Три товарища - Ремарк Эрих Мария. Страница 6

Я сунул ему пачку сигарет:

– Плюнь ты на это дело, Георг. Я тоже плюнул в свое время. Ведь сможешь потом, когда захочешь, начать снова.

Он покачал головой:

– Нет, после рудника я убедился: если не заниматься каждый день, то полностью выбиваешься из колеи; нет, во второй раз мне уж не осилить.

Я смотрел на бледное лицо с торчащими ушами, близорукие глаза, щуплую фигуру с впалой грудью. Эх, проклятье!

– Ну, будь здоров, Джорджи. – Я вспомнил: родителей у него уж тоже нет.

Кухня. На стенке чучело – голова дикого кабана, – наследство, оставленное покойным Залевски. Рядом в прихожей телефон. Полумрак. Пахнет газом и плохим жиром. Входная дверь со множеством визитных карточек у звонка. Среди них и моя

– «Роберт Локамп, студент философии. Два долгих звонка». Она пожелтела и загрязнилась. Студент философии… Видите ли каков! Давно это было. Я спустился по лестнице в кафе «Интернационалы"»

x x x

Кафе представляло собой большой, темный, прокуренный, длинный, как кишка, зал со множеством боковых комнат. Впереди, возле стойки, стояло пианино. Оно было расстроенно, несколько струн лопнуло, и на многих клавишах недоставало костяных пластинок; но я любил этот славный заслуженный музыкальный ящик. Целый год моей жизни был связан с ним, когда я работал здесь тапером. В боковых комнатах кафе проводили свои собрания торговцы скотом; иногда там собирались владельцы каруселей и балаганов. У входа в зал сидели проститутки.

В кафе было пусто. Один лишь плоскостопии кельнер Алоис стоял у стойки. Он спросил:

– Как обычно?

Я кивнул. Он принес мне стакан портвейна пополам с ромом. Я сел к столику и, ни о чем не думая, уставился в пространство. В окно падал косой луч солнца. Он освещал бутылки на полках. Шерри-бренди сверкало как рубин.

Алоис полоскал стаканы. Хозяйская кошка сидела на пианино и мурлыкала. Я медленно выкурил сигарету. Здешний воздух нагонял сонливость. Своеобразный голос был вчера у этой девушки. Низкий, чуть резкий, почти хриплый и всё же ласковый.

– Дай-ка мне посмотреть журналы, Алоис, – сказал я.

Скрипнула дверь. Вошла Роза, кладбищенская проститутка, по прозвищу «Железная кобыла». Ее прозвали так за исключительную выносливость. Роза попросила чашку шоколада. Это она позволяла себе каждое воскресное утро; потом она отправлялась в Бургдорф навестить своего ребенка.

– Здорово, Роберт!

– Здорово, Роза, как поживает маленькая?

– Вот поеду, погляжу. Видишь, что я ей везу? Она развернула пакет, в котором лежала краснощекая кукла, и надавила ей на живот. «Ма-ма» – пропищала кукла. Роза сияла.

– Великолепно, – сказал я.

– Погляди-ка. – Она положила куклу. Щелкнув, захлопнулись веки.

– Изумительно, Роза.

Она была удовлетворена и снова упаковала куклу:

– Да, ты смыслишь в этих делах, Роберт! Ты еще будешь хорошим мужем.

– Ну вот еще! – усомнился я.

Роза была очень привязана к своему ребенку. Несколько месяцев тому назад, пока девочка не умела еще ходить, она держала ее при себе, в своей комнате. Это удавалось, несмотря на Розино ремесло, потому что рядом был небольшой чулан. Когда она по вечерам приводила кавалера, то под каким-нибудь предлогом просила его немного подождать, забегала в комнату, быстро задвигала коляску с ребенком в чулан, запирала ее там и впускала гостя. Но в декабре малышку приходилось слишком часто передвигать из теплой комнаты: в неотапливаемый чулан. Она простудилась, часто плакала и какраз в то время, когда Роза принимала посетителей. Тогда ей пришлось расстаться с дочерью, как ни тяжело это было. Роза устроила ее в очень дорогой приют. Там она считалась почтенной вдовой. В противном случае ребенка, разумеется, не приняли бы.

Роза поднялась:

– Так ты придешь в пятницу?

Я кивнул.

Она поглядела на меня:

– Ты ведь знаешь, в чем дело?

– Разумеется.

Я не имел ни малейшего представления, о чем идет речь, но не хотелось спрашивать. К этому я приучил себя за тот год, что был здесь тапером. Так было удобнее. Это было так же обычно, как и мое обращение на «ты» со всеми девицами. Иначе просто нельзя было.

– Будь здоров, Роберт.

– Будь здорова, Роза.

Я посидел еще немного. Но в этот раз что-то не клеилось, не возникал, как обычно, тот сонливый покой, ради которого я по воскресеньям заходил отдохнуть в «Интернациональ». Я выпил еще стакан рома, погладил кошку и ушел.

Весь день я слонялся без толку. Не зная, что предпринять, я нигде подолгу не задерживался. К вечеру пошел в нашу мастерскую. Кестер был там. Он возился с кадилляком. Мы купили его недавно по дешевке, как старье. А теперь основательно отремонтировали, и Кестер как раз наводил последний глянец. В этом был деловой расчет. Мы надеялись хорошенько на нем заработать. Правда, я сомневался, что это нам удастся. В трудные времена люди предпочитают покупать маленькие машины, а не такой дилижанс.

– Нет, Отто, мы не сбудем его с рук, – сказал я. Но Кестер был уверен.

– Это средние машины нельзя сбыть с рук, – заявил он. – Покупают дешевые и самые дорогие. Всегда есть люди, у которых водятся деньги. Либо такие, что хотят казаться богатыми.

– Где Готтфрид? – спросил я.

– На каком-то политическом собрании.

– С ума он сошел. Что ему там нужно?

Кестер засмеялся:

– Да этого он и сам не знает. Скорей всего, весна у него в крови бродит. Тогда ему обычно нужно что-нибудь новенькое.

– Возможно, – сказал я. – Давай я тебе помогу.

Мы возились, пока не стемнело.

– Ну, хватит, – сказал Кестер.

Мы умылись.

– А знаешь, что у меня здесь? – спросил Отто, похлопывая по бумажнику.

– Ну?

– Два билета на бокс. Не пойдешь ли ты со мной?

Я колебался. Он удивленно посмотрел на меня:

– Стиллинг дерется с Уокером. Будет хороший бой.

– Возьми с собой Готтфрида, – предложил я, и сам себе показался смешным оттого, что отказываюсь. Но мне не хотелось идти, хотя я и не знал, почему.

– У тебя на вечер что-нибудь намечено? – спросил он,

– Нет.

Он поглядел на меня.

– Пойду домой, – сказал я. – Буду писать письма и тому подобное. Нужно же когда-нибудь и этим заняться.

– Ты заболел? – спросил он озабоченно.

– Да что ты, ничуть. Вероятно, и у меня весна в крови бродит.

– Ну ладно, как хочешь.

Я побрел домой. Но, сидя в своей комнате, по-прежнему не знал, чем же заняться. Нерешительно походил взад и вперед. Теперь я уже не понимал, почему меня, собственно, потянуло домой. Наконец вышел в коридор, чтобы навестить Георга, и столкнулся с фрау Залевски.

– Вот как, – изумленно спросила она, – вы здесь?

– Не решаюсь опровергать, – ответил я несколько раздраженно. Она покачала головой в седых буклях:

– Не гуляете? Воистину, чудеса.

У Георга я пробыл недолго. Через четверть часа вернулся к себе. Подумал – не выпить ли? Но не хотелось. Сел к окну и стал смотреть на улицу.

Сумерки раскинулись над кладбищем крыльями летучей мыши. Небо за домом профсоюзов было золеным, как неспелое яблоко. Зажглись фонари, но темнота еще не наступила, и казалось, что они зябнут. Порылся в книгах, потом достал записку с номером телефона. В конце концов, почему бы не позвонить? Ведь я почти обещал. Впрочем, может быть, ее сейчас и дома нет.

Я вышел в прихожую к телефону, снял трубку и назвал номер. Пока ждал ответа, почувствовал, как из черного отверстия трубки подымается мягкой волной легкое нетерпение. Девушка была дома. И когда ее низкий, хрипловатый голос словно из другого мира донесся сюда, в прихожую фрау Залевски, и зазвучал вдруг под головами диких кабанов, в запахе жира и звяканье посуды, – зазвучал тихо и медленно, так, будто она думала над каждым словом, меня внезапно покинуло чувство неудовлетворенности. Вместо того чтобы только справиться о том, как она доехала, я договорился о встрече на послезавтра и лишь тогда повесил трубку. И сразу ощутил, что всё вокруг уже не кажется мне таким бессмысленным. «С ума сошел», – подумал я и покачал головой. Потом опять снял трубку и позвонил Кестеру: