История одной судьбы - Овалов Лев Сергеевич. Страница 3

Она не знала, что сказать, и не знала, надо ли вообще что-либо говорить, молчала и смотрела себе на коленки.

— Ну, а как вы — собираетесь заводить пчел или нет? — неожиданно спросил Петухов.

— Нет, — сказала она и улыбнулась. — Нам бы картошечки…

— И правильно, — жестким голосом произнес Петухов. — Вы правильно поступаете, товарищ Гончарова. Больше доверия. Себе.

III

Сыпал мелкий сероватый снежок, когда Анна приехала в Сурож. Над городом висело низкое сумрачное небо, натоптанные тропинки расползались в грязь, до рогу то тут, то там перерезали глубокие колеи.

Домишки стояли кособокие, приземистые, бурые от дождя и непогод, располагались как-то поодиночке, каждый сам по себе, точно кто-то нарочно разбросал их подальше один от другого.

В Пронске Анна слышала, что Сурож не раз во время войны горел, что немцы его беспощадно бомбили, да и партизаны не один раз обстреливали, выбивая немцев из города.

Однако ни развалин, ни пожарищ, ни воронок уже не было. Просто пусто и голо, точно никогда и ничего не было здесь, кроме редких невзрачных домишек.

Анна нашла аптеку, свернула за угол и пошла по узкой улочке в гору.

В Пронске ей объяснили, как найти районный отдел сельского хозяйства: «От аптеки за угол и вверх»…

Вот и цель ее путешествия. Какой-то полутораэтажный дом, хоть и состоит он из двух этажей — нижний, из кирпича, глубоко вдавлен в землю. В нижних окнах герань, фуксии, столетник, занавесочки — там обитают люди, в верхних — ни цветов, ни занавесок, невеселый, водянистый блеск, там — учреждение.

К скособоченной, покрашенной суриком двери приколочена фанерная дощечка, на ней надпись: «Райсельхоз сзади».

Анна поднялась по трясущимся ступенькам, и перед нею возникла обычная канцелярия. Столы, стулья, шкафы. Счеты. Служащие. Служащие сидели за столами, писали, считали, разговаривали. В комнатах неуютно, но чисто. Не столько от стремления соблюсти чистоту, сколько от пустоты. Пусто и одиноко чувствовал себя человек в этих комнатах.

Заведовал отделом Александр Петрович Богаткин. О нем хорошо говорили в областном управлении. Старый, опытный агроном. Поможет, поддержит, посоветует.

Анна поискала глазами и не нашла кабинета заведующего. Все двери открыты, надписей нет. Богаткин сидел, вероятно, за одним из столов, но — за каким?

Она обратилась к девушке, занятой графлением бумаги.

— Товарищ Богаткин здесь?

— А где ж ему быть!

Девушка указала комнату, за порогом которой сидел товарищ Богаткин.

Он понравился Анне. Скромный человек в дешевом костюмчике, с темным галстучком, он сидел и крутил ручку арифмометра.

— Садитесь, девушка, садитесь, — сказал он. — Я сейчас.

Старомодные очки в тонкой металлической оправе не скрывали рассеянного взгляда добрых голубых глаз.

— Вы ко мне? — спросил он, не отрываясь от арифмометра, точно это не очевидно.

— Я из Пронска. Направлена к вам на должность главного агронома.

— Замечательно, — сказал Богаткин. — А то мы совсем зашились. — Он отставил от себя арифмометр. — Надеюсь, вы агроном?

— Разумеется. Кем же я могу еще быть?

— Не скажите, — возразил Богаткин. — Не всегда агрономами посылают агрономов. Тут у нас был один…

Он не стал вдаваться в подробности, кто у них был, встал, прошелся возле стола.

— Мы внесем ваш стол ко мне в кабинет, здесь теплее, — объяснил он. — Топят у нас плохо, дров мало.

Богаткин помолчал, задумчиво посмотрел в окно и вздохнул.

— Погода… — задумчиво произнес он. — Чем-то еще она нас порадует.

Анна ждала, что расскажет он о районе, но Богаткин, по-видимому, не намерен был затевать сейчас деловой разговор.

— Сегодня отдохнете, а завтра на работу.

— Можно и не отдыхать.

— Семьи у вас нет? — спросил Богаткин, как нечто само собой разумеющееся.

— Есть.

— Где ж вы поместитесь? — участливо спросил Богаткин. — У нас тут худо с жильем.

— Да уж как-нибудь. У меня только дочка, да и та еще на Кубани.

— Ну, это легче…

Он опять встал, вышел и тут же вернулся.

— Ходил узнать насчет комнаты. Есть тут одна женщина, Ксенофонтова. Сын у нее механиком в МТС работает. Сдается у нее комнатушка…

Он сам взялся проводить Анну, довел до Ксенофонтовых, можно сказать, сосватал ей комнату.

Комнатушка темная, узкая, перегородка, отделявшая ее от хозяйских комнат, не доходила до потолка, но в последнюю военную осень и такая комната была в Суроже находкой.

— Ладно, — сказала Ксенофонтова. — Верю, что агроном, хоть и не похожа на него. Больше пускаю из-за дочки, жалею детей. О плате договоримся, жадности не люблю ни в людях, ни в себе…

Она помогла Анне устроиться, поставила койку, поприветила жиличку, поделилась с ней даже бельем, и наутро Анна с успокоенным сердцем пошла из этого дома на работу.

IV

Анна понять не могла — как это получается? Не все ли равно где работать? Оказалось — не все равно.

Не так-то уж плохо было ей на Кубани, работа у нее была «под ногами не валяется», не будь она фронтовичка, не направили бы ее в плодоводческий совхоз. Ходи знай указывай, как окучивать деревья, уничтожать вредителей, убирать урожай, собирать фрукты в корзины…

Ан нет, потянуло домой. Картошка в Пронске, оказывается, вкусней, чем яблоки на Кубани. Она раньше не понимала, до чего ж дороги ей родные пронские земли, как не понимала когда-то мать, которая говорила отцу: «Вези куда хочешь, а лежать хочу в своей, в родительской, в пронской земле».

Анна аккуратно ходила в свой райсельхоз. Она быстро привыкла ко всем и во всех находила что-то хорошее. Богаткин был добрый человек, только какой-то заполошный. Его часто вызывали то в райком, то в райисполком. Прибегал оттуда — лица на нем не было, начинал на всех кричать, а больше на самого себя. И очень любил заставлять сотрудников подсчитывать будущие урожаи. Если запашем столько-то и столько-то га и засеем такими-то и такими-то культурами и если будут такие-то и такие-то климатические условия, сколько соберем с гектара? Он тонул в бумажном потоке и не пытался из него выбраться.

Девушки из отдела делились с Анной своими секретами. Рая ругала Богаткина за то, что он заставляет работать по вечерам. Зина хотела выйти замуж, но не знала за кого. Обе они очень интересовались, когда же Анна привезет в Сурож дочку.

Самым невозмутимым человеком в отделе был бухгалтер Бахрушин. Высокий, красивый, он говорил меньше всех, делал свое дело, а агронома в шинельке просто не замечал.

Богаткин сразу оценил Анну. Если требовалось подготовить решение, Богаткин сажал на проект Анну.

Она сочиняла решения, составляла таблицы, «подбивала» сводки…

Как-то попросила послать ее в какой-нибудь колхоз.

— Чего вы там не видели? — удивился Богаткин. — Они лучше нас с вами разбираются в своих делах.

И не пустил. Он уже не мог обходиться без Анны.

За несколько месяцев она постигла всю механику бумажного руководства. Писать, писать, писать. В этом заключалась работа. Не так уж важно, что писать, важно было писать. Спрашивать, запрашивать, изучать, и обязательно в письменном виде. К ним писали из области, из министерства. Они писали в область. Писали в колхозы. Нескончаемым потоком шли запросы, инструкции, циркуляры. Война не кончилась, а люди погрузились уже в писанину.

Она уставала за своим столом больше, чем если б работала в поле.

Приходила вечером домой, в глазах серым-серо, все сливалось в серый туман, да и дома было не веселее.

Ксенофонтовы были простыми людьми. Сама Евдокия Тихоновна всю жизнь работала на шпагатной фабрике. Мужа потеряла еще до войны, одна вырастила и поставила на ноги сына.

Грише Ксенофонтову всего семнадцать, но он уже два года работал на МТС. Почему-то все считали, что работает он механиком, хотя на самом деле работал токарем. Просто у него был талант к механике. Отработав свое, Гриша оставался ремонтировать тракторы, комбайны, косилки. Все, что нуждалось в ремонте. Он не получал за это никаких денег, разве что изредка его благодарил тот, за кого он оставался работать. Но Гриша и не ждал благодарности, он трудился из любви к делу.