Гибель волхва - Осетров Геннадий. Страница 27

В тот день Всеслав обошел издавна знакомые лесные места, вышел к реке. Лягушки в Клязьме молчали — стало уже очень жарко, лишь вспугнутые человеком, они испуганно прыгали в воду, всплывали и сердито глядели ему вслед.

Большой весенней воды в этом году не было, и птичий островок выше обычного поднимался из реки. Кусты так густо зеленели, между ними бегали чайки и серо-коричневые птенцы. Им повезло — на сей раз река не смыла их и не поглотила в холодной глубине.

Возвращение к избе было коротким — Всеслав пошел от Клязьмы напрямик, но еще издали он насторожился. Обычно в это время младший Всеслав готовил еду и из окна струился дым. Теперь же изба стояла мертво. В нескольких шагах от нее волхву показалось, что его окликнули из кустов, он стал озираться, но тут от избы навстречу ему двинулись два отрока. Они приближались спокойно, вяло переговариваясь между собой.

Так же беззлобно один из них проговорил, когда они подошли:

— Идем, попин за тобой послал!

— Зачем? — вздрогнул Всеслав.

— Не знаю… и он не знает.

Второй отрок, старший годами, с любопытством рассматривал Соловья, но молчал.

— Пусть! Ладно! Пойдем сейчас, только травы в избу снесу.

Он угостил своих сторожей медом; пока они пили, разложил травы — и притаился в сенях. Всеслав не понимал, куда девался мальчик: успел ли он схорониться от врагов, или его увели прежде и станут выспрашивать отдельно.

Вернувшись в избу, волхв похолодел. Оба отрока, бледные и онемевшие, не сводили глаз с вышедшего к ним из-за печки волка.

— Иди, иди, людей не пугай! — вытолкнул зверя в сени Всеслав, подошел к столу.

— Кто это? — опомнился отрок.

— Волчонок, в лесу щенком подобрал.

— Убить надо!

Волхв не ответил; неторопливо поел, и они двинулись в путь. Отошли от избы перестрела на два, как вдруг жутко завыл позади волк. Недавнее спокойствие мигом вылетело из сердца Соловья, и он остро ощутил горечь подошедшей вплотную беды. Ожесточились и лица княжьих слуг. Зашагали поспешнее — и вновь Всеславу послышался шепот за спиной, но он побоялся обернуться, а только махнул несколько раз ладонями, прощаясь с сиротой, и тут же вспомнил, что вот так же расставалась с ним навсегда мать. У него внезапно помутилось в глазах, и он стал растирать рукой грудь перед защемившим сердцем.

— Сердце болит? — участливо спросил старший отрок.

— Зажало.

— Как же ты других лечишь, а сам хворый?! Знаешь, наверно, чем сердце-то лечат?

— Для себя спрашиваешь? Огнецветку пей, каждый день пей — до зимы.

Весь остальной путь прошли молча; отроки повели пленника не бродом, а к мосту, длинной дорогой, и за Клязьму вышли, когда стало понемногу смеркаться. Недавний страх во Всеславе понемногу превратился в отрешенность; он шагал по тропинке впереди отроков и будто забыл, куда и зачем его ведут, словно там не ожидала его большая неминучая опасность.

Сколько уже лет и зим проходил волхв по этим привычным местам, каждое дерево и каждая ямка на тропке были ему ведомы, но сегодня он пристальнее всегдашнего смотрел на них, будто понимал, что в последний раз шагает по родной земле.

На пале, где еще недавно чадили поваленные деревья, медленно брел за сохой одинокий оратай. Его худая лошадь низко опустила голову, будто принюхивалась к обугленной земле. Увидев волхва и вооруженных отроков, смерд остановился посреди своей рольи и долго всматривался в проходящих.

Когда вышли на околицу Чижей, Всеслав увидел церковь. Сделанная из чистых бревен, она сверкала белизной среди черных от старости изб смердов. Сруб и маковка храма высоко поднимались к небу, а на самой вершине светился медный крест.

Землю вокруг церкви тщательно подмели, и собранные стружки и щепки горкой поднимались в стороне.

Дверь в храм была распахнута; волхв увидел в ее чистом нутре трех плотников с поднятыми вверх лицами, чего-то рассматривавших на потолке.

Позади новой постройки, там, где недавно лежали бревна, стоял небольшой, врытый в землю стол. Сейчас возле него сидел пьяный вирник и зло стучал костью о миску, выбивая мозг. Вирник долго не обращал внимания на подошедших волхва и отроков, потом отбросил кость, большими глотками выпил кружку меду и невидящими глазами уставился на Всеслава.

— Попался, вурдалак! — промычал он, жирным пальцем ткнул в сторону отрока. — Позови этих дураков!

Ждать пришлось долго. Соловей переступал гудевшими от усталости ногами, то закрывал глаза, то смотрел на дремлющего вирника, окруженного роем мух.

Христиане, как и всегда были одеты в свои черные одежды; Кулик оттолкнул вирника, выплеснул из кружки на землю остатки меда, подождал, пока рядом устроятся остальные царьградца, и грозно вперился во Всеслава.

— Послушай, волхв! — очень громко проговорил он. — Мы твой суд! Судьи божьим повелением! Понял? Пока можешь сесть.

Соловей осмотрелся, опустился на подметенную землю. Позади него стали собираться смерды. Мужики и бабы, согнанные сюда отроками, виновато поглядывали на волхва, безмолвно замирали у стены церкви.

Попин поднялся.

— Мы божьим повелением суд и пришли сюда, чтобы судить этого оборотня за безмерные его грехи! Сперва говори, бес, куда ты спрятал Рода?! Нам уже ведомо, что это ты схоронил кумира и убил Ора и Ратая, обернувшись ядовитой гадюкой. Все видели, как ты сжигал стариков, чтобы упрятать поганые свои следы. Знаем мы теперь также, что вместе с тобой в избе живет волк! Вурдалак! Скажите, русичи, разве может человек жить рядом с лютым волком, если этот человек не оборотень?!

Кулик выжидательно остановился, однако весь безмолвствовала. Лишь дремавший вирник встрепенулся и стал шарить рукой по столу, отыскивая ковшик.

— Ну ладно, о волке мы после поговорим. Сегодня же ты ответишь на один вопрос — где спрятан Род? Встань и говори!

Всеслав поднялся, долго глядел на равнодушных царьградцев, потом обернулся: за спиной его толпились плотники, поднявшие иноверческий храм.

— Не молчи! — выкрикнул Кулик.

— Я не крал Рода и не знаю, где он теперь! — волхв заговорил глухим, чужим голосом, потом, кашлянув, тише добавил: — Я сам долго искал нашего кумира, но не нашел.

Греки коротки пошептались, и тут же Кулик заговорил снова:

— Мы не верим тебе. Ты волхв тут, исчез твой кумир, а ты говоришь, что не знаешь, где он! Может быть, знает тот?! — византиец обвел взглядом народ, нашел Опенка, обратился к нему: — Скажи, Прокопий, ты видел волка, живущего вместе с ним?!

Смерды невнятно зашумели; к столу сбоку приблизился Переемщик, насмешливо посмотрел на соплеменников.

— Я недавно был у него в избе и видел, как к нему ласкался волк! Сколько на белом свете живу, слыхом не слыхивал, чтобы такой зверь полюбил человека! Упырь он, оборотень! Вурдалаки они оба!

— Отвечай ты! — велел попин.

— Волчонок это, щенком в лесу нашел. Волчицу лось порвал, я его и подобрал…

— Смерды! — перебил Кулик. — Было ли на земле такое, чтобы человек пригрел волка?!

— Я же говорю — нет! Потому не волк он!

Всеслав молчал; он не знал, что отвечать иноземцам, черными воронами сидевшим за столом, как образумить вновь переменившего имя Опенка, мстившего за неведомые обиды. Волхв лишь до тоскливой боли в душе ощущал, что бесповоротная напасть утаскивает его куда-то, что вся прежняя жизнь уже оторвалась от него и отдаляется. Византийцы тут творят свое дело, и он, волхв, нужен им для расправы, и отныне он оказался в страшном одиночестве: он станет кричать — и никто не услышит его, он будет спорить

— и никто не внемлет его словам. Потом они убьют его — и никто не защитит его жизнь.

Христиане снова посовещались.

— Значит, тебе нечего сказать?! — глянул на волхва Кулик и сразу же повернулся к вирнику. Тот склонил набок голову, слушая византийца, потом поманил отрока.

— Отведите его в сухой колодец, пускай там сидит!

Воин, которому Всеслав говорил, как надо лечить сердце, подозвал еще двоих отроков, и вместе с пленником они зашагали к колодцу. Следом потянулись смерды, но их нагнали другие дружинники и, грозя сулицами, остановили.