Доводы рассудка - Остин Джейн. Страница 8

Энн нередко случалось здесь гостить. Обычаи Апперкросса знала она не хуже, чем обычаи Киллинча. Оба здешних семейства так тесно сообщались, поминутно наведываясь друг к другу во всякое время дня, что, застав Мэри одну, Энн немало удивилась; однако раз она была одна, она, уж конечно, страдала от хандры и недомоганья. Хоть и не такая скучная, как старшая сестрица, Мэри не обладала ни умом, ни характером Энн. Будучи здорова, благополучна и окружена вниманием, она умела радоваться и веселиться, но любая мелочь выбивала ее из колеи. Заполнить одиночество было ей решительно нечем; а взяв от отца немалую долю тонкой чуткости к своей особе, она при каждом огорчении умела вдобавок вообразить себя обиженной и обойденной. Внешностью она уступала обеим сестрам и даже в лучшую свою пору была не более как «очень мила». Сейчас она лежала на выцветшей софе в хорошенькой гостиной, которой прежде элегантная мебель уже несколько пострадала от воздействия четырех лет и двоих детей, и, завидя Энн, встретила ее словами:

– Ах, ну наконец-то ты явилась! Я уж думала, так тебя и не дождусь. Я до того больна, что мне даже разговаривать трудно. И во все утро я живой души не видела!

– Как это жаль, однако, – отвечала Энн. – А ведь еще в четверг ты сообщала, что чувствуешь себя совсем здоровой.

– Да, я взяла себя в руки; это я умею, но я и тогда чувствовала себя нехорошо; а уж нынче утром так расхворалась, как никогда еще прежде. В таком положении нельзя оставлять человека одного. А вдруг бы мне сделалось совсем дурно, и я бы даже не могла дотянуться до колокольчика! Леди Рассел не пожелала, стало быть, выйти из кареты. Она за все лето, кажется, и трех раз у нас не показалась.

Энн отвечала надлежащим образом, после чего осведомилась у Мэри о ее супруге.

– Ах, Чарлз пошел стрелять дичь. Ушел, хоть я ему растолковала, как мне плохо. Обещал не задерживаться. Однако его все нет, а ведь уж скоро час. Поверь, я живой души не видела за все утро.

– Но ведь дети твои были при тебе?

– Да, покуда я не устала от шума; они до того несносны, что от них один вред. Маленький Чарлз совершенно меня не слушается, и Уолтер делается точно такой же.

– Ну вот, теперь тебе сразу полегчает, – весело отвечала Энн. – Я уж сумею тебя вылечить. Как поживает твоя родня в Большом Доме?

– Ничего не могу тебе о них рассказать. Я их сегодня и не видела, только мистер Мазгроув поговорил со мной через окно, да и то даже не спешился с лошади; и хоть ему было сказано, как мне плохо, никто не потрудился меня проведать. Видно, у молоденьких мисс Мазгроув не было охоты гулять, а разве станут они ради других утруждаться!

– Они, конечно, еще придут. Утро ведь не кончилось.

– Поверь, мне не до них. Несносные, на мой вкус, хохотушки и болтуньи. Ах, Энн, до чего же мне плохо! И не стыдно тебе, что ты в четверг не приехала?

– Мэри, милая, да ты только вспомни, что ты мне писала! Я получила от тебя превеселую записочку о том, что ты совершенно здорова и мне не следует торопиться; а значит, ты сама же и поймешь, как хотелось мне побыть с леди Рассел до последнего; но, даже оставляя в стороне мои чувства, я была так занята, у меня столько было дел, что я никак не могла выбраться раньше из Киллинча.

– Господи! Ну какие у тебя дела?

– Поверь, всевозможные; сейчас и не упомнить, но вот кое-какие, к примеру. Я составляла копию со списка отцовых книг и картин. Без конца бегала в сад с Маккензи, стараясь сообразить и ему втолковать, какие из растений Элизабет надо препоручить леди Рассел. А ко всему у меня были еще свои мелкие хлопоты – разобрать книги и ноты, заново уложить чемоданы, потому что я вовремя не догадалась, что решат погрузить на телеги. И еще, Мэри, мне пришлось исполнять трудную повинность: я обошла чуть ли не все дома в приходе и со всеми попрощалась. Мне передали, что им этого хочется. А это так много времени занимает.

– Ах, ну довольно! – И после минутной паузы: – Но ты и не спрашиваешь, как мы вчера отобедали у Пулов?

– Так ты была? Я не спрашиваю, думая, что тебе пришлось остаться дома.

– Отчего же? Я была. Вчера я еще хорошо себя чувствовала. Я до самого нынешнего утра хорошо себя чувствовала. Странно было бы, если бы я отказалась ехать.

– Ну, я рада, что ты хорошо себя чувствовала, и надеюсь, тебе было весело.

– Какое весело? Про эти званые обеды всегда наперед знаешь, чем тебя станут потчевать и кого ты встретишь; и вдобавок мука, когда нет собственного выезда. Мистер и миссис Мазгроув меня отвезли, но до чего же было тесно в карете! Оба они до того толстые, так много места занимают; и мистер Мазгроув вечно норовит сесть впереди. А я теснилась сзади между Луизой и Генриеттой; оттого я, верно, и расхворалась.

Стойкое терпение и героическая веселость Энн имели следствием почти полное исцеление Мэри. Скоро она уже была в силах сидеть на софе и выражала надежду, что к вечеру будет в состоянии с нее подняться. Далее она, в рассеянии, оказалась на другом конце гостиной, оправляя букет; за тем скушала остывший завтрак; а затем и вовсе окрепла настолько, что отважилась немного прогуляться.

– Куда бы нам пойти? – рассуждала она. – Ведь ты не станешь наведываться в Большой Дом, покуда сами они не пришли с тобой поздороваться?

– Ах, отчего же, мне решительно все равно, – отвечала Энн. – Я не пускаюсь в церемонии с людьми, которых так близко знаю, как мистера и миссис Мазгроув.

– Но они могли бы поскорей с тобой поздороваться. Не забудь – ты моя сестра. Впрочем, можно, разумеется, заглянуть к ним на минутку, а потом уж, когда мы от них отделаемся, мы в свое удовольствие погуляем.

Энн всегда удивляли подобные соображения, но уж давно она поняла, что, хотя у обеих сторон постоянно находятся причины обижаться, без своих обид они бы попросту заскучали. А потому она ни во что не вмешивалась.

Сестры отправились в Большой Дом и добрых полчаса просидели в старомодной солидной зале с маленьким ковриком и лоснящимся полом, в которой юным хозяйкам постепенно удалось навести надлежащий беспорядок, водрузив фортепьяно, арфу, жардиньерки и множество столиков мал мала меньше. О, если бы изображенные на портретах господа в темных бархатах и дамы в голубых атласах, если бы они все это видели, если бы знали, как попираются благоприличие и обычай! Но даже и сами портреты, казалось, с изумлением смотрели со стен.

Семейство Мазгроув, как и дома его, находилось в состоянии перестройки и, мы бы сказали, усовершенствования. Мать и отец были выдержаны еще во вкусе английской старины, а молодежь – уже в новом вкусе. Мистер и миссис Мазгроув были очень хорошие люди, радушные, гостеприимные, не большой учености и вовсе не притязавшие на моду. Дети же шли в ногу со временем. Семья была многочисленная; но взрослыми, кроме Чарлза, были только Генриетта и Луиза, две юные особы девятнадцати и двадцати лет от роду, которые привезли из Эксетера [7] обычные плоды учености и потому, подобно тысячам других юных особ, цель жизни полагали в том, чтобы быть светскими, счастливыми и веселыми. Платья их были выше похвал, лица миловидны, настроение превосходное, обхождение легко и приятно; дома им потакали, в гостях они нравились. Энн почитала их счастливейшими существами в своем окружении; однако, как и все мы, удерживаемая приятным чувством превосходства от желания с кем-нибудь поменяться судьбою, она не отдала бы своего более изощренного и тонкого ума за все их наслаждения; и только одному она завидовала: царящему меж ними согласию и любви, которых самой ей так недоставало в обеих сестрах.

Их приняли с большой сердечностью. Ни малейшего повода к недовольству не подали Мазгроувы, которых – слишком хорошо понимала Энн – и вообще упрекать было не в чем. Полчаса незаметно пролетели в беспечной болтовне; и Энн ничуть не удивилась, когда по истечении сего срока, уступив настоятельным уговорам Мэри, обе мисс Мазгроув приняли участие в прогулке.