Болтовня - Овалов Лев Сергеевич. Страница 20

Вдруг этот парень, этот щенок Якушин, по глупости чуть не испортил всю музыку.

— Даешь забастовку! — завопил он на все помещение. — Пошли по домам!

— И то, разойдемся, — поддержал Якушина несмелый голос.

На выручку пришел Костомаров.

— Рехнулись, что ли? — по-хозяйски прикрикнул он на волнующихся людей. — Разве у Сытина работаете?

Толпа смолкла.

— Типография советская, власть рабочая, партия большевистская, — кричал увещевавший рабочих Костомаров. — Здесь вам не Европа!… Хозяева здесь — вы? Так действуйте, черти, по-хозяйски!

Началась суматоха. Каждый предлагал свое. Мелкими льдинками плыли в потоке голосов хрупкие предложения, сталкивались друг с другом, дробились и таяли.

Ночь за окнами потускнела, электрический свет дрожал, становясь на фоне серых окон все более призрачным.

Возбуждение остывало.

Сердце мое билось больнее, еще несколько минут и придет конец — все станут на работу, и завтра начнется то же, что было вчера.

Я положил локти на плечи моих соседей, подтянулся на руках и с отчаянием в голосе воскликнул:

— Братцы, неужто опять пыль из касс ртом выдувать? Что же мы сделаем?

Горячей волной обдал меня густой бас котельщика Парфенова:

— Очень просто: и директора и Кукушку в типографию не пускать! А тем временем ну хоть Костомаров с Якушиным пусть по властям прут: желают, мол, рабочие хорошего хозяина и наваристых щей.

Опять наступила тишина.

Утром по-обычному гудели машины, взметывались тысячи отпечатанных листов, клевали свинец синие воробьи, и только в воротах десять зубоскалящих парней дожидались начальства.

Свистим! Какой занятый, заливистый свист!

Мы встретили директора я не сказал бы ласково, но внимательно. Он подошел к воротам, но не успел сделать от калитки шага, как перед ним стеной выросли десять отчаянных ребят.

— Тпру! — остановили они Клевцова. — Погоди здесь, сейчас с тобой придут поговорить.

За мной и Костомаровым прибежал Якушин. Мы наскоро обменялись несколькими тревожными словами и побежали во двор. Разумеется, побежали — как-никак таких, как мы, считают сотнями, а Клевцов — директор.

— Здравствуйте, товарищ Клевцов! — поздоровался я от имени всех.

Растерянный взгляд директора пробежал мимо нас туда, за стены, в типографию, — он тщетно пытался догадаться о причине нашего странного разговора.

— Что все это значит? — раздраженно и повелительно спросил директор.

— Порядок наводим, — грубо брякнул Якушин.

Костомаров неумело подмигнул мне глазом, я потянул Якушина сзади за брюки. Костомаров коротко и отрывисто передал директору решение рабочих:

— Товарищ Клевцов, мы вас больше в типографию не пустим. Возможно, вы неплохой хозяйственник. Но у нас вы мерили все на свой аршин. Только аршин ваш оказался неправильным, короче обыкновенного. Развалили типографию. Побудь вы еще месяц — типографии крышка. Вам хорошо, вас в другую типографию начальником пошлют, а нам — на биржу идти. Рабочие на собрании решили больше вас в типографию не пускать.

Клевцов побледнел, сощурил глаза и вежливо, даже тихо спросил:

— Позвольте спросить, кого же вы назначили директором?

Ах, бестия! Ты вздумал нас ловить? Нет же, мы тебе не плотва.

— Убери свою удочку дальше! — усмехаясь, ответил я директору, выступая вперед. — Самостийничать мы не хотим. О новом директоре позаботится трест.

— Так извольте жаловаться, а не устраивайте митинги, — сразу меняя тон, сухо заявил Клевцов.

— Мы и пожалуемся, — спокойно отозвался Костомаров. — Но калечить типографию больше вам не позволим.

Терпение Якушина лопнуло, он выскочил сбоку, заслонил Костомарова и грубиянским тоном выпалил в лицо директору обидные слова:

— Чего нам жаловаться! Выгнали тебя — и крышка. Иди ты на нас жалуйся!

Вдруг, еще за воротами, послышался сердитый, приказывающий голос:

— Кто там разговаривает? Немедленно прекратить!

Перед нами появился Кукушка, с поднятым кверху носом, с презрительно сложенными бантиком губами и дерзким выражением глаз.

— Это вы, товарищ Клевцов, с ребятами шутите? — сразу смягчил он голос. — У меня к вам дело… А ну, ребята, по местам, по местам, живо!

Несколько голосов дружно ему ответило:

— Катись…

— Колбаской, — ласково прибавил Якушин.

— За что вы меня, ребята? — почти жалобно буркнул Кукушка и вопросительно взглянул на Клевцова, вероятно, считая директора виновником нашего бурного настроения.

— Бунт! — серьезно сказал Клевцов. — Я уезжаю в трест.

Потом он полуобернулся к нам и почти по слогам кинул угрожающие слова:

— Не беспокойтесь, через два часа в типографии будет порядок, а хулиганам придется отвечать.

Хотел я ему сказать — в своем доме человеку бастовать не приходится, только этот человек не чувствовал себя в нашем доме своим…

Мы молча проводили директора. Но я сразу понял: в типографию он не вернется.

Кукушка оказался глупее.

— Бузотерство? Выступление против руководства? — вызывающе закричал он. — Я иду в райком!

— Иди, иди, мы будем там раньше, — насмешливо откликнулся Костомаров.

Спровадив начальство, мы послали Костомарова в райком, Парфенова в трест, а сами пошли на работу.

Работа шла лучше обычного. Или это мне только казалось? Да нет, все рабочие находились в возбужденном состоянии и, ожидая дальнейших событий, больше молчали и углублялись в работу.

Пришли сумерки, зажглись огни.

Я был занят в ночной смене и весь день просидел в завкоме, говорил по телефону, советовался с Костомаровым, Якушиным, Парфеновым и дожидался гостей.

Никто не расходился по домам.

Вечером, часов в семь, перед типографией загудела сирена.

Раньше звонка обежала все помещение весть:

— Приехали!

Через несколько минут типография собралась, — все бежали, торопились, никто не задержался, похоже было — пожарные по сигналу торопятся.

Приехали секретарь райкома и председатель треста. Ни Клевцова, ни Кукушки с ними не было.

Секретарь райкома совсем простой, пиджачок не из важных, черная косоворотка, лицом похож на наборщика, сероватый, небритый.

Председатель треста пофасонистее, рубашка голубая, галстук в крапинку, лицо сытое с румянцем, ботинки желтые с глянцем.

Поздоровались мы с гостями.

— Начнем, — говорит председатель треста.

— Шипулин, где ты? Начинать пора! — кричит Якушин.

Оглянулись: Шипулина нет — смылся куда-то. Искать, конечно, не стали, не до него.

— Товарищи, объявляю собрание открытым, — сказал вместо Шипулина Костомаров.

— Не надо… — остановил его секретарь райкома и махнул рукой. — Чего там собрание… Побеседуем просто…

Секретарь райкома потушил мелькнувший было в его глазах смешок и сурово спросил:

— Ну чего вы тут набедокурили? Рассказывайте! — сказал он это очень просто, и одновременно казалось, что он обращается к близким товарищам и нашалившим детям.

Поднялся гомон. Кричали, перебивали друг друга, жаловались на беспорядки и крыли, крыли последними словами директора.

Шумели до полуночи. Секретарь райкома и председатель треста не останавливали никого, внимательно прислушивались к тяжелым речам, к раздраженным выкрикам и непрерывно делали пометки в блокнотах.

К полуночи выговорились.

Нарядным цветным карандашом застучал по столу председатель треста.

— Совершенно ясно, — сказал он. — Типография работала неладно. Клевцов хозяйничал плохо, но почему же вы не жаловались, почему не обратили внимание треста на беспорядки? Нехорошо, товарищи, нехорошо. То тише воды, ниже травы, а то сразу пересолили.

Я молчал целый вечер, хотя язык мой сильно чесался, — больше терпеть я не мог.

— Извиняюсь, прошу слова, — обратился я к секретарю райкома.

— А вы кто? — внимательно спросил он меня, — с таким вопросом он обращался ко всем выступающим.

— Морозов, наборщик, беспартийный, — доложил я.