Объяли меня воды до души моей... - Оэ Кэндзабуро. Страница 8

Еще в то время, когда Дзин отказывался жить, Исана консультировался с психиатром, своим однокурсником, относительно преследовавшей его мании самоубийства. Психиатр, знаток своего дела, с полной определенностью заявил, что неосуществленная попытка самоубийства — это лишь крик о помощи. А вдруг, подумал Исана, я, сам замуровавший себя, подглядывая через бойницы в бетонных стенах, взываю о помощи к бескрайнему миру? В глазах Исана мелькнула добрая улыбка — в огромном красном круге и кресте он вдруг увидел сигнал, что его крик о помощи услышан...

— Ладно, — Исана засвистел сквозь сжатые зубы. — Нужно как-то оградить Дзина от опасности. Я пока и сам не знаю, чего бы мне хотелось: спровоцировать нападение или получить их помощь. Но то, что они сделают, вряд ли окажется помощью Дзину. К тому же он пока и сам не взывает о помощи...

Исана, посвятивший свою жизнь защите Дзина, поднялся по косогору и вошел в убежище. Почти час он рылся в своем имуществе. Потом, дрожа от страха, что группа Красного круга и креста нападет на Дзина, оставшегося в убежище, задыхаясь, мчался на велосипеде, чтобы купить в хозяйственном магазине у вокзала банку зеленой краски и большую кисть. Всеми необходимыми материалами он себя обеспечил, теперь нужно было начать физическую тренировку. Он замыслил явную авантюру, забыв, насколько ослабло его тело от долгого затворничества в убежище, — да к тому же трудно даже представить себе, как они будут смеяться, наблюдая за тем, как он болтается на веревке, спущенной с крыши. А потом еще выйдут из своего укрытия и, чего доброго, обмакнув кисть в зеленую краску, проведут ею по заду болтающегося в воздухе Исана. Чтобы испытать, на что способны его воля и тело, он привязал к перилам винтовой лестницы веревку, опустил ее в подвал, а сам встал на настоящую землю четырехугольного отверстия, проделанного в бетоне. Потом, глухо стукаясь о стены, начал взбираться по ней вверх.

Добравшись до площадки второго этажа, он повалился на нее, как тюлень, и удовлетворенно перевел дыхание. Он убедился, что руки у него все еще крепкие, и в его закрытых глазах, в которых пульсирующая от физического напряжения кровь рисовала причудливые узоры, всплыл и тот узор, который он собирался нарисовать на стене. Дзина не только не испугали странные физические упражнения отца, но он радостно воспринял их как новую игру.

Исана вынес из столовой маленький стульчик, поставил его под вишней и усадил Дзина. Затем с площадки поднялся на крышу, обвязался веревкой, другой конец которой был прикреплен к столбу для сушки белья, и подошел к краю крыши. В листьях вишни за Дзином видны были нахально торчавшие напоказ спины птиц, налетевших на дерево подобно вихрю. Ребенок сидел смирно. Наверно, прислушивается к птичьему пересвисту. Суета птиц далеко внизу казалась безумно глупой. Точно прицеливаясь, он смотрел на видневшиеся вдали за заболоченной низиной полуразвалившиеся строения киностудии. Видимо, подростки прячутся именно там, и если у них есть такой же сильный бинокль, как у него, то он должен проявить мужество, чтобы с достоинством выдержать их обостренный линзами взгляд. Решительно повернувшись спиной к тем, кто находился за заболоченной низиной, и к Дзину, сидевшему под вишней, он, держа в руке банку с краской, из которой торчала кисть, стал спускаться вдоль стены убежища. Крепко вцепившись в веревку, он встал обеими ногами на бетонный карниз крыши и резко откинулся назад. Исана понимал, что, только прижавшись вплотную к отвесной стене, он сможет сохранять равновесие, и поэтому, прильнув к нарисованному на ней ярко-красному кресту, точно распял себя на нем, касаясь щекой оставшихся на стене красных капель краски.

Втянув живот и выгнув спину, Исана поместил в образовавшуюся выемку банку с краской, придерживая ее одной рукой, а другой вытащил кисть. Вытянув руку, он нарисовал две соединяющиеся концами дуги, между ними — закрашенный круг. Посмотреть под нужным углом на то, что у него получилось, сохраняя при этом равновесие, было невозможно, и он удовлетворился тем, что еще раз жирно обвел линии. Поставив на край крыши банку с краской и положив в нее кисть, Исана, подтягиваясь на веревке, забрался туда сам и посмотрел вниз. Прикрыв ладонью глаз, на него смотрел по-прежнему смирно сидевший на стуле Дзин, казавшийся с крыши не больше макового зернышка.

— Да, действительно глаз! — промолвил Исана, поняв смысл того, что показывает ему сын. К кругу и кресту, нарисованным подростками на стене убежища, Исана пририсовал огромный зеленый глаз. Пока Исана спускался с крыши, оттуда, где он нарисовал зрачок и уголок глаза, на стену пролилось несколько капель зеленой краски, и глаз выглядел плачущим. Теперь становилась понятной и поза Дзина — он прижимал ладони к глазу, чтобы стереть слезу.

Исана и сам не мог бы толком объяснить, какой смысл вкладывал он в нарисованный им глаз. Но тем не менее внешний мир реагировал на него предельно остро. Реакция была материализована в камне, пущенном из рогатки. В тот же день вечером в толстое стекло бойницы убежища с властным стуком ударил камень — не настолько сильно, чтобы разбить его, но издав достаточно определенный звук, чтобы не спутать его с каким-либо другим. Исана как раз варил дежурное блюдо Дзина — макароны и, чтобы ребенок не испугался, продолжал опускать их в кипяток, как будто ничего не произошло. Потом, когда макароны были готовы, Исана, окутавшись паром, слил через дуршлаг воду. Скрытый облаком пара, нетерпеливо ждал Дзин. Исана положил в кастрюлю масла и с силой стал перемешивать макароны, неподатливые, как тянучки. Его энергичные действия подбодрили Дзина. Когда Исана, положив макароны в две большие тарелки, поставил их на стол, служивший им обоим обеденным, а ему самому к тому же еще и письменным, Дзин, опередив его, уже сидел на стуле с вилкой в руке и с силой, весь напрягшись, тряс баночку с тертым сыром, посыпая макароны.

С биноклем на ремне, протиснувшись в узкую щель за спиной Дзина, Исана с напускным спокойствием вышел из комнаты и, как конькобежец, берущий старт, выбрасывая носки в стороны, взбежал по лестнице на третий этаж. Он сразу же обнаружил первого лазутчика. Это была девчонка. Возможно, ее использовали как приманку. Она сидела в метре от яйцевидной тени, которую отбрасывала кажущаяся черной вишня, вокруг ее головы нимбом сверкали рыжеватые волосы. Сидела на том самом стуле, что и Дзин; Исана забыл внести его в дом. Девчонка застыла, слегка вздернув голову и неотрывно глядя на вход в убежище. Стул она оттащила подальше от тени, отбрасываемой вишней, чтобы присутствие ее сразу бросалось в глаза. В поисках засады Исана осматривал окрестности, будто чертил глазами вокруг вишни и лазутчицы витки расширяющейся спирали. Чертил в поисках снайпера, выстрелившего из рогатки в бойницу убежища. Но на неровной низине, уже довольно густо поросшей молодой травой, никого обнаружить не удалось. Исана перевел взгляд на развалины киностудии — багряное вечернее солнце освещало ее сзади, чуть справа, поэтому обращенная к нему сторона строений была темной и обнаружить там чье-нибудь присутствие было невозможно.

Исана высунулся из бойницы и навел бинокль на девчонку, сидевшую на стуле, — он увидел ее так отчетливо, словно сумел отсрочить заход солнца по крайней мере на полчаса. В окулярах бинокля лицо ее выражало еле сдерживаемые враждебность и страх, как у арестанта, сфотографированного помимо его воли. Нитка бисера пересекла лоб, поддерживая выкрашенные в светло-каштановый цвет завитые волосы, пылавшие вокруг ее овального личика. Все это можно было разглядеть и невооруженным глазом. Но бинокль позволил обнаружить удивительную привлекательность губ и глаз девчонки. Лицо худощавое, под кожей ни жиринки, и сама кожа гладкая и эластичная, будто ее сняли, продубили и вновь натянули на место. Чуть выдающиеся вперед губы, казалось, нарочно были созданы для того, чтобы соединить края трещины, образовавшейся на этой эластичной коже. Полные, в поперечных морщинках губы окружала мягкая припухлость. Они были чуть приоткрыты, так что виднелись два передних зуба.