Семь грехов радуги - Овчинников Олег Вячеславович. Страница 26
Встрепенулась вдруг.
«Стоп! Я не много говорю? Посмотри, с лицом у меня… Ну, слава тебе…»
Нахмурилась.
«И все-таки, это ужас, когда даже с родным мужем поговорить – страшно…»
Тонкая складочка между бровями и челкой разгладилась, только когда она заснула. Лишь после этого я тоже смог забыться горячим, неспокойным сном.
Но, несмотря на это, проснувшись через шесть часов, я чувствовал себя совершенно выспавшимся.
«Может, и впрямь становлюсь святым? – подумал я, что называется, грешным делом. – Вот уже и потребности естественные отмирают…»
Однако, некоторые события наступившего дня заставили меня всерьез усомниться в собственной святости и на некоторое время распрощаться с мыслью о неброском скромненьком нимбе 56-го размера…
«Интересно, – думал я на следующее утро, – смог бы, к примеру, известный многостаночник Гай Юлий Цезарь одновременно сушить волосы феном, рисовать губы на лице и огромной ложкой тырить у меня творог?»
Хм… Он, может, и смог бы, да только кто б ему дал?
А вот Маришка при всем этом умудрялась еще и разговаривать:
– А чей это звонок чуть было не поднял меня с постели? – спросила она.
Так спокойно спросила, что кто-нибудь другой на моем месте, чего доброго, купился бы, поверил, что какой-то там звонок действительно способен поднять ее с постели. Ее и взрыв-то термоядерный поднимет не вдруг! Разве что вместе с постелью и окружающим ландшафтом.
– Пал Михалыч, естественно. Кажется, он решил сделать телефонные приветствия в семь утра хорошей традицией. Отыгрывается за те три месяца, что мы с ним не общались. Или никак не может намститься за мой позавчерашний заполночный звонок.
– И что сказал? – Вопрос был задан явно с целью отвлечь мое внимание, пока огромная расписная ложка совершает новый маневр над наполовину разграбленной тарелкой.
– Да ничего особенного. Так, обменялись новостями…
Вернее, добавил про себя, информацией об их отсутствии. Я поведал Пашке о «голубом периоде» в творчестве Игната Валерьева и о квесте с элементами аркады в «Игровом». Пашка поделился собственными сомнительными успехами.
Администратор ЦДЭ по-прежнему пребывает где-то вне досягаемости средств телефонной связи. Секретарша не знает, что думать и куда отсылать назойливых посетителей. Готова обратиться за помощью к милиции, благо последняя почти всегда под боком. Непонятно пока, что с этим делать. Но, в принципе, трое суток со дня исчезновения сегодня истекают, так что можно и в розыск. Правда, толку от него… А вот писатель твой огорчил, огорчил… От единственной приличной версии с отравлением из-за него приходится отказываться. Хотя отравления, знаешь, разные бывают, иногда не обязательно что-нибудь есть или пить, можно и через дыхательные пути… Сектанты со времен «Оум Сенрике» это любят: запудрят мозги, напустят туману… Ну и что, что на всех по-разному действует? Мало ли, как это связано с деятельностью мозга… Да хоть бы и подкорки! Сейчас биохимии какой только нет. Говорят, синтезировали мужской феромон убойной силы. Брызнул по капле за каждое ухо – и сотни гордых красавиц прямо на улице бросаются к твоим ногам. А ты говоришь, подкорка… Этот аттрактант, кстати, на втором этаже в ЦУМе продается под видом туалетной воды. «Апполон» называется. Я сегодня буду в центре, может, тебе взять пару флаконов?.. Ну, а мне так тем более без надобности. А вот с календариком твоим… Хе-хе…
«Что?» – оживился я. Остатки сна разлетелись в мелкие клочья.
«Вечером, – не преминул поиздеваться Пашка. – Поговорим об этом вечером. Я к вам заеду часиков в восемь, идет?»
Маришка отложила наконец в сторону фен и тюбик помады и принялась за стоящее на столе круглое зеркальце-перевертыш. Она осматривала его так придирчиво, едва не касаясь поверхности носом, как будто пыталась разглядеть крохотную трещинку на стекле. Явно удовлетворившись результатами осмотра, встала, загородив оконный проем, эффектная на фоне низко ползущего мартовского солнца, осведомилась:
– Ну, и куда ты поведешь меня, такую красивую?
Я бросил взгляд на часы и попробовал порассуждать вслух.
– В такую рань? Значит, ночные клубы уже закрыты. В казино полным ходом идет подсчет фишек вручную. В ресторанах – только манная каша с бутербродами. А как насчет оздоровительной утренней прогулки в парке? Можно в кроссовках.
Красота поникла. Обреченно подсела к столу, протянула руку за огромной, явно запрещенной Женевской конвенцией ложкой.
– У тебя помада на губах, – напомнил я.
– Теперь уже не важно. – Грудь под тонкой водолазкой приподнялась в глубоком вздохе.
И все-таки она беспокоилась о накрашенных губах и потому, поднося ложку ко рту, устрашающе широко разевала рот, как будто, прежде чем съесть несчастный творог, хотела хорошенько его напугать. Даже это нехитрое действие получалось у нее исполненным печали.
Да уж, судя по времени, затраченному на укладку и макияж, простой прогулкой в парке она сейчас не удовлетворится.
– Ну ладно, ладно…
Я притворно вздохнул. Если красота требует жертв, то лучше, не споря, выполнить ее требования. Иначе кто потом спасет мир?
– Может, в кино? Если не ошибаюсь, в киноцентре на Синей Бубне сегодня планируется что-то интересное. В малом зале, кажется, в двенадцать тридцать. То есть…
Она посмотрела на часы и закончила:
– Надо спешить.
– Ага! – Я кивнул головой и оторопело поглядел на тарелку с… теперь уже из-под творога.
– Ничего, – облизнув ложку, успокоила меня Маришка. – Покидать стол следует с чувством легкого истощения.
Снаружи было прохладно, но солнечно. Дул сильный ветер, про который я знал, что он северо-восточный, порывистый, семь, тире… а дальше я не дослушал: проснулась Маришка и выключила радио со словами «Как ты можешь слушать эту гадость?».
Кстати, это единственный известный мне способ поднять ее с постели, не нарушив мораторий на термоядерные испытания. Достаточно настроить магнитолу на прием конкурирующей радиостанции и спрятать пульт.
«Однако, семь метров в секунду… – подумал я, силясь удержать подъездную дверь от чересчур громкого хлопка. – Это же, если вдуматься, шестьсот аршин в минуту! Это же…» Я пересчитал скорость ветра в вершках в час и ужаснулся.
Рядом с остановкой скользили по тонкой ледяной корочке воробьи, от холода молчаливые и похожие на клубки шерсти. Мы пропустили один практически пустой автобус и влезли, в практически заполненную маршрутку, рассудив, что время в данном случае важнее комфорта. Расселись кое-как, заняв вдвоем полтора места; едем.
Мое внимание привлекает листок бумаги, свисающий с потолка кабины за спиной у водителя; в первый момент – именно он. «УВАЖАЕМЫЕ ПАССАЖИРЫ! – призывает текст, напечатанный, пожалуй, тридцать шестым кеглем. – ВОДИТЕЛЬ ГЛУХОЙ! ПОЭТОМУ ОБ ОСТАНОВКАХ СООБЩАЙТЕ ГРОМКО И ЗАРАНЕЕ». Слово «глухой» подчеркнуто маркером – косой и на редкость неровной чертой.
«Должно быть, у него и со зрением не все в порядке», – думаю я, усмехаюсь и только после этого перевожу взгляд на пассажирку, сидящую напротив, как раз под листком…
И некоторое время недоумеваю: что же привлекло меня в ней? Ну молодая, ну симпатичная – девочка-студентка в черном шерстяном пальто, производящем впечатление очень тонкого, на плече рюкзачок, на коленях – раскрытая книжка, пухлый, малоформатный томик, то ли словарь, то ли сборник стихов давно почившего поэта. Но все это – еще не повод неприкрыто пялиться на нее вот уж вторую минуту!
Насильно, чуть ли не руками отворачиваю голову в сторону, к окну, за которым проносятся недостроенные многоэтажки в окружении задравших носы подъемных кранов, но взгляд… непослушный взгляд уходит в самоволку. Он возвращается назад и преданно утыкается в спрятавшиеся за полами пальто колени. Хорошо еще, их обладательница, увлеченная чтением, не замечает ничего вокруг, ни моего пристального интереса, ни листка над своей головой, который раскачивается от быстрой езды и как будто хочет погладить ее по затылку.