Рожденные бурей - Островский Николай Алексеевич. Страница 25

Василек нырнул в толпу и, работая локтями и головой, забирался в самую гущу. Боясь, чтобы его не поймали, он убежал через служебный ход на угольный склад и тут только вспомнил о своей лазейке…

Добравшись до угольной ямы, Василек долго в темноте ползал по углю, больно натыкаясь на камни коленями и головой, ища прохода к выемке и не находя его. Он был засыпан вновь привезенным углем. Тогда мальчик стал разгребать уголь, оттаскивая в сторону тяжелые куски. Один из них скатился назад и больно ударил его по босым ногам. Василек упал и долго плакал. Но, наплакавшись, вновь принялся за работу. Он уже вырыл небольшую яму. Но разгребать становилось все труднее. Уголь приходилось таскать наверх и бросать подальше, чтобы он не катился на голову. Угольная пыль лезла в нос и глаза. Он чихал и отплевывался. Но углю конца не было видно. Василек подумал, что он не там копает. Ему стало обидно и страшно. Он опять заплакал.

– Андрий, Анрю-ю-юшка!.. – закричал он изо всех сил.

Андрий подскочил, словно его ужалили.

– Тьфу, черт!

Ему показалось, что где-то за спиной плачет Василек.

Птаха стоял в угольной яме, держал в руках карабин и не отрывал глаз от окон.

Брандспойт лежал тут же, рядом. Пар, который чуть было не задушил его, медленно выходил через окна. В котельной было мрачно и душно.

Андрию иногда казалось, что все это – дурной сон. Уже прошло три часа, а его никто не выручал. И все, что он сделал, ни к чему. Его все равно возьмут и застрелят. И никому до этого нет дела. Все в стороне, только он один, Птахи, должен положить свою голову!..

– Андрюшка! – где-то совсем близко кричал Василек.

Сверху скатился камень и больно ударил Андрия по плечу. Вслед за тем радостный крик: «Это я, Васька!» – удержал Птаху от выстрела.

Настоящий, живой Василек спускался к нему. У Андрия застучали зубы при мысли, что он едва не застрелил его сейчас.

– Андрюшка, это я… Там их понаехало еще много… Целый двор на конях. И самый главный ихний… Тикай отсюда! Тут дира есть… Я скрозь нее кажный раз лазал. Только сейчас угля насыпали доверху, я не мог пролезть! – кричал Василек в ухо брата, обнимая его.

Сердце Андрия заколотилось.

– Откуда ты залез сюда?

– С угольного двора.

– Там хода нету…

– А я через трубу. Она широкая! И ты пролезешь. Идем, Андрюшка, идем! Бо их там наехало! Дядя Остап говорит, что они тебя убьют!..

Василек тянул Андрия к отверстию.

– Лезь, а я за тобой!

Василек покарабкался вверх. Птаха еще раз оглядел котельную, затухающие топки и полез за ним. Василек уже ожидал его там. Андрий осторожно взвел предохранитель и подал ему карабин. Затем, царапая плечи, втиснулся в дыру и, хватаясь руками за осыпающийся уголь, с большим трудом выбрался наверх.

Василек торопил его. Андрий схватился руками за тяжелую каменную глыбу и свалил ее в дыру. Мальчик помогал ему, руками и ногами сталкивая туда куски антрацита. Через минуту дыра была завалена.

Василек вел Андрия своими путями. Птаха с ужасом думал, что будет, если он не влезет в вентиляционную трубу. С огромным облегчением вздохнул он, когда вслед за Васильком просунул голову и плечи и стал медленно продвигаться вперед.

Когда они выбрались наверх, шел мелкий дождь. Угольный двор находился вне основной заводской территории, от которой он был отделен высокой каменной стеной.

Сюда шли подъездные железнодорожные пути.

Василек пошел на разведку. Скоро он вернулся и сообщил, что на путях никого нет.

– Там пустые вагоны стоят в три ряда. Посередке под вагонами можно пройти, и никто не увидит. А около одних ворот никого нету. Их на замок закрыли. Мы на вагон влезем, а с вагона на ворота – и айда в поле! – говорил Василек в самое ухо Андрию.

Они сползли с угольной горы и, согнувшись, побежали между вагонами.

План Василька оказался прекрасным. Последний вагон стоял у самых ворот.

Они перелезли через решетчатые железные ворота и бросились бежать по железнодорожному полотну.

Василек летел впереди, как птица, расставив руки и делая двухметровые прыжки. Он часто оглядывался, поспевает ли за ним брат. Андрий бежал что есть мочи. Дождь хлестал им в лицо. Низкие, тяжелые тучи заволокли все небо.

Андрий не бросал карабина. «Все равно убьют, если поймают. Так хоть порешу двоих под конец», – думал он, не веря еще, что спасется. И только когда завод остался далеко позади и подъездные пути стали поворачивать к вокзалу, Андрий остановился и, обессиленный, опустился на насыпь…

– Стой, Василек, не могу больше! – крикнул он и схватился рукой за сердце.

– Тикаймо, Андрюшка, тикаймо, а то догонят! – Боязливо озираясь, мальчик нетерпеливо подпрыгивал. Промокши до последней нитки, он зябко ежился от холода и испуга. Забрызганные грязью босые ноги его окоченели. Стоя на шпале, он нет-нет да тер ногу об ногу.

Ему казалось, что Андрий сидит очень долго.

– Уже будет, Андрюшка, побежим!

Птаха устало повернулся, посмотрел на ноги Василька и на какое-то подобие фуражки, блином прилипшей к его голове, на всю его согнувшуюся в три погибели фигурку в старой женской кофте, и острая жалость и горькая обида на собачью жизнь, при которой он не мог заработать даже, на сапоги и одежду этому ребенку, сдавили ему горло.

«А теперь и куска хлеба не будет. И самому деваться некуда…»

– Андрюшка, – жалобно затянул Василек.

Андрий поднялся. Оттуда, где в густом тумане утонул завод, неслось грозное завывание гудка.

– Гудит, – с гордостью прошептал он, с наслаждением прислушиваясь к густому басу своего сообщника. И уже не побежал, а пошел быстрым шагом.

Василек трусил мелкой рысцой рядом, поминутно оглядываясь.

С высокой насыпи Птаха увидал знакомый домик у водокачки и только теперь поверил в свое спасение.

– Василек, братишка! Пацаненок… Васька, стервец! Плевали мы теперь на их! А за тебя я еще рассчитаюсь… – Он обнял братишку, прижал его к груди. Благо не надо было скрывать слез. Кто рассмотрит их, когда дождь обрушивается целыми потоками!

– Мы можем начать только ночью. А выйти сейчас кучкой в тридцать человек – глупость, – уже сердито отрезал Раевский.

Чобот упрямо мотнул головой.

– До ночи они всех поразгоняют и наших в тюрьме порешат. Сейчас – самое время. Я не согласный – и кончено!

Вслед за ним горячо заговорил Метельский:

– Товарищ Сигизмунд, Чобот прав. Когда массы вышли на улицу, когда рабочих расстреливают, мы обязаны выступить с оружием. Пусть нас разгромят, но мы не можем не выступить. Иначе мы покроем себя позором… Ведь это же аксиома марксизма… Пусть выступление преждевременно, но мы должны его возглавить, раз оно уже началось…

Раевский неодобрительно скосил на него глаза.

– Возглавить – не значит плестись в хвосте.

Метельский вспыхнул.

– Первый раз слышу, что выступить с оружием – значит плестись в хвосте. Мне странно слышать это от вас…

– Факт, – прогудел Чобот.

Метельский нервно заходил по комнате. Лицо его, c тонкими чертами, с высоким красивым лбом, вновь пало бледным. Большие темные глаза светились внутренним огнем. Во всей его фигуре было что-то хрупкое. Раевский еще раз посмотрел на молодого врача и уже более спокойно ответил:

– Мы слишком затянули наше совещание. Думаю, пора кончить этот бесцельный спор… Чобот и доктор против. Я и Ковалло – за то, чтобы выступить ночью. К этому времени мы соберем и вооружим около двухсот человек железнодорожников и сахарников. К этому времени придет Щабель из Сосновки и, возможно, с ним крестьяне… Выступать же, чтобы только выступить, это не по-большевистски. Товарищ Метельский, нас заклеймят позором, если мы бросим тридцать коммунистов на верную и бесполезную гибель. А если вас послушать, то вы дадите врагу эту возможность. Я еще раз повторяю: все коммунисты должны сейчас мобилизовать рабочих. Да, да! Нужно поговорить с каждым, на кого есть надежда, что он возьмется за оружие. Вы сами видели, как кучка вооруженных панов расправлялась с тысячами людей. Почему это? Потому, что рабочие не были организованы, их били.