когда это было?

Заинька плакал и звал Мамочку, но она не приходила. А потом послышались чужие шаги, что-то заскрипело, в темноте появилось пятно слабого света.

В яму заглянул сквозь решетку человек с фонарем. Длинные усы, блестящие и подвижные черные глаза. Пахнет потом, страхом, старым прокисшим супом.

Заинька забился в дальний угол, где по стенке стекала в каменную выемку вода, и предостерегающе зарычал. Он сразу понял, кто это пришел: Нехороший Человек.

Злые люди могут Заиньку побить, не пустить к Мамочке, выбросить в окно, отобрать мясо, и еще они хотят намордник на пусеньку надеть. Злого человека можно победить в драке.

Нехороший человек хуже злого. Когда Мардарий так захворал, что у него сильно болел животик и лапы сами собой дергались, Мамочка говорила, что нехороший человек ее бедняжечку отравил, поэтому никогда нельзя брать еду у нехороших людей!

Этот, который сейчас пришел, наверняка отравит. Если он принес еду, умный Заинька не станет кушать.

Мардарий рычал и рычал, пугая его, шерсть на загривке встала дыбом.

– Славная собачка… – фальшиво добрым голосом произнес Нехороший Человек. – Сколько же стоит твой ошейник?

Заинька еще страшнее зарычал.

– Эх, покамест ты живой и не спишь, эту цацку у тебя не забрать, – с сожалением вздохнул человек. – Я тебя выпущу, чтобы ты тварь окаянную догнал и загрыз. Подстраховаться не мешает. Послужи добру против зла, а потом, ежели еще встретимся, потолкуем об этом ошейничке… Деньги ваши – станут наши. Подожди, собачка…

Человек привязал к решетке веревку и ушел в темноту вместе со своим фонарем. Мардарий слышал, как он возится поблизости, чем-то гремит.

Потом решетка заскрежетала, начала медленно подниматься и встала стоймя. Снова ловушка?.. Заинька плохих людей перехитрит!

Он одним прыжком вылетел из ямы. Сбоку хлопнула дверь. Вот где спрятался Нехороший Человек! Он там, слышно, как дышит, и снизу пробивается полоска желтого света.

Мардарий бросился на дверь. Нехорошего Человека надо загрызть, на куски разорвать, пока он Заиньку с Мамочкой не отравил.

Дверь не поддавалась, а Нехороший Человек изнутри кричал:

– Глупая псина, совсем тупая! Кончай этот шухер, за оборотнем беги! Я же тебя, срань собачья, на волю выпустил! Западло меня рвать!