После дождика в четверг - Орлов Владимир Викторович. Страница 68

– Пришли, – сказал Шарапов, – автобаза.

– Быстро мы добрались.

– Ничего себе быстро, – проворчал Шарапов. – Севка мог бы нас подвезти. Если бы ты его попросил.

– У него дел хватает, – нахмурился Олег.

Начальник автобазы, утомив расспросами, выдал им бортовой «ГАЗ», уговаривал их переночевать в Сосновке перед черт его знает какой дорогой, но Олег, строго поглядев на разнежившегося было Шарапова, заявил, что у них нет времени.

– Как желаете, – кивнул начальник. – А то суббота ведь…

– Мало ли чего мы желаем, – вздохнул Шарапов.

– Поехали, поехали, – сказал Олег.

Они могли подсесть вдвоем к шоферу в кабину, но Шарапов сказал, что он не дурак, через три минуты он притащил откуда-то сена, прошлогоднего, прелого, расстелил сено в кузове, улегся на нем, подложив руки под голову, и Олегу посоветовал устраиваться рядом. Было жарко, было хорошо, и солнце могло почернить кожу. «Добро», – сказал Олег и перемахнул через борт. Машина тронулась, но вскоре остановилась у магазина сельпо, и Шарапов, попросив не отчаиваться, спрыгнул на землю. Он вернулся быстро, движения его были неожиданно энергичными и решительными. Шарапов тащил серую в крапинках спортивную сумку, выданную ему Тереховым, сумка была набита туго, и Олег знал, что набита она водочными бутылками, а то и зеленоватыми бутылями с питьевым спиртом, если, конечно, сосновские кооператоры сумели наладить привычное снабжение села. Олег принял сумку с бутылками, помог Шарапову взобраться в кузов и улегся на сене. Он не спрашивал Шарапова о бутылках, он знал, что куплены они на казенные деньги или на деньги Терехова и куплены для дела.

– На Терехова-то, – сказал Шарапов, улегшись, – один сосновский мужик заявление подал в милицию… Сейчас в очереди говорили…

– Какой мужик?

– Нашего сторожа сын… Который Ермакова на лодке-то перевозил… Лодочник… Старика нашего сын… Будто бы Терехов его веслом избил и лодку угнал…

– Что ты мелешь! Не мог этого Терехов… Я Терехова, слава богу, знаю…

– За что купил, за то и продаю… В очереди так говорили… Мне-то не все равно?..

Они замолчали.

– Ты откуда? – спросил вдруг Олег, без особой нужды знать, откуда происходит Шарапов, просто так, чтобы не дать разговору потухнуть.

– Я-то?

– Ну да, ты…

– Из Куйбышева я…

– Их, этих Куйбышевых-то, штук двадцать, наверное, из какого Куйбышева-то?

– Как из какого, – обиделся Шарапов, – из Самары.

– Ах, из Самары, – кивнул Олег, – так бы сразу и сказал…

– А я чего говорю?.. Я и говорю – из Самары. – Шарапов оживился, вспомнил, может быть, Волгу, крутые, гремящие спуски к набережной, к красному старому заводу, где льют в бочки благословенное жигулевское пиво. – Сколько уж я лет там не был! А ты что, к нам заезжал?

– Нет. Футбольную команду вашу уважаю. «Крылышки». Ее все растаскивают, а она все возрождается…

Шарапов удивленно покосился на Олега, футбол он презирал, не в силах был понять тех людей, которые к пинанию мяча относились всерьез, и потому он подумал, что Олег сейчас дурачится, издевается над ним и во всем, что он говорил раньше, тоже пряталась издевка; сообразив это, Шарапов обиделся, захлопал сердито ресницами, а потом, отвернувшись, закрыл глаза вовсе, показав глубокое пренебрежение к собеседнику, и вскоре задремал. «Что это он? – подумал Олег. – Ничего я ему вроде такого не говорил… Ну, да ладно, пусть он спит, а я помолчу, небом полюбуюсь… Небо-то какое чудесное!»

Но, несмотря на свое обещание, Олег так и не стал любоваться небом, а смотрел на него рассеянно, все оборачивался вправо, туда, где лежал Шарапов, и размышлял о Шарапове. «Странный он человек», – думал Олег, думал не с сожалением, а скорее одобряя Шарапова за его странности, сам он был бы доволен, если бы услышал в свой адрес: «Странный этот Олег…» Шарапов считался человеком добрым, но сонным и ленивым, он и был таким, и бригадиры поначалу покрикивали на него и капали прорабу, но потом привыкли и даже были довольны, потому что Шарапов приносил в их бригады молокососов спокойствие взрослого мужчины, а может быть, и житейскую мудрость. Но ценили его не за это, а за талант доставалы. Он мог достать все, а это в строительной горячке, в вечной нашей нехватке запасных частей, материалов, горючего, того-то и сего-то делало Шарапова в глазах людей, для которых от успеха поездок его зависело выполнение плана, фронт работ, а следовательно, и количество цветных бумажек в дни расплаты, в глазах этих людей делало его колдуном, добрым или злым, сбежавшим из центра от забот потруднее. Шарапов мог достать все, но его стоило больших трудов уговорить отправиться в очередную поездку. Его переманивали и Будков, и начальники других поездов, златые горы силились создать в воображении его и уж конечно его жены, должностями манили, а у него на все уговоры был ответ: «Нет, снабженцем никогда. Сядешь еще с вами». И Ермаков подолгу подходил к Шарапову: «Ну уважь, кормилец ты наш, съезди, а?», а Шарапов вздыхал, морщился, пальцы свои разглядывал и наконец сдавался. С авоськой или с сумкой, только и всего, отправлялся он в поиск, что он там делал и как он там канючил, никто не знал, ходил, наверное, и в «Сельхозтехнику», и в Гутап, и к председателям окрестных колхозов, и к начальникам поездов, мехколонн и автохозяйств, брал измором, доброй, вызывающей сострадание своей усталой физиономией, ночевал в кабинетах, поил нужных людей, плакался, выменивал шило на мыло, а только возвращался на Сейбу с долгожданным товаром да еще с сюрпризами в придачу. Ворчал: «Нет, это в последний раз…» И все же вот и Терехову посчастливилось одолеть Шарапова, и трясся теперь в кузове самодеятельный снабженец высшей квалификации, дремал, и великие подвиги ждали его впереди, в мечтах Терехова или в саянских миражах маячили перед прорабом на час вентиляторные ремни и свечи для грузовиков.

Шарапов все дремал и даже не чувствовал, что «ГАЗ» их трижды буксовал, трижды застревал на таежной дороге в не застывшей еще грязи. Олегу приходилось прыгать через борт и помогать водителю, а Шарапов все спал. «Вот у человека нервы, сто лет проживет», – думал Олег, вытирая руки о сено. Потом стал барахлить мотор, и глаза шофера Олега испугали.

– Не дотянем? – спросил он.

– Дотянем, – неуверенно сказал шофер.

И все же в пади у ручья Зигзага, прозванного так с легкого языка Чеглинцева, застряли надолго. Шофер копался в моторе, а Олег стоял за ним, шофер ворчал, ругался, поглядывал на Олега смущенно и вместе с тем как бы прося о помощи, но Олег развел руки: вряд ли, старик, чем могу помочь. Разбуженный тишиной, поднял голову Шарапов, слезать не стал, но поинтересовался:

– Ночевать тут будем?

Шофер совсем смутился, интересный тип попался, сказал:

– Может, починим… А может, какая машина подойдет…

– Как же, жди! – хмыкнул Олег.

– Как вернемся, – лениво, но с позиции силы пообещал Шарапов, – все Терехову доложу, не сладко твоему начальнику будет…

– Зачем? – обиделся шофер. – Что мы, не люди, что ли? Зачем спешить-то? Может, починим сейчас…

Но прошел час, и прошел второй, и небо стало поскучней и как будто попрохладней, сыростью потянуло из пади, сыростью первых дней весны, и ворот ковбойки пришлось застегнуть, но от этого не потеплело.

– Ладно, – сказал Олег Шарапову, – скинь мои вещи.

– Держи. Куда ты?

– Вы тут сидите, а я, пожалуй, пойду…

– Куда?

– К Будкову…

– Да? – сказал Шарапов. – Ну валяй.

– Спятил, что ли? – разволновался шофер. – Километров двадцать! Стемнеет скоро. Мы сейчас починим… Или уж лучше в кузове на сене переспать… Или в кабине, а утром…

– Мне некогда, – сказал Олег, он улыбался снисходительно, – я как-нибудь дойду.

– Ты всерьез, что ли? – забеспокоился Шарапов. – Не дури. Лезь сюда. Переночуем на сене. А утро вечера мудренее.

– Да чего утро! Мы сейчас ее починим!

– Если почините, значит, меня догоните, – сказал Олег.

Они долго еще кричали ему вслед, ругали и просили его, кто-то из них, унижаясь, жал на гудок, а Олег уходил и не оборачивался и благодарил себя за решимость, ему и вправду было некогда, где-то там на благополучном разъезде сидел Будков, довольный собой и спокойный, и этому процветающему человеку, которым Олег еще два дня назад восхищался, этому предателю, надо было объявить войну, надо было объявить и показать, на чьей стороне правда, а стало быть, и сила.