Сто прикосновений (Дневник Мелиссы) - П. Мелисса. Страница 9

– Какая у тебя хорошенькая жопа, – говорил незнакомый голос, – мягкая, белая, упругая. Можно, я ее укушу?

Я улыбнулась на эту глупую шутку и ответила:

– Давай, но не проси большего. Я хочу знать: сколько же здесь человек?

– Спокойно, ласточка, – сказал совсем другой голос у меня за спиной. И я почувствовала, что кто-то лижет мой позвоночник.

Сейчас мой образ, каким я его как бы видела, был более соблазнителен: с повязкой на глазах, полуголая, пять мужиков меня лижут, меня ласкают и желают моей плоти. Я была в центре их внимания, они делали то, что было позволительно в келье желаний. Я не слышала ни одного голоса, только вздохи и шорохи. А когда чей-то палец медленно проник в меня, я внезапно ощутила прилив жара и почувствовала, что разум меня покидает.

Я чувствовала себя в полной власти их рук, во мне нарастало любопытство, кто же эти мужчины и какие они. А если мое наслаждение будет результатом действий мужчины страшного и слюнявого? В тот момент это было неважно. А сейчас, дневник, мне из-за этого стыдно, но я знаю, что оплакивать то, что уже сделано, не имеет смысла.

– Ладно, – наконец сказал Роберто, – не хватает последней детали.

– Какой? – спросила я.

– Не волнуйся, можешь снять повязку, сейчас поиграем в другую игру.

Я сомневалась, надо ли ее снимать, но все же сняла и увидела, что в комнате нас только двое – я и Роберто.

– Куда же они ушли? – спросила я с удивлением.

– Они ждут нас в другой комнате.

– Которая называется?… – спросила я с интересом.

– М-м-м… Зал воскурений… Мы там курим соломку.

Я захотела уйти оттуда и оставить их там одних. Эта пауза меня расхолодила, и реальность предстала во всей жестокости. Но я не могла иначе, уж коли я начала, то должна была завершить это во что бы то ни стало.

Все остальное я сделала для них.

Я различила несколько фигур в темной комнате, освещаемой тремя свечами на полу. Из того немногого, что я сумела разглядеть, я поняла, что присутствующие парни не были безобразными, это меня утешило.

В комнате стоял круглый стол со стульями вокруг него. Самовлюбленный ангел сел.

– Ты будешь курить? – спросил меня Пино.

– Нет, спасибо, я никогда не курю.

– Вот уж нет… с сегодняшнего вечера закуришь и ты, – сказал «бармен» (я отметила, что он был смуглый, с точеной стройной фигурой, темной кожей и длинными вьющимися волосами до плеч).

– Извини, но я тебя разочарую. Когда я говорю «нет», это значит «нет». Я никогда не курила, не буду курить сейчас и не закурю в будущем. Для меня это не имеет смысла, поэтому занимайтесь этим делом сами.

– Но, по крайней мере, ты не лишишь нас удовольствия любоваться твоими прелестями, – сказал Роберто, постучав рукой по деревянному столу. – Сядь сюда.

Я села на стол, расставив ноги, каблуки сапог уперлись в стол, а мой половой орган стал виден всем. Роберто пододвинул стул и установил горящую свечу около моего лобка. Когда он скручивал бумажку с пахучей травкой, его взгляд то и дело перемещался с травки на мое сокровище. Глаза его блестели.

– Потрогай себя, – приказал он мне.

Тогда я медленно ввела туда один палец, а он прекратил воскуривание и полностью сосредоточился на том, что я делала.

Кто-то подошел ко мне сзади, поцеловал в плечи, взял на руки и нацелил меня на себя, пытаясь членом войти в меня. Его член был вялым. Его потухший взгляд был направлен вниз и был пустым. Я не захотела на него смотреть.

– Э, нет… мы об этом уже говорили… сегодня вечером никто не будет ее трахать, – сказал Пино.

«Бармен» ушел в другую комнату и вернулся оттуда с черной тканью. Мне снова завязали глаза, и чья-то рука вынудила меня сесть на колени.

– А теперь, Мелисса, мы будем передавать травку, – услышала я голос Роберто. – Как только она окажется в руках одного из нас, мы щелкнем пальцами, дотронемся до тебя, ты поймешь, что наступает твой черед. Ты подойдешь к тому, у кого травка, и возьмешь в рот, и будешь держать, пока он не кончит. Пять раз, Мелисса, пять. С этого момента мы не будем разговаривать. Удачной работы.

В моем рту встретились пять разных вкусов, пять вкусов от пяти мужчин. Каждый вкус имеет свою историю, каждая выпитая жидкость – мой стыд. В те моменты мне казалось, что мое наслаждение было не только плотским, но также было наслаждением красоты, радости, свободы. Находясь, голая, среди них, я чувствовала, что принадлежу другому миру, никому не известному. Но затем, выйдя из той комнаты, я поняла, что сердце мое разбито, и испытала невыразимый стыд.

Я вернулась в первую комнату, бросилась на кровать и почувствовала, что мое тело отупело. Я видела, как на письменном столе то и дело высвечивался дисплей моего мобильника, я знала, что это звонили мне из дому; было уже полтретьего ночи. Кто-то вошел в комнату, улегся поверх меня и меня выебал; затем пришел следующий и направил свой член к моему рту. Как только один начинал, другой извергал на меня свою жидкость. И так далее. Вздохи, стоны и хрюканья. И беззвучные слезы.

Я возвратилась домой, вся покрытая спермой, с размытым макияжем; моя мать меня ждала, заснув на диване.

– Я здесь, – сказала я ей, – я вернулась.

Она была полусонная и не стала меня ругать – по крайней мере, дала это понять кивком головы, уходя к себе в спальню.

Я вошла в ванную, посмотрелась в зеркало и не увидела того образа, которым с удовольствием любовалась несколько лет назад. Я увидела печальные глаза, ставшие еще более жалкими от следов черного карандаша, расплывшегося по щекам. Я увидела рот, который неоднократно был насилован сегодня ночью и который потерял свою свежесть. Я чувствовала себя переполненной и загрязненной чужими клетками.

Затем я сто раз прошлась щеткой по волосам, как это делали принцессы, так всегда говорит моя мать.

Мое влагалище, дневник, даже сейчас, когда я пишу тебя среди ночи, все еще хранит чужой запах.

4 декабря 2001 г. 12:45

– Ну как, повеселилась вчера? – спросила меня мать сегодня утром, заглушая своим зевком свист кофеварки.

Я пожала плечами и ответила, что провела вечер как всегда.

– У твоей одежды странный запах, – сказала она с выражением человека, желающего узнать и понять все, особенно если речь идет обо мне.

Испугавшись, я резко повернулась и, кусая губы, подумала, что она, возможно, уловила запах спермы.

– Какой запах? – спросила я, делая вид, что спокойна и что смотрю на солнце из окна кухни.

– Вроде запах дыма… не знаю… марихуаны… – сказала она с гримасой отвращения.

Успокоившись, я повернулась к ней, чуть-чуть улыбнулась и воскликнула:

– Да… знаешь, вчера там, где я была, все курили. А мне было неловко просить их не курить.

Она свирепо посмотрела на меня и сказала:

– Приходишь домой обкуренная, а потом из-за этого не идешь в школу!

– Спасибо, – пошутила я, – ты мне дала идею прекрасного алиби, чтобы не ходить в эту долбаную школу.

…Если бы только гашиш причинял боль… Я бы выкурила этого гашиша много-много граммов, лишь бы не испытывать состояния пустоты: меня будто подвесили в воздухе, и я сверху наблюдаю за тем, что делала вчера. Нет, вчера это была не я. Я – это та, кто не любит, чтобы ее касались жадные незнакомые руки, я – это та, кто не любит получать сперму от пяти разных мужчин и не любит быть зараженной в душе, еще не пережившей боль.

Я та, кто любит себя: это я сегодня ночью сделала свои волосы снова блестящими, когда заботливо прочесала их щеткой сто раз, это я вновь приобрела детскую нежность губ. Это я целовалась сама с собой, разделяя сама с собой ту любовь, в которой вчера мне было отказано.