Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943 - Пабст Гельмут. Страница 70

Мы продвинулись вперед дальше, чем определяла задача дня. Мы расправились с подразделениями противника и вернулись на заранее подготовленную позицию на возвышении по периметру. Между тем противник развернул свои орудия. Мы снова ползли на животах. Франц и Йен чертыхались, жалуясь на то, что их спины почернели и посинели от того, что на них все время давила аппаратура.

Пехота окопалась на аэродороме. Близился вечер. Я должен был организовать огневую завесу, а у нас села анодная батарея. Русские предприняли контратаку, но были прижаты нашим огнем. Мы присоединились к корректировщику и передавали его данные по очереди, используя одну и ту же вспомогательную аппаратуру. Я поставил огневую завесу при помощи световых сигналов.

Только после этого мы, обессиленные, могли подумать о том, чтобы найти какое-нибудь укрытие, а также о том, что последние два часа наша провизия и наши одеяла ждут нас где-то сзади в лесу. Мы нашли узкую шахту бомбохранилища вползли туда, вместе с корректировщиками и несколькими пехотинцами. Луна взошла как от ровный красный шар, Франц и Йен прошли почти три километра через аэродром, чтобы посмотреть, как там наша повозка.

Была почти полночь, когда они вернулись пробиваясь через колючую проволоку и воронки камни и кучу бомб. В перерывах между боевыми действиями мы нашли печку, согнули несколько труб, чтобы подсоединить к ней, и развели огонь. Серебристая луна была слегка в дымке. Были заморозки на почве и пустые одиночные окопы пехоты, но у нас был огонь. Пули свистели в поле – но над головой у нас три метра земли. Наша лошадь стояла за укрытием. Йен дал ей ящик с кормом, чтобы она не поднимала головы.

В начале четвертого пришел приказ о смене позиции. В 3.45 мы двинулись маршем назад. Было еще темно. И снова мы разведывали путь между грудами камней и проволочных заграждений и осколками битого бетона. Мы видели мертвых в кустарнике, павших лошадей и разбитые машины на дороге, груды искореженного оборудования. Во рту у нас было сухо от курения и усталости. Между стен и через провалы окон обстрелянных снарядами зданий мы видели огненно-красное утреннее небо. Оно стало желтым, пошел дождь. Когда оно, серое, низко нависло, а земля была как будто обернута в холодный компресс, мы сдались. Дороги были как вязкая овсяная каша. Трава покрылась белым инеем. На некоторых полях еще виднелась картофельная ботва, коричневая и пожухлая. Мы промокли до нитки, были грязные и уставшие, когда нашли себе пристанище в нескольких домах в Малом Салыпе.

Завтра мы собираемся двигаться на позицию. Согласно коммюнике вермахта противник начал ожидаемое наступление на Ельню. Три кавалерийских полка стали дивизиями.

Я сижу на соломенном матрасе на открытом воздухе в ожидании приказа выдвигаться на выполнение задачи по установлению связи. Снаряды пехотных орудий со свистом пролетают через высоты с востока. Четыре танка прорываются через железную дорогу на севере. К ним медленно подбираются снаряды 11-й батареи, пока вспышки из стволов их орудий не окрашивают красным цветом клубы дыма от разрывающихся снарядов. Танки неуклюже поворачивают назад.

Мы двигаемся вперед и карабкаемся по склонам к железной дороге. Танки и противотанковые орудия ведут огонь по отдельным бойцам. Мы долго лежим, укрывшись за небольшим откосом, и прикидываем путь от куста к кусту. Кусты разбросаны на некотором отдалении друг от друга. Наши силуэты четко выделяются на гребне. Стоит ясный теплый день позднего лета. Поля гречихи блестят на солнце ржаво-красным цветом. Вдали на боевом рубеже противника горит еще одна деревня. Мы спустились в долину небольшой речки, где обнаружили линию телефонной связи, тянущейся в сторону противника. Скоро мы уже жуем дневную порцию хлеба, положенную пехотинцам, под звук высокого тона пулеметных очередей, под завывания стремительно пролетающих снарядов и тяжелых «братишек» с глухим гудящим басом, которые сотрясают землю. Пороховой дым наплывает ленивыми волнами.

Наконец мы добрались до лейтенанта Ильнера. Он сидит у речки и моет ноги. «Восемь дней прошло с тех пор, когда я в последний раз снимал свои сапоги. Это приятное мгновение покоя…»

В 17.30 мы получили по радио приказ: «Немедленно отступать». В 18.30 Йен Браун ждал нас на краю деревни. Он вывел лошадь из низины, где привязал ее раньше. Через полчаса мы были в деревне, на артиллерийской позиции. Батареи уже готовы к отправке. Штаб уже снялся. Впереди вокруг небо было красным. Уже почти ночь. Из окна выглянула девушка. Она меня узнала; я тогда искал помещения для личного состава батареи. «Не уходи», – сказала она мягко. «Ох, паненка, что ты знаешь о войне!» Врен уже был оседлан. Мы поехали за батареей, догоняя темные колонны. Тяжелый бинокль с лязгом стучал по бляхе моего ремня. Мы сравнялись с батареей.

Мы идем маршем. Холодно. Наступает полночь. Луна плывет через серебристые облака. Парашютные ракеты ярко светят, как созвездия. Где-то свистят бомбы. Я достаю гитару:

Франц выглядит бледным и больным, с глубокими бороздками вокруг рта и глаз. У него температура. Я чувствую себя так, будто из живота у меня выкачали воздух и я наглотался соленой воды. С полудня я съел всего кусок хлеба. Повозка завалилась на бок, все в грязи.

Ну и пусть, не важно. Все еще слишком холодно, чтобы есть, когда мы в пути. Давай-ка споем еще одну песню, выкурим еще одну сигарету, тогда мы не будем так сильно чувствовать голод. Медленно все повалились спать прямо в фургонах и в седлах.

Фон Р. приходится будить водителя грузовика, храпящего за рулем. Оставив позади четыре километра пути, колонна замерла. В 4.00 мы пришли к своим помещениям для постоя.

Через два дня Гельмут Пабст был убит в бою.