Не было ни гроша, да вдруг алтын - Островский Александр Николаевич. Страница 10
Анна. Отчего это богатым никто ничего не советует, а все только бедным? Как будто у бедных уж и ума нет. У нас, бедных, только денег нет, а ум такой же, как и у вас. Что нынче за свет такой! С наставлением набивается всякий, а денег никто не дает.
Баклушин. Где мне взять денег! Мне самому не хватает. Разве малость какую-нибудь!
Анна. Да хоть и малость, все-таки ей помощь. У ней ведь уж чисто ничего.
Настя. Тетенька, я от него не возьму ни за что.
Анна. Ты не возьмешь, я возьму. Коли теперь с вами нет, занесите как-нибудь. Доброе дело сделаете.
Баклушин. Непременно занесу, непременно. Ох, этот ростовщик проклятый, опутал он меня по рукам и по ногам. А я, знаете ли что, я все-таки подумаю; может быть, ведь…
Анна. Подумайте! Душу-то ее пожалейте! А то ведь я… уж там суди меня бог! Я с голоду умереть ей не дам. Я знаю, что такое голод.
Баклушин. Прощайте, мой милый ребенок. Я вот что, я к вам сегодня же зайду.
Настя. Приходите!
Баклушин раскланивается и уходит.
Явление десятое
Анна, Настя.
Анна. Ну, видела я теперь твоего знакомого довольно хорошо. Надо бы тебя поругать хорошенько, да уж и жалко.
Настя. За что?
Анна. Истратила ты свои последние деньжонки, а что толку! Послушай-ко ты меня! Выкинь ты его из головы вон.
Настя. Да ведь он сказал, что еще подумает.
Анна. Ну, да, как же! Будет он думать, нужно ему очень! А коли и будет, так ничего не выдумает. Ему бы только болтать о пустяках, вот его дело. Много таких-то по Москве бегает, да не очень-то они нам нужны. Мы иной день не евши сидим, а он придет с разговорами только оскомину набивать. И не надо его, и бог с ним.
Настя. Ах, не прогнать же его!
Анна. Отчего ж не прогнать; и прогоним. Вот он нынче придет; я тебя научу тогда, что ему сказать. Поверь, что он больше и не заглянет к нам. Да и хорошо бы. Какая от него польза? На что он нам? Сбивать тебя с толку? Так у тебя и то его немного. А тебе, душа моя, пора самой думать о себе, да, ох, думать-то хорошенько. Ребячество твое кончилось, миновалось.
Настя. Я знаю, что оно миновалось.
Анна. Нет, плохо знаешь! Все еще ты ребячишься. А ребячиться тебе уж не то что стыдно, а как-то зазорно глядеть-то на тебя. Богатая девушка прыгает, так ничего, весело; а бедная скачет, как коза, так уж очень обидно на нее. Что было, то прошло, того не воротишь; а впереди для тебя — нечего мне скрывать-то — и сама ты видишь, ничего хорошего нет. Жить с нами в нищете, в холоде, в голоде тебе нельзя. И остается тебе…
Настя. Что мне остается?
Анна. Что тебе остается-то? Бедная ты, бедная! Лучше бы всего тебе теперь…
Настя. Что, тетенька?
Анна. Что? Умереть, вот что.
Настя. Ах, умереть…
Анна. Да. Я об тебе и плакать бы не стала. В могилку-то тебя как в постельку бы положила.
Настя. Страшно, тетенька! (С криком.) Ах, страшно, страшно! Холодно. Повезут меня на этих черных дрогах… такие страшные! Лежать в могиле, а все живут!.. Мне жить хочется, я такая молоденькая.
Анна. Ох, жить! Да ведь уж нечего делать! Бог смерти не дает, так, видно, жить надобно. Только я уж тебе сказала, что жить так, как мы живем, тебе нельзя. Да и что за напасть! Ты такая хорошенькая, тебе можно жить и лучше.
Настя. А как же?
Анна. А вот в сумерки придет купец… Дело-то ясное; я давеча тебе всего не сказала, что он со мной говорил.
Настя (закрывая лицо руками). Ах, ах! Нехорошо!
Анна. Да, нехорошо. Что дурное хвалить! А где ж взять для тебя хорошего-то? Тебе его в жизни и не дождаться никогда. Уж худого-то не минуешь. Так из худого-то надо выбирать, что получше.
Настя. Дайте мне подумать.
Анна. Думай, Настенька, думай, душа моя, хорошенько. Хуже всего, коли руки опустишь. Затянешься в нашу нищенскую жизнь, беда! Думай теперь, пока еще в тебе чувства-то не замерли, а то и солдатской шинели будешь рада.
Настя. Ай, что вы! Нет, нет!
Анна. Ходить по домам побираться, то кусочек сахарцу занять, то огарочек свечки; подбирать на чужих дворах щепочки, чтоб вскипятить горшок пустых щей…
Настя. Ах нет, нет! Не говорите, замолчите! (Подумав.) Тетенька!
Анна. Что, душа моя?
Настя. А много девушек умирают… от бедности, от горя?
Анна. Довольно-таки.
Настя. А много и таких…
Анна. Каких?
Настя. Ах, как стыдно!
Анна. Ох, много, много!
Настя. И все смеются над ними, презирают, обижают их… бедных?
Анна. Есть, кто и пожалеет; только мало христианства-то в людях.
Настя. И ведь никому-то, никому, кто на тебя косо взглянет, кто от тебя отворотится, рассказать нельзя, объяснить нельзя, что тебе только и оставалось или смерть или такая жизнь.
Анна. Думай, Настенька! Времени остается нам немного; купец придет скоро, — надо будет ему сказать что-нибудь. Да ты не забудь и того, что завтра нам опять идти сбирать; а если ты не пойдешь, так дядя тебя прогонит из дому.
Настя. Помогите мне, посоветуйте!
Анна. Нет, мой друг, я греха на душу не возьму. И не слушай ты никого, будь ты сама над собой большая. А я ни советовать тебе, ни осуждать тебя не стану. Хочешь ты, живи…
Настя. Да, тетенька, простите меня, не презирайте меня, мне хочется пожить получше! (Прилегает на грудь к Анне Тихоновне.)
Анна. Бог тебя простит; я тебе не судья.
Действие третье
Лица
Крутицкий.
Анна.
Настя.
Фетинья.
Лариса.
Мигачева.
Елеся.
Петрович.
Баклушин.
Разновесов, солидная личность.
Декорация та же. Летние сумерки.
Явление первое
Выходят: Елеся из своей калитки с кистью и ведром краски, Петрович из лавки.
Петрович. За мастерство?
Елеся. За мастерство, друг. Не так живи, как хочется, а как люди приказывают.
Петрович. А тебе как хочется?
Елеся. Чего лучше не бывает, вот как.
Петрович. Дело-то о поцеловании купеческой дочери мировой кончили?
Елеся. Еще какой мировой-то! Жених, брат, я. Вот пословица-то: не родись умен, не родись пригож, а родись счастлив.
Петрович. На грех-то, говорят, и из палки выстрелишь.
Елеся. Именно, брат. Не надеялся, нечего сказать.
Петрович. Чудеса!
Елеся. Вот поди ж ты.
Петрович. На баб-то дивиться нечего, на них куричья слепота бывает, а как же это сам-то! Он тебя не в первый раз видит; дарование и образование твое ему известны.
Елеся. Сам ничего, сам меня любит. Знаешь за что? У тебя, говорит, характер хорош, легок; если тебя когда счетами по затылку, ты не обидишься.
Петрович. Что тут обидного?
Елеся. Само собой. Русская пословица: за тычком не гонись! Так-то, Петрович, за тычком не гонись!
Петрович. Верно твое слово. Да и нечему дивиться, что, не доглядя, тебя за человека приняли; ты вот чему подивись!
Елеся. Чему, друг?
Входит Крутицкий, останавливается у своего крыльца и прислушивается.