Корни дуба. Впечатления и размышления об Англии и англичанах. (c иллюстрациями) - Овчинников Всеволод Владимирович. Страница 25
Диплом Оксфорда иди Кембриджа — это не столько свидетельство определенных специальных звании, сколько клеймо «фабрики джентльменов». Главная цель обучения там — воспитать человека, который продолжал бы традиции правящего класса, как они сложились на протяжении столетий в соответствии с неким избранным идеалом. Оксфорд и Кембридж — это заключительный этап отбора, пройдя который человек на всю жизнь приобщается к правящей касте, чувствует себя окруженным «сетью старых друзей».
Нарушив непреложное правило о том, что в доме повешенного не говорят о веревке, я дерзнул однажды завести речь об элитарности традиционного английского образования в одном из лондонских клубов. Утопая в глубоких кожаных креслах и окутывая себя облаками сигарного дыма, мои собеседники со “старыми школьными галстуками” и соответствующим выговором развили в ответ свою теорию, основанную чуть ли не на дарвинизме.
Да, признавали они, Оксфорд и Кембридж все чаще критикуют за то, что эти университеты не уделяют должного внимания естественным наукам, что они копаются в мертвом прошлом, вместо того чтобы заниматься живым настоящим, что они мало готовят человека к практической работе по конкретной специальности, что они переоценивают значение спорта, что, наконец, они недемократичны. Но можно ли винить скаковую лошадь за то, что она отличается от ломовой? Она просто принадлежит к другой породе, доказывали мне рассудительные джентльмены, потягивая из хрустальных бокалов старый шерри. Англичане, продолжали они, по природе своей селекционеры. Во всем — будь то розы, гончие или скакуны — они прежде всего ценят сорт, породу и стремятся к выведению призовых образцов. А каждый селекционер знает, что особо выдающихся качеств можно достичь лишь путем отбора, то есть за счет количества. Вырастить из всех лошадей породистых скакунов нет возможности, да нет и нужды. Точно так же нет необходимости делать все вузы похожими на Оксфорд и Кембридж. Публичные школы и старые университеты заняты выведением особой человеческой породы — людей, способных управлять страной. Цель эта уже сама по себе предполагает селекцию, отбор. А как можно совместить избранное меньшинство с разговорами о равенстве для всех?
Выслушать подобные откровения было весьма любопытно. Тем более в клубной гостиной, огражденной от бега времени резными дубовыми панелями, кожаными креслами у топящегося камина и золочеными рамами портретов, с которых на нас словно из ушедших веков смотрели былые поколения итонско-оксфордских «призовых образцов».
Оторванный от семьи в раннем детстве, английский ребенок попадает в средневековую бурсу, именуемую публичной школой, где его вскармливают соской традиций. Есть лишь один способ надевать соломенную шляпу в Харроу, приветствовать учителей в Итоне, носить учебники в Чартерхаузе. Что за дело, хорош данный обычай или плох? Главное — он установлен триста или шестьсот дет назад, прочее не имеет значения. Полы, на которых воспитанники Харроу совершают свои первые шаги как джентльмены, сделаны из дубовых досок кораблей Трафальгара. На скамьях, где еще Питт и Гладстон вырезали свои имена, школьники растут убежденными, что все лучшее в мире является британским: суда и сукно, секретные службы и зоопарки, оружие и самолеты.
В тени высоких кирпичных стен, на зеленом ковре вековых газонов молодой англичанин обретает печать, которую уже ничто не может стереть. Привыкнув в течение семи лет жить с восемьюстами подростками, делать те же жесты, совершать те же ритуалы, носить ту же одежду, подчиняться тем же правилам, увлекаться тем же спортом, с тем же командным духом — англичанин всю жизнь несет клеймо своей школы, какую бы карьеру он потом ни избрал. Когда вы увидите, с какой радостью почтенный епископ снимает с себя крест и митру и надевает шорты, чтобы быть судьей гребных состязаний на Темзе между Оксфордом и Кембриджем, вы поймете, что англичане рождаются джентльменами и умирают детьми. В каждом прелате церкви, в каждом государственном деятеле всегда живет школьник, который подходит к мировым проблемам все с теми же мерками клуба, крикета, школы.
Влияние Оксфорда и Кембриджа прежде всего направлено на то, чтобы вопреки тенденциям современности сделать большинство их студентов консервативными. Эти университеты видят свою роль в том, чтобы конструировать и формировать тип человека, предназначенного управлять страной. Именно это, а не учение, является главным.
Глава 12
СОЦИАЛЬНЫЙ ФИЛЬТР
— Для иностранца английская система образования — поистине темный лес, — посетовал я как-то в беседе с одним парламентарием-либералом.
— Что лес — это верно, и никакой системы в нем не высмотришь, — усмехнулся он. — Но в Англии не любят сажать деревья в ряд и подстригать их на один манер. Иное дело во Франции, где министр просвещения точно знает, на какой странице открыты сегодня учебники на уроке истории в четвертом классе или на уроке физики в восьмом. Многим англичанам не по душе такая регламентация. Сначала единая государственная школа, потом единая государственная наука. А что в итоге? Единый государственный образ мыслей? Какая беда, если у нас в Англии множество разнородных школ (причем даже у однородных нет общих программ), что все они существуют сами по себе, как растут деревья в лесу? Зато хочешь — сядешь под дубом, хочешь — устроишься под сосной. Надо же оставить какой-то выбор и для родителей и для учащихся…
Подобные рассуждения можно услышать в Британии довольно часто. Это отголоски политической борьбы, которая идет вокруг проблем образования все послевоенные годы. Восхваление «свободы выбора» — излюбленный аргумент противников демократизации и унификации системы народного просвещения, которая в своем нынешнем виде продолжает служить социальным фильтром, каналом классовой сегрегации молодежи.
Лозунг «среднее образование — для всех», лежавший в основе послевоенной реформы английской школы, на практике оказался ширмой, маскирующей действия этого фильтра.
Вплоть до 1944 года среднее образование существовало в Англии в форме платных публичных школ и бесплатных грамматических школ, куда, однако, требовалось пройти по конкурсу. После того как среднее образование стало одинаково обязательным для всех, оно отнюдь не стало для всех одинаковым. Так называемые современные средние школы (преобразованные росчерком пера из начальных школ) заведомо должны были стать второразрядными учебными заведениями в отличие от перворазрядных — грамматических школ.
Для того чтобы рассортировать детей по этим двум типам школ, был учрежден селекционный порог — пресловутый экзамен «одиннадцать плюс». Малыши в Англии начинают ходить в школу с пятилетнего возраста. Первые шесть лет спрос с учащихся невелик. Главный стимул к прилежанию — их собственный интерес к занятиям, а не требовательность со стороны преподавателей. Но затем, как раз на рубеже начальной и средней школы, для детей наступает нечто вроде судного дня, когда их нужно делить на праведников и грешников, чтобы послать либо в рай, либо в ад,
Экзамен «одиннадцать плюс» был введен с целью отделить три четверти детей, предназначенных начать трудовую жизнь с шестнадцати лет, классифицируя их как менее одаренных, и сохранить перспективу высшего образования лишь для оставшейся четверти. В зависимости от этого экзамена подросток мог идти либо в грамматическую школу, готовящую к высшему учебному заведению, либо в современную среднюю школу, которая не дает права на поступление в вуз.