Черная вода - Оутс Джойс Кэрол. Страница 18

— Простите, Сенатор, все это вы, наверное, слышали уже тысячу раз. А Сенатор учтиво и вместе с тем серьезно отозвался:

— Да, Келли, возможно… но ни разу — от вас.

Совсем близко, со стороны соседей, слышится треск фейерверка. А высоко над головой полощется, мерцая звездочками, американский флаг семейства Сент-Джон. Но тут черная вода затопила ее легкие, и она умерла.

Нет, пока еще нет; наступило время празднества, ветер доносил аппетитный запах жарящегося на гриле мяса, там колдовал Рей Энник, он выглядел очень комично в поварском колпаке и фартуке, Рей был пьяноват, его пошатывало, но, как ни странно, в качестве кулинара он оказался на высоте: перед ним громоздились куски маринованного тунца, цыплята в соусе «текс-мекс», багрово-красные филейные части размером с оладьи. Вареные початки кукурузы с маслом, ведерки с картофельным салатом, салатом из сырой капусты, моркови и лука, салатом из фасоли, рисом с приправой карри, банки с пивом — все это мгновенно разбиралось. Как разыгрался у всех аппетит, особенно у молодежи! Сенатор тоже уплетал за обе щеки, поминутно тщательно утирая рот бумажной салфеткой.

Келли с трудом заставляла себя есть, хотя у нее голова кружилась от голода. Она подносила вилку ко рту и тут же ее опускала. Среди гостей Баффи многие хотели бы поговорить с Сенатором, но он просто зациклился на Келли Келлер, как если бы, словно в самой фантастической из всех сказок, совершил свой импровизированный вояж на Грейлинг-Айленд только для того, чтобы встретиться с нею.

У Келли Келлер от радостного возбуждения разгорелись щеки. Ей пришло в голову, что рассказ об этом ее знакомстве произведет большое впечатление на Карла Спейдера, он еще и позавидует ей.

У соседей с шумом взорвались, празднично озарив небо, несколько ракет — Сенатор недовольно поморщился.

Боится, что его застрелят, мелькнуло в голове у Келли.

Ничего удивительного, любой человек, добившись такой известности, опасается покушения.

Сенатор произнес:

— Не люблю я этот праздник, Четвертое июля. С детства он связан у меня с поворотом к осени. Половина лета прошла, и теперь оно неотвратимо катится к концу.

Выражение его лица при этих словах было необычным, меланхолически озадаченным — он по-прежнему часто промокал губы. Разводы кетчупа на салфетке напоминали следы от губной помады.

— Наверное, вам часто приходится в праздники участвовать в разных официальных церемониях? Тратить на это уйму времени? Произносить речи, принимать награды…

Сенатор безразлично пожал плечами.

— Когда в ушах так часто звучит собственный голос, чувствуешь себя одиноким.

— Одиноким? — рассмеялась Келли.

Но Сенатор продолжал быстро говорить, словно исповедуясь, явно не желая, чтобы его перебивали:

— Иногда я просто бешусь, это рождается где-то внутри, бешусь оттого, что начинаю презирать произносимые мною слова, и не потому, что они лживы, а просто потому, что произношу их, как делал до этого бессчетное число раз, все эти «принципы», «идеалы», а ничто в этом чертовом мире так и не меняется. — Он замолчал и отхлебнул большой глоток из стакана. Стиснутые зубы: он действительно казался разгневанным. — Ненавидишь свою так называемую «популярность» по той же причине, по которой другие восхищаются тобой.

Келли Келлер почувствовала себя еще более польщенной, все выглядело так — а разве нет? — будто, говоря о других людях, Сенатор тем самым выделял ее, отводил ей особое место.

Живет с женой врозь, дети выросли — по меньшей мере ее ровесники. Что тут плохого?

Г. заразил ее болезнью мочеполового тракта, но инфекция была не опасной, не из тех, о которых не принято говорить в обществе, Келли легко с нею справилась благодаря антибиотикам и уже несколько месяцев как была совсем здорова. И что тут плохого?

Этим утром она приняла-роскошную ванну, растворив в воде таблетки «Актибаз», настойчиво рекомендованные ей Баффи, и с удовольствием погрузившись в зеленоватую пену, благоухающую мятой.

Потом они поехали в город, расположенный на западе острова, чтобы закупить продукты к празднику. Магазины: «Харбор ликер», «Фиш март», «Тина Мария гурме фудс», «Ла буланжери». Перед последним был припаркован блестящий новенький «форд», сзади на буфере приклеено штрафное уведомление.

Когда они выходили, нагруженные деликатесами, из очередного магазина, Баффи рассеянно сказала: «А ведь я никого не знаю из тех, кто умер от СПИДа в этом году. Мне это только что пришло в голову».

И уже в автомобиле, по дороге на виллу, Баффи небрежно упомянула, что Рей Энник пригласил на вечеринку Сенатора. Впрочем, он уже не в первый раз зовет его с собой.

— На самом деле я его не жду. Нет, не жду.

— Сюда? Его пригласили сюда? — спросила, удивившись, Келли.

— Да, но голову даю на отсечение, он не появится.

Помимо снадобья для ванны Баффи вручила Келли компакт-диск с новой духовной музыкой под названием «Мечты дельфина» — умиротворяющее сочетание песни дельфина и хора, пение предназначалось для снятия стресса, но Келли его так и не услышала.

Паром, уходящий в семь тридцать, они пропустили, но на тот, что отплывал в восемь двадцать, намеревались успеть. Сенатор выглядел раздосадованным и проявлял явные признаки нетерпения. То и дело поглядывал на часы, у него были электронные часы, и в ярком мигании цифр было нечто от нервного тика. За последний час настроение Сенатора резко переменилось. Речь его стала несколько бессвязной, ответы не отличались особой находчивостью, взгляды, которые он бросал на Келли Келлер, были знакомы ей по прежней жизни, но четкому определению не поддавались — властные мужские взгляды, в которых присутствовали также беспокойство и гнев.

Когда они уходили, Сенатор поинтересовался, возьмет ли Келли на дорожку чего-нибудь выпить, и, услышав, что не возьмет, попросил ее прихватить стаканчик для себя — хорошо? — хотя у него уже был один в руке. Келли решила было, что это шутка, но Сенатор не шутил: он только что заново наполнил свой стаканчик водкой с тоником и хотел, чтобы Келли принесла такой же. Келли колебалась только мгновение.

Баффи настигла Келли уже на дороге к машине и, сжав ей руку, прошептала на ухо: «Позвони мне, киска! Завтра, в любое время».

Значит, ничего ужасного не произошло, ведь стояла же сейчас перед ней Баффи, провожая их взглядом и подняв руку в прощальном приветствии.

Да, ничего ужасного еще не произошло, ведь видит же Келли, как она, бросив вызов взрослым, бежит в своих крошечных белых носочках по колкому ковру, ноги у нее заплетаются, и кто-то огромный нависает над ней сзади и подхватывает, крепко держит, просунув руки ей под мышки: кто же это такой? кто такой? неужели наш ангелочек, Лиззи!

Так оно и было. Все это случилось с ней. Она прошла этот путь.

Она все понимала: никакой ошибки тут не было. И в то же самое время объясняла собравшимся людям, старшим по возрасту, чьи лица трудно было различить сквозь треснувшее ветровое стекло, что напрасно они думают о нем плохо, он вовсе не бросил ее, а отправился за помощью — этот мужчина, чье имя ускользает из памяти, как и лицо, хотя она не сомневалась, что узнает его в ту же секунду, как увидит, он, конечно же, вызывает «скорую помощь», поэтому его и нет рядом, и вовсе он не бросил ее погибать в черной воде.

И ногой ее не отшвырнул, и не сбежал. Он не забыл ее.

Как нелепо выглядит розовый лак на ногтях — потрескавшихся, сломанных. Но она еще поборется.

Розовая пена в ноздрях, закатившиеся глаза, но она еще поборется.

…не покинул ее, когда, брыкаясь изо всех сил, рвался наружу из обреченного автомобиля, а потом яростно плыл к берегу, борясь за жизнь, и долго лежал там, извергая гнусную грязь, и никакая сила на свете не заставила бы его снова войти в воду, наконец поднялся (сколько прошло времени, он не сказал бы: полчаса? час?) и позорно бежал, припадая на одну ногу — в одной туфле, в одной туфле, — этим, возможно, когда-нибудь станут его дразнить враги, если он не проявит сейчас чудеса хитрости, хромая и спотыкаясь, он двигался по дороге вдоль болот, теперь уже в обратном направлении, его охватывал ужас при мысли, что какой-нибудь автомобилист узнает его, он бежал назад к шоссе в двух милях от этого проклятого места, его била дрожь, он задыхался — что мне делать? что мне делать? Боже, вразуми меня! — безумный звон насекомых стоял в ушах, рой москитов кружил над головой, жаля его плоть, нежную, распухшую плоть, разбитый лоб, нос, который, он подозревал, был сломан в тот момент, когда врезался в руль, у шоссе он припал к земле, часто и тяжело дыша, как уставшая собака, он прятался, прижимаясь к земле, в высоких зарослях, выжидая, чтобы шоссе опустело, а потом, прихрамывая, перебежал дорогу к телефонной будке — у автомобильной стоянки рядом с почтовым отделением и баром, в горле у него пересохло, он весь оцепенел от ни на секунду не отпускающего его животного страха, невероятного, невозможного страха, который не поддавался анализу, от него можно только бежать, Сенатор мчится в одной туфле, в одной туфле, с взъерошенными волосами, словно забулдыга, а вдруг его видели? вдруг узнали? сфотографировали? может, Бог, всегда столь милосердный, отвернулся от него? что, если этот позорный поступок станет концом всему? что, если карьера его оборвется сейчас, когда он, весь перепачканный, по уши в черной грязи, бредет, задыхаясь, по дороге? что, если он никогда не вознесется равно над врагами и над друзьями? и партия не выдвинет его, и народ не изберет его президентом Соединенных Штатов? что, если он станет посмешищем в глазах врагов? ведь смысл, существо политики, по словам Адамса, есть систематическая организация ненависти: либо на вас направлен этот поток, либо нет, ужас от этой мысли пронизал все его существо, его мутило, а когда он переходил шоссе, бросало в разные стороны как пьяного, хотя весь хмель из него давно вышел, да он капли больше в рот не возьмет до конца дней, клялся он себе, и будет вести самую праведную жизнь, если Бог поддержит его сейчас, в час жестокого испытания, если Ты явишь мне Свое милосердие сейчас, внезапная острая боль пронзила живот, он скривился и согнулся пополам, и в эту минуту где-то неподалеку, в муниципальном парке, взлетели в ночное небо с шумом и треском яркие, сверкающие ракеты, они рассыпались красными, белыми и синими искрами и покатились вниз под восторженные вопли — о-о-о! а-а-а! — детворы, истерический лай собаки и гневный крик молодого человека: «А ну, заткнись!», значит, это был не прицельный выстрел, а просто шум без всяких последствий, негнущимися пальцами он сжимал монетку, словно талисман, бумажник его уютно покачивался в кармане, что касается денег, то они в катастрофе нисколько не пострадали, даже почти не намокли, собрав всю свою волю, он попросил телефонистку соединить его с виллой Сент-Джонов на Дерри-роуд, благословляя небеса, что запомнил фамилию хозяйки, после восьми гудков в трубке послышался женский голос на фоне изрядного гула, ей пришлось даже переспрашивать, с кем он хочет говорить? — и он попросил эту незнакомку, которая стала для него той соломинкой, за которую хватается утопающий, попросил слегка измененным, низким голосом позвать к телефону Рея Энника, пожалуйста, его спрашивает Джеральд Фергюссон, будьте так добры, женщина отошла, гул и смех усилились, наконец раздался встревоженный голос Рея: