Дагиды - Оуэн Томас. Страница 53

Кроме маленькой раны на горле близ артерии — никаких признаков, позволяющих распознать причину смерти.

Маленькая, аккуратная розовая рана… и никаких следов крови.

Комиссар внимательно обследовал тело, и, когда он выпрямился, его мучительно серьезный взгляд, казалось, отразился на всей его плечистой, основательной фигуре.

— Эта женщина обескровлена, — сказал он, плохо владея собой, — Это очень необычное дело.

Консьерж, очевидно, ничего не понял.

— Я и говорю, самоубийство, — басовито прогудел он. — Вы считаете, она отравилась?

— Я сказал, что она обескровлена. Это куда ужасней.

— Ее убили? — спросил отец Веры, который держался вместе с женой у входа в комнату.

Консьерж отрицательно замотал головой:

— Невозможно. Она вчера пришла рано вечером. И к ней никто не приходил.

— Объясните, пожалуйста, точнее вашу мысль, — обратился Мирон Прокоп к комиссару.

— Я имею в виду, — плечистый комиссар был весьма удручен собственной констатацией, — что эта женщина умерла смертью неестественной, даже невероятной.

— Всякое преступление в принципе неестественно.

— Это особое преступление. Взгляните на рану. Четкие, ровные края и слегка волнистый зигзаг. Это след зубов. Что-то… кто-то впился несчастной в горло…

— И потом?

Эти слова испуганно прошептала мать Веры. Комиссар поочередно посмотрел на каждого из присутствующих.

— И потом… пил кровь этой женщины, пока жизнь не покинула ее.

Вера вскрикнула. Прокоп подошел к ней и дружески сжал локоть. Ее отец потер кончик носа и заявил недоверчивым тоном:

— Но послушайте, комиссар! Вы нам рассказываете сказку о вампире!

Полицейский опустил голову. Он не мог найти другого объяснения. Молча и боязливо присутствующие отошли от тахты. Консьерж резонно заметил:

— Это меня совсем не удивляет. Странная женщина, я всегда так думал. Вечерами, поднимаясь к себе, я часто слышал ее рыдания.

Отец Веры недоуменно пожал плечами:

— Комиссар, вы преувеличиваете. Какие вампиры в наше время? Расскажите еще о волках-оборотнях.

— Я ничего не преувеличиваю, — ответил задетый комиссар. — Не в первый раз я вынужден приходить к такому выводу.

Мать Веры заплакала:

— Бедная женщина. Такая добрая…

— Такая добрая, — вздохнула Вера и украдкой взглянула на Прокопа. — Такая красивая, милая…

И она, словно кошечка, облизала язычком тонкие подвижные губы.

Прокоп и Вера гуляли в знакомом парке. Мару похоронили этим утром. После встречи в присутствии комиссара они более ни разу не заговаривали о женщине, которая их познакомила.

Прокоп обнял ее за талию, и они медленно обогнули тщательно ухоженный газон, окаймленный изящной узорчатой загородкой.

— Я хочу сделать вам признание, маленькая фея.

— Ой, как интересно!

— Присядем.

Они остановились подле старой черной скамейки. Прокоп закусил губу, нахмурился, потом все же решился:

— Вера… Знаете ли, я недавно, однажды ночью, хотел прийти в вашу комнату.

— Правда? — Ее лицо вспыхнуло от радости. — И почему не пришли? Почему остались сидеть на лестнице, как школьник? Видите, я знаю…

— Но я не все время оставался на лестнице.

— Почему же вы побоялись меня удивить? — Она говорила торопливо и горячо.

— Вера, я заходил к вам…

Она мягко покачала головой и снисходительно улыбнулась.

— Вам приснилось, дядя Прокоп… Вы всю ночь просидели на ступеньке.

Он смутился и снова стал припоминать события той ночи. Может быть, она права? В последнее время он действительно запутался в пересечениях реального и воображаемого. Тут и в самом деле нетрудно потерять ориентир. Он желал ее до страсти, до горловой спазмы. Поперхнулся, откашлялся, запинаясь произнес:

— Маленькая фея… Я бы так хотел… чтобы я был там… в вашей комнате…

— Очень хорошо. Я бы тоже хотела.

Она нежно потерлась щекой о его подбородок.

— Правда? Ждите меня сегодня ночью…

Их пальцы жадно переплелись, и молчание скрепило договор лучше всяких слов.

День клонился к закату. Парк давно опустел. Желтая лохматая собачка выглянула на них из кустов и удалилась в аллею с видом комичного достоинства.

Вера осторожно высвободилась.

— А вы верите в вампиров? — спросила она, не поднимая глаз.

— Нет.

— Нисколько не верите?

— Нисколько.

Она захохотала.

— Дядя Прокоп, может, поиграете в вампиров со мной?

Она произнесла нараспев: «самноэ», как цирковой клоун.

— Почему бы и нет?

Она приблизила глаза, смешливо угрожающие, раскрыла губы и залязгала зубами.

— Можно укусить?

— Да… только не больно.

Он доверчиво подставил шею.

И тогда искоса заметил… нечто в глазах Веры. Похолодел, вытянул руку, отпрыгнул прежде, чем она его коснулась. Его лицо исказилось от боли и отвращения. Потом резко сказал:

— Пора возвращаться. Что это мы затеяли? Глупость какая!

Вера прыснула, как девчонка, которой удалась хитрая проделка.

— А вы ужасно чувствительный…

На следующий день Мирон Прокоп лежал мертвый в своей постели. Его голова была запрокинута, и на горле розовела маленькая аккуратная рана.

Вера его не видела. Рано утром она уехала с подругой кататься на велосипеде. С той самой, про которую она сказала матери, прежде чем сесть в седло:

— Ты ее знаешь: симпатичная блондиночка. У нее еще такая грациозная шея…