Пять портретов - Оржеховская Фаина Марковна. Страница 9

А в чем была живая? Он сухо сообщает нам, что обработка народных песен, за которую он тогда взялся, да редактирование двух опер Глинки возродили его дух; он вернулся к творчеству. Но уверяю вас, и это не помогло бы, не будь он сам богатырь.

В биографиях я нередко читал: «Жизнь мастера уже шла под гору, силы его иссякали, но время от времени он еще радовал нас…» Жизнь Корсакова все время шла в гору. И особенно, пожалуй, после пятидесяти лет. Была, правда, остановка перед этим, его преследовали несчастья: умерла дочь; театры но ставили его опер; ему не писалось, мучили тяжелые мысли. Но прошло немного времени, и опять наступило возрождение.

Я говорю о том, как он нашел свой театр в Москве. Вернее, как театр нашел его [30]. Там пел Шаляпин, дирижировал Рахманинов, декорации писали Васнецов и Врубель. А музыку сочинял Корсаков. Композитор вновь обрел молодость и силу. Он прожил после того еще четырнадцать лет и за эти годы написал одиннадцать опер.

Все выше, все глубже, совершеннее. «Царская невеста», «Садко», «Салтан». На склоне лет – великолепная партитура «Сказание о граде Китеже». И острый, злободневный «Золотой петушок».

Посмотрите, как наряду с этим продолжается его общественная деятельность. Он живет не одним только искусством. В девятьсот пятом вместе со своими учениками присоединяется к всероссийской забастовке. И его увольняют из консерватории – старого профессора-бунтаря.

Все это вы знаете не хуже меня, то есть основные этапы.

Я же хочу, чтобы вы увидали не ровно исчерченную поверхность, а ту вулканическую глубину, которая под ней скрывается.

…Вы просили рассказать о единственном свидании с Римским-Корсаковым. Я же рассказал о многих, пусть воображаемых, но достоверных. Получилось длинно – прошу извинения.

Порой мне кажется, что мы говорим с вами из разных далей. Слышите ли вы, по крайней мере, мой голос?

Ваш А. П.».

2

Ответ Алексея-младшего пришел скоро. После необходимых слов благодарности он описал свой первый доклад (или лекцию) о Римском-Корсакове.

«…Перед этим был разговор с моим «шефом». Не могу удержаться, чтобы не передать этот краткий, но поучительный диалог.

Он. Когда будешь говорить о «Кащее Бессмертном», не забудь сказать, что во время спектакля весь зал кричал: «Долой самодержавие!»

Я. Не весь зал, а только один голос.

Он. Неважно: это был глас народа. А о самой музыке «Кащея» можешь не распространяться: говорят, она была декадентская.

На этот счет я его успокоил.

Поначалу я волновался. В зале не рояль, а пианино со слабым звуком. Но играть можно было. Народу пришло больше, чем я ожидал.

Уселись в задних рядах. Приглашаю сесть поближе, жду, никто не трогается с места. И только один, с газетой в руках, расположился в первом ряду перед моим носом да еще громко шелестел листами. Попросил его не мешать или уйти. Никто не пришел мне на помощь. Страдая, начал лекцию– решительно и зло. И тот – представьте! – вскоре отложил газету. А задние стали тихо пересаживаться.

Баритон очень недурно спел арию Грязного. И Любаша была хороша, и одна и в дуэте.

Сказав все, что следовало, я осведомился, есть ли вопросы. Опять молчание. Жду. Наконец – записки. Я предпочел бы видеть тех, кому отвечаю. Но что поделаешь.

Кое-какие записки дельные: о романсах Корсакова, о его учениках. Правда ли, что Хачатурян его музыкальный «внук»? [31] Можно ли назвать «Шехеразаду» симфонией? И еще – о редактировании «Бориса Годунова». Довольно интересные вопросы. Зато другие!

«Когда к нам приедет польский (или чешский) джаз?»

«Отчего по радио всегда передают Бетховена?»

«А сами-то вы женаты?»

И уже не вопрос, а назидание:

«Классики были слишком медленные, а наши сегодняшние темпы этому не соответствуют».

Как видите, аудитория хотя и небольшая, но разнородная по вкусам и развитию.

Сегодня была общая тема, а в следующий раз-специальная. О сказочных образах Римского-Корсакова. Это меня немного беспокоит.

…Весь этот сухой отчет я написал до того, как получил ваше письмо. А когда прочитал его, то понял, что не сказал самого главного.

Вам, конечно, хочется знать, доволен ли я. Безусловно. Есть какая-то особенная радость в том, что приобщаешь людей к музыке. Не то что чувствуешь себя артистом, на это я не претендую, но как-то сознаешь, что живешь не зря.

Вот вам мой ответ на вопрос, слышу ли ваш голос.

А вообще – трудно.

3

«…Рад вашему успеху, Алеша. Интересно, что вы ответили о редактировании чужих опер. Ведь это тоже часть биографии Корсакова. А во мне это задело еще одну живую струну.

Мы много рассуждаем о дружбе. Приводим иногда – в последнее время все реже-классические примеры: Орест и Пилад, Дон Карлос и маркиз Поза. А я вам скажу, что не знаю более сильного примера, хотя это не бросается всем в глаза, чем подвиг дружбы, который совершил наш композитор по отношению к своим товарищам.

Я не могу читать без волнения, как он принес однажды Бородину нотную тетрадь, в которой еще ничего не было написано, кроме названия: «Князь Игорь, опера Бородина…» И тех строк, где Корсаков пишет, что готов сделаться секретарем Бородина, только бы он закончил свою чудесную оперу. А она существовала лишь в набросках. И его письма к Бородину, в которых предлагает всячески помогать, перекладывать для оркестра и переписывать по указанию автора. И прибавляет: «А вы совеститься не извольте, ибо поверьте: мне чуть ли не больше вашего хочется, чтобы ваша опера пошла на сцене, так что с удовольствием буду вам помогать, как бы работая над собственной вещью».

Вы скажете: и Глазунов тут потрудился. Да, конечно, благодаря феноменальной памяти Глазунов воспроизвел то, что слыхал от самого Бородина. Он запомнил все, что пелось и игралось на фортепьяно. Большое спасибо за это Глазунову. Но главный труд завершения, как вы знаете, принадлежит Корсакову.

И разве только «Игоря»? А окончание «Хованщины»? А оркестровка «Бориса Годунова»? А «Каменный гость»? Может быть, новые поколения музыкантов кое-что и осудят: скажут, что Корсаков вложил слишком много своего. И уже осуждают. И, может быть, правы. Но разве это умаляет благородство самого поступка?

Мастера уходили из жизни, не успев завершить свои творения, а их современник взял это на себя. Не говорил себе: жизнь коротка, у меня у самого много неисполненного. Он даже не раздумывал над этим; просто взялся за дело и довел его до конца.

Но я умолкаю: не хочу нарушить ту необходимую скромность, которую некогда завещал мне уходящий из жизни композитор: скромность не только в оценке нас самих, но и в характеристике других лиц, почитаемых нами.

Пишите мне подробно о вашей пропаганде. Это очень хорошо, что вы находите радость в вашем деле – приобщении людей к искусству. Напрасно вы говорите: я не артист и не претендую па это,– вы должны быть артистом. Справедливо избегая сухости в изложении, вы боитесь и свободы, боитесь говорить о композиторе как о любимом вами человеке. Вы, я знаю, опасаетесь, что вас заподозрят в недостаточных знаниях. Но если знания есть, изящная форма не помешает их обнаружить.

Отчего вас беспокоят «сказочные образы»?»

вернуться

30

Московская частная опера С. И. Мамонтова.

вернуться

31

А. И. Хачатурян учился у Н. Я. Мясковского, который был учеником Римского-Корсакова.