Сад радостей земных - Оутс Джойс Кэрол. Страница 89

— А все-таки что это значит? — резко сказала Клара. — Я хочу знать, о чем он думает. Когда он был маленький, было по-другому, он мне все говорил. А теперь ему десять, совсем это немного, он еще ребенок — и все равно почти ничего мне не рассказывает, а я не спрашиваю, я не такая дура. От детей силком ничего не добьешься. Он меня любит, я знаю, а про что думает, все равно не разберешь. Мне надо знать, что он думает.

— Почему вы так беспокоитесь?

— Потому что… не хочу я, чтоб он вспоминал всякое…

Клара отшвырнула травинку. Джуд закурил, предложил и ей сигарету. Нетрудно догадаться, он думает, речь о том, как она жила одна, на содержании у Ревира; а у нее на уме Лаури.

— Мне надо понимать, что он говорит, — сказала она. — Не хочу я быть просто дурой-бабой, просто мама шей. Они тут всегда потешались над Эстер, что она туго соображает. Жди, пока до нее дойдет. Ну а я так не хочу! Мальчишка он сметливый, столько всего читает… Вон там, под стулом, книжка, это он читает. Я ее взяла, хочу тоже поглядеть.

— Что за книжка?

Клара немного смутилась:

— Не помню, как называется.

Джуд перегнулся, подобрал с земли книгу.

— «Естественная история. Рассказы о животных». Что ж, похоже, хорошая книжка.

— Я ж говорю, он животных любит. Один раз нарисовал оленя. Ну и вот, он говорит, что не хочет их стрелять, а разве нельзя иногда рисовать, а иногда застрелить? Муж говорит, охота самим оленям на пользу, не то они перемрут с голоду. Может, и с кроликами так, и с фазанами? От кроликов один вред… Только с чего Кречет взял, что мясо есть не годится? Мне надо знать, к чему он это говорит.

— Спросите его еще раз.

— Так ведь я тогда посмеялась — ты, говорю, чокнутый… Я мужу не сказала, что мальчонка такое говорит.

Ему бы это не понравилось.

— Кристофер до сих пор его боится?

— Он не боится, — отрезала Клара.

— Я хочу сказать…

— Нет, не боится.

Оба опять замолчали. Клара поглядела на Джуда и чуть погодя улыбнулась; опять одолевала лень, хотелось верить, что все обойдется, люди — даже дети — какие есть, такие и останутся, и ничего такого не бывает, чтоб непременно надо было расспрашивать, что случилось да когда случилось. Обрызганный солнечными бликами, Джуд кажется не таким уж некрасивым, просто он размазня, его старят и уродуют больше не годы, а характер, не в меру он добрый и слишком много размышляет. Хорошо бы охватить руками его шею, дать себя в подарок, приятно дарить себя какому угодно мужчине — не ради чего-нибудь, а просто так, приятно доставить удовольствие, кого-то порадовать.

— Не нравится мне это, выходит, я родного сына понять не могу, — негромко пожаловалась Клара.

— Не огорчайтесь, — сказал Джуд. — Можно жить с кем-то под одной крышей, и дети родятся, но это еще ничего не значит. Это совсем не значит, что знаешь больше, чем прежде… Оттого, что у человека есть дети, сам он не меняется.

— А по-моему, очень даже меняется, — возразила Клара.

— Нет, ничего тут не изменится, это только кажется. Клара нахмурилась. Слишком ровным голосом он говорит, ничему не удивляется, и непонятно, как бы его расшевелить.

Джуд потер глаза ладонями.

— Я на собственном опыте убедился: человек ничуть не меняется, только становится старше. Ничего нового я за свою жизнь не узнал. В природе все идет своим чередом. Все, что я хотел совершить, сделали за меня, до меня люди более достойные. Мне не хватает энергии вашего мужа, может быть, для этого я слишком много знаю. Я всегда мечтал хоть что-то прояснить, хоть в чем-то установить порядок… написать одну-единственную книгу и все в нее вложить. Но я даже еще не начинал.

— Писать книгу? — переспросила Клара и прищурилась.

— Одну-единственную книгу. Я еще не приступал к ней, но иногда об этом подумываю. Года через два, через три… И еще меня тянет путешествовать.

— В Европу?

— Повсюду.

— А чего ж не поехать? Вот, может, съездили бы все вместе.

— Да, все может быть, — отозвался Джуд без всякого восторга.

— Я видала Европу на фотографиях, — сказала Клара. — Вот бы поглядеть Париж. Ведь не обязательно говорить по-французски, верно? По-вашему, в Париже люди не такие, как у нас? Ну, кто служит в магазинах, в ресторанах… наверно, для них все американцы одинаковые?

Джуд в недоумении уставился на нее.

— Возможно, — сказал он.

— Ведь у нас в Америке важная публика говорит по-одному, а мы все, простой народ, — по-другому. Я не умею разговаривать так, как вы и как мой муж. И научиться не могу. Только начну думать про то, как говорю, — и враз спотыкаюсь, все слова путаю, хуже маленькой… Один раз я покупала в магазине платье, так там стерва продавщица приняла меня за последнюю дуру, быдло неотесанное, только и притихла, когда я выложила денежки. Стерва поганая! В Европе им не разобрать, кто из каких, верно?

— Моя жена не любит путешествовать.

— Ну и черт с ней. Пускай сидит дома, — заявила Клара. Глянула искоса, очень ли он возмутился, и продолжала: — У мужа вечно дела, пускай тоже остается. А мы поедем, и Кречета прихватим, он будет доволен.

— Вы шутите.

— Я хочу его отдать в хорошую школу, не в ту барахляную, что под Тинтерном. Средняя школа называется. Он сам посмекалистей тамошних учителей. Ему это понравится — поедет в Европу, всякого повидает, поживет так, как другим ребятам и не снилось… И мне тоже хочется, всюду бы поездила. А вам? Вы что, не слушаете? Вы бы за нами присмотрели…

— Керту нельзя уехать, об этом не может быть и речи.

— Зачем ему еще чего-то покупать? Мало ему, что ли?

— Сейчас он не может никуда ехать.

— Ну и пускай сидит дома! На кой черт ему еще деньги? Он мне все свои счеты-расчеты не показывает. У меня свой текущий счет, и он мне показывал кой-какие свои, но я знаю, у него и еще есть. Я знаю. Кой черт он секретничает? Может, он деньги тратит на стороне, может, отдает тому сукину сыну, как бишь его, который метит в сенаторы? Так и есть, я уж знаю. Ну и ладно, мне плевать, его деньги, пускай делает что хочет, а меня отпустит в Европу… Я там куплю платьев, и никто не разберет, правильно я говорю или как…

Джуд смотрел на нее во все глаза.

— Разве вы здесь не счастливы?

А ей худо, безрадостно. От беременности почти еще не прибавила в весе, а чувствует себя отяжелевшей, даже удивительно.

— Чем спрашивать, постарались бы сделать мне что хорошее. Мне ж иногда хочется всякого. От мужа этого не дождешься, он не понимает… не то что другие мужчины. Пускай бы крутил с другими, плевать, только, по-моему, его к бабам не тянет. Он меня любит, он, если закрутит с другой, все равно станет меня вспоминать…

— Почему же вы на него за это сердитесь?

— Разве я сердитая?

— Вы ведь знаете, он вас очень любит.

— Знаю, ну и что? Куда она мне, его любовь? А ты тоже хорош, — с презрением продолжала Клара. — Когда я жила в том доме, все ходил вокруг да около… ведь хотел же со мной спать, да побоялся, думаешь, я не понимаю? Я понимала, все понимала! И жениться мог на мне, я ж была не замужем, а Ревир был женат на той стерве, она десять лет никак не могла помереть, пятнадцать лет, все цеплялась за жизнь… так нет же, ты трусил. Трусил. Чуть не всякий день приходил и только знай пялил на меня глаза, ну и черт с тобой…

— Клара, бога ради…

— А, да иди ты к черту, — сказала Клара.

Замолчали. В Кларе нарастало волнение, и не понять было, откуда оно. Она сама не знала, горько ей или весело, сама не знала, чего наговорила. Поглядела на Джуда — сидит к ней боком, совсем ошарашенный, и как будто все еще прислушивается к ее словам. Но вот он повернулся к ней — и тут грянул выстрел. Где-то слишком близко к дому. Потом долгая минута тишины: тишина, что наступила после выстрела, слилась с молчанием Клары и Джуда. И потом-долгий, отчаянный вопль.