Царская Россия во время мировой войны - Палеолог Морис Жорж. Страница 26

Все мистические сборища вырывали друг у друга сибирского пророка, «избранника Божия». По странному явлению коллективного заблуждения, престиж старца нигде не утверждался сильнее, чем в серьезной среде, в кругу лиц образцового поведения и нравственности. Было достаточно таких достойных уважения рекомендаций, чтобы оба монарха согласились принять Распутина: это было летом 1907 г. Однако же, накануне аудиенции, император и императрица имели последнее сомнение. Они советовались с архимандритом Феофаном, который их вполне успокоил: «Григорий Ефимович, — сказал он им, — крестьянин, простой человек. Вашим величествам принесет пользу его выслушать, потому что голос русской земли слышится из его уст… Я знаю все, в чем его упрекают… мне известны его грехи: они бессчисленны и чаще всего мерзки. Но в нем есть такая сила раскаяния и такая наивная вера в божественное милосердие, что я почти ручаюсь за его вечное спасение. После каждого раскаяния он чист, как младенец, который только что омыт водою, при крещении. Господь явно дарует ему свою любовь».

Со своего вступления во дворец Распутин приобрел необыкновенное влияние на монархов. Он их наставил, ослепил, нравственно поработил: это было как бы колдовство. Не то, чтобы он льстил. Напротив, с первого же дня он с ними обходился грубо, с дерзкой и решительной фамильярностью, с вульгарным и цветистым многословием, в котором оба монарха, пресыщенные лестью и угодливостью, казалось, наконец, признали «голос русской земли». Став очень быстро другом г-жи Вырубовой, которая является неразлучной подругой императрицы, он через нее пользовался значительным влиянием.

Все интриганы двора, все попрошайки должностей естественно искали его поддержки. Скромная квартира, которую он занимал на Кирочной улице, а позже — на Английском проспекте, день и ночь осаждалась просителями, — генералами и чиновниками, архиереями и архимандритами, статскими советниками и сенаторами, адъютантами и камергерами, статс-дамами и светскими женщинами: это было непрерывное шествие. Его встречали, главным образом, у старой графини О., которая собирала в своем салоне, на Французской набережной, черных поборников самодержавия и теократии. Первые сановники церкви любили собираться у нее: повышения в церковной иерархии, назначения в святейший синод, наиболее важные вопросы вероучения, благочиния и церковной службы обсуждались при ней. Ее моральный авторитет, признаваемый всеми, был для Распутина драгоценным вспомогательным средством. Она имела иногда небесные видения. Однажды вечером, во время спиритического сеанса святой Серафим Саровский, канонизированный в 1903 г., явился ей. С сверкающим венцом вокруг головы, он сказал: «Среди вас находится великий пророк. Его назначение открывать царю волю Провидения и вести его по славному пути». Она тотчас же поняла, что он указывал на Распутина. Император был глубоко поражен этим пророчеством, так как он, как глава церкви, принимал видное участие в канонизации блаженного Серафима и относился к нему с особым благоговением.

Среди лиц, покровительствовавших первым шагам Распутина, была странная фигура доктора Бадмаева. Это — сибиряк из Забайкалья, монгол, бурят. Хотя и лишенный всякого университетского диплома, он занимается медициною не тайком, но совершенно открыто, — к тому же странной медициной, соединенной с колдовством. Когда он узнал Распутина, в 1906 г., у него была крупная неприятность, какие случаются иногда с самыми честными людьми его сорта.

В конце японской войны один из его высокопоставленных клиентов выразил ему свою благодарность, устроив так, что ему было дано политическое поручение к наследственным правителям китайской Монголии. Чтобы обеспечить их содействие, ему было поручено разделить между ними двести тысяч рублей. Вернувшись из Урги, он изложил в докладе блестящие результаты своего путешествия и, на основании этой бумаги, его надлежащим образом поблагодарили. Но, немного времени спустя, открылось, что двести тысяч рублей он оставил себе. Дело начало принимать плохой оборот, когда посредничество высокопоставленного клиента все уладило. Терапевт вернулся тогда, со спокойным духом, к своим кабалистическим действиям. Никогда еще больные не стекались в таком количестве в его кабинет на Литейном проспекте, потому что распространился слух будто он привез из Монголии всевозможные лечебные травы и магические рецепты, с большим трудом полученные от тибетских колдунов. Сильный своим невежеством и «озарением», Бадмаев, не колеблясь, берется лечить в самых трудных, самых неясных медицинских случаях; однако же, он оказывает некоторое предпочтение нервным болезням, психическим страданиям и расстройствам, связанным с женской физиологией. Он составил себе тайные описания способов приготовления лекарств. Под неправильными названиями и видом он сам приготовляет лекарства, которые прописывает. Он ведет, таким образом, опасную торговлю наркотическими, болеутоляющими, анестезирующими, возбуждающими средствами; он называет их тибетским элексиром, порошком из Нирвритти, бальзамом из Ниен-Чена, эссенцией черного лотоса и т. д.

В действительности же, он добывает составные части своих лекарственных снадобий у аптекаря-соумышленника. Несколько раз государь и государыня призывали его к наследнику, когда обыкновенные врачи казались бессильными остановить гемофилитические припадки ребенка. Там он узнал Распутина. Эти шарлатаны мгновенно поняли друг друга и соединились.

Но, со временем, здоровые круги столицы возмутились всеми скандальными рассказами, которые распространялись о старце из Покровского. Его частые посещения императорского дворца, его доказанная роль в известных произвольных или злополучных актах верховной власти, наглая заносчивость его разговоров, циническое бесстыдство его проступков возбудили со всех сторон ропот возмущения. Несмотря на строгости цензуры, газеты указывали на бесчестие сибирского чудотворца, не рискуя, однако, затрагивать их величества; но публика понимала с полуслова. «Избранник Божий» почувствовал, что было бы хорошо исчезнуть на некоторое время. В марте 1911 г. он взял посох странника и отправился в Иерусалим. Это неожиданное решение наполнило его ревнителей грустью и восхищением: только святая душа могла так ответить на оскорбления злых людей. Затем он провел лето в Царицыне, у своего доброго друга и помощника, монаха Илиодора.

Между тем, императрица не переставала ему писать и телеграфировать. Осенью она заявила, что не может более выносить его отсутствия. К тому же, с тех пор, как старца допустили уехать, кровотечения у наследника стали более частыми. Что, если ребенок умрет!.. Мать не имела больше покоя ни одного дня: это были постоянные нервные припадки, судороги, обмороки. Император, который любит свою жену и обожает сына, вел самую тягостную жизнь…

В начале ноября Распутин вернулся в Петербург. И тотчас же снова начались безумства и оргии. Но среди его адептов уже обнаруживался некоторый разлад: одни считали его компрометирующим и чрезмерно сластолюбивым; другие беспокоились из-за его возрастающего втирания в церковные и государственные дела. Церковный мир весь еще содрогался от постыдного назначения, вырванного по слабости императора: Григорий получил тобольскую епархию для одного из своих товарищей детства, невежественного и непристойного крестьянина, отца Варнавы. В то же время стало известным, что обер-прокурор святейшего синода получил приказание посвятить Распутина в священники. На этот раз произошел взрыв. 29 декабря Гермоген, саратовский епископ, монах Илиодор и несколько священников поссорились со старцем. Они ругали и толкали его, называя: «Окаянный!., святотатец!., любодей!., вонючее животное!., дьявольская гадюка!..»

Наконец, они плевали ему в лицо. Сначала Григорий, оробевший, припертый к стене, пытался защищаться потоком ругательств. Тогда Гермоген, человек громадного роста, стал наносить ему по черепу большие удары своим нагрудным крестом, крича: «На колени, негодяй! На колени перед святыми иконами! Моли Бога простить твои нечестивые поношения. Клянись, что ты не осмелишься больше заражать своей грязной личностью дворец нашего возлюбленного царя»… Распутин, дрожа от страху, с кровотечением из носу, бил себя в грудь, бормотал молитвы, клялся никогда больше не являться на глаза к государю. Наконец, он, ушел под новым залпом проклятий и плевков.