Ненависть - Остапенко Юлия Владимировна. Страница 4

— Ну, не преувеличивай… Меня всегда тянуло на конюшни больше, чем в бальную залу.

— Но ты всегда могла попасть в нее. Тебе этого никто не запрещал. Ты не обязана была делать выбор. Почему же ты его сделала?

Клирис слабо пожала плечами, отпустила его и снова принялась месить тесто.

— Я была влюблена, — равнодушно сказала она.

— Да, но ты ведь знала, на что идешь, верно? — упрямо продолжал Дэмьен. — Ты отказалась от пышных нарядов, зеркальных полов и обращения «миледи» ради всего этого… — Он коротко махнул на грубо и бедно обставленную избу.

— Не ради этого. Ради него.

Несколько секунд Дэмьен молча смотрел на нее, наблюдая за тем, как мерно двигаются ее лопатки под холщовой рубашкой.

— В этом дело, — вполголоса сказал он. — Наверное, в этом. Ты поступила так не ради себя, а ради другого. Потому и смогла… А я не могу. Клирис, я так не могу.

Она порывисто обернулась, и мгновение на ее лице было до боли знакомое Дэмьену выражение, возникавшее всякий раз, когда она собиралась накричать на него за то, что он напился или слишком много потратил.

— Ты опять… — начала она и умолкла, увидев его лицо.

— Я так не могу. Понимаешь? — тихо сказал он. — Я так не могу.

Он отошел к столу, сел, отрешенно уставился на поверхность доски. Клирис подошла и положила руку ему на плечо. Крупинки муки беззвучно взметнулись с ее кожи и осели на лице Дэмьена.

— Перестань, — мягко, но настойчиво сказала она.

— Ты такая сильная. Почему ты такая сильная?

— Я была влюблена, — повторила она. — Да.

Она умолкла, осознав, что сделала только хуже, лишний раз напомнив ему об этом. Вздохнула, села рядом.

— Ну что с тобой? — с нежным упреком спросила она, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Нам ведь было так хорошо. Мне казалось, всё уже начало налаживаться.

Вот именно — ей казалось. Клирис была такой нежной, заботливой, любящей, сильной, но порой она не замечала самых очевидных вещей. И искренне считала, что Дэмьен проводит летние недели за ошалелой рубкой дров только потому, что предусмотрительно заготавливает их на зиму, страхуясь от ранних холодов.

— Ты опять думал о ней, да? — спросила Клирис, и в этом вопросе не было упрека.

Дэмьен отрицательно качнул головой, всё так же отрешенно глядя на дерево, потрескавшееся от зноя прошлого лета. Нет, Клирис, милая, заботливая, глупая Клирис, я не думал о ней. Я почти никогда не думаю о ней — так, как ты воображаешь. Но тебе легче считать, что это так. Списать всё на безумную страстную любовь, незаживающей раной гнобящую мое бедное сердце. Тебе так легко притвориться, что это правда, потому что ты сама чувствуешь это к своему Эрику. Но он мертв, уже девять лет мертв, и это тебя оправдывает — во всяком случае, ты в это веришь, так же трепетно и нерушимо, как в то, что и я влюблен, а моя любимая даже хуже, чем мертва.

— Мне казалось, ты излечился, — сказала Клирис, и Дэмьен поднял голову, не в силах спрятать улыбку — столько в этой фразе было изящного и пустого пафоса, выдававшего в Клирис ее происхождение.

Она увидела его улыбку и, неверно истолковав ее, вздохнула с облегчением. Дэмьен не возражал, когда она, ловко скользнув между его коленями и доской стола, прильнула к нему всем телом. Привычно обхватил талию Клирис, такую тонкую, что он, обнимая ее, мог коснуться ладонями своих локтей, а она обвила его шею руками, и несколько минут они медленно и лениво целовались среди клубящейся вокруг муки. Дэмьену было приятно чувствовать под своими руками ее теплую тугую плоть, в отличие от плоти большинства сверстниц Клирис не изуродованную многочисленными родами, и думать о том, как он благодарен ей… и как она благодарна ему за то, что тем промозглым осенним утром три года назад он пришел в ее пустой темный дом и остался в нем. Она тогда была вне себя от счастья, не смея верить, что он не забежал на часок, чтобы, как обычно, умело и торопливо ублажить ее, ничего не обещая и почти не разговаривая, — чтобы потом уйти к той, другой, и пробыть с ней пусть немного, но дольше, а пришел насовсем, навсегда, и больше той, другой, не будет… Тогда она еще не знала, что появилась новая «та, другая» и что мириться с ее присутствием в его памяти будет гораздо труднее, чем с прежней соперницей. Тяжелее всего для Клирис было то, что она никак не могла понять, почему это произошло. Дэмьен рассказал ей о новой «той, другой», она выслушала с удивлением и недоверием, почти уверенная, что он смеется над ней, — не потому, что описываемые им события были нереальны, а потому, что этот нежный, страстный, равнодушный и удивительный мужчина, тот, кого она полюбила после смерти мужа, когда, казалось, зареклась любить, не мог быть таким…

Он мог оказаться в подобной ситуации, о да, это она могла допустить, но чувств, пробудившихся в нем той ночью, не понимала и не принимала. Это было выше ее разума, выше ее души, выше всего, что она воспринимала как образ жизни и мироощущения, а может, просто вне всего этого. И она решила сделать вид, будто произошедшее с ним — повторение ее собственной истории, чуть более странное, гораздо более дикое, не такое грустное, но все же повторение, — а разве есть в этом мире нечто, чего еще не было? Она имела право на этот самообман: за свою заботу и терпение, и Дэмьен позволял ей наслаждаться иллюзией, хоть и знал, что рано или поздно они оба могут заплатить за нее цену, которая покажется слишком высокой.

— Дэмьен?

Он вздрогнул, вскинул на нее глаза, со смущением осознав, что не заметил, когда она отстранилась, и не знает даже, сколько времени прошло, пока он был занят своими мыслями, а она сидела у него на коленях и смотрела в его опустошенное лицо.

— Прости, — выдавив извиняющуюся улыбку, смущенно пробормотал он и попытался притянуть ее к себе, но Клирис оттолкнула его, что делала нечасто, и порывисто поднялась, взметнув с передника тучу муки.

— Иди-ка выпей, — серьезно сказала она. Дэмьен воззрился на нее с недоумением, впервые в жизни слыша от своей жены (почти жены) подобное предложение, не уверенный до конца, что верно понял и не ослышался.

— Иди-иди, — сердито кивнула Клирис, но в ее глазах не было холода. — Не знаю, что с тобой сегодня творится. Может, тебе в самом деле не помешает развеяться.