Царская Россия во время мировой войны - Палеолог Морис Жорж. Страница 50

Она моргнула два или три раза, очевидно, стараясь про себя повторить сказанное. Потом, словно спеша разгрузить свою память, простилась со мною:

— Я тотчас же доложу их величествам то, что вы мне сейчас сказали, и очень вам. за это благодарна.

Пока она прощается с княгиней Палей, великий князь уводит меня, вместе со своим сыном, в свой рабочий кабинет.

Великий князь Дмитрий Павлович рассказывает мне тогда, что он приехал утром из ставки с экстренным поездом, с целью довести до сведения государя о том прискорбном впечатлении, которое должно было бы произвести в войсках устранение великого князя Николая Николаевича. Прислонившись к камину, делая руками нервные жесты, он продолжает прерывающимся голосом:

— Я все скажу государю; я решил сказать ему все. Я даже скажу ему, что, если он не откажется от своего намерения, — на что еще есть время, — последствия этого могут быть неисчислимы, столь же роковые для династии, как и для России. Я, наконец, предложу ему одну комбинацию, которая может, в крайнем случае, все примирить. Мысль о ней принадлежит мне. Я имел счастье получить на нее согласие великого князя Николая Николаевича, проявившего еще раз чувства удивительного патриотизма и безкорыстия. Мой проект заключается в том, чтобы государь, принимая верховное командование, сохранил около себя великого князя, в качестве помощника. Вот что мне поручено предложить государю от имени великого князя. Но как вы видите, его величество не спешит меня принять. Только что сойдя с поезда сегодня утром, я просил у него аудиенции. Теперь десять часов вечера. И в ответ ни слова. Что вы думаете о моей идее?

— Сама по себе она мне кажется превосходной. Но я сомневаюсь, чтобы государь на нее согласился; я имею серьезные основания думать, что он непременно желает удалить великого князя из армии.

— Увы!.. — вздыхает Павел Александрович, — я думаю так же, как вы, дорогой мой посол, что государь никогда не согласится оставить при себе Николая Николаевича.

Великий князь Дмитрий Павлович гневным движением отбрасывает от себя папиросу, большими шагами ходит по комнате, потом, скрестив руки на груди, восклицает:

— В таком случае, мы погибли… Потому что теперь в ставке будут распоряжаться государыня и ее камарилья. Это ужасно…

Помолчав, он обращается ко мне:

— Господин посол, разрешите мне один вопрос. Верно ли то, что союзные правительства вмешались, или накануне вмешательства, чтобы не допустить государя принять командование?

— Нет! Назначение главнокомандующего есть внутренний вопрос, зависящий от верховной власти.

— Вы меня успокаиваете. Мне говорили в ставке, что Франция и Англия хотят потребовать оставления великого князя Николая Николаевича. Это было бы огромной ошибкой. Вы бы разрушили популярность Николая Николаевича и восстановили бы против себя всех русских, начиная с меня.

Великий князь Павел Александрович добавляет:

— Притом же, это ни к чему бы не послужило. В том состоянии духа, в каком находится государь, он не остановится ни перед каким препятствием, он пойдет на самые крайние меры, чтобы исполнить свой замысел. Если бы союзники воспротивились, он бы скорее расторг союз, чем позволил бы оспаривать свою верховную прерогативу, еще удвоенную для него религиозным долгом…

Мы возвращаемся в гостиную. Княгиня Палей спрашивает меня:

— Ну что же?.. Какие заключения вы делаете из всего, что вам сказали здесь сегодня?..

— Я ничего не заключаю… Когда мистицизм заменяет собою государственный разум, нельзя ничего предвидеть. Отныне я готов ко всему.

Дважды в течение этого дня — в первый раз на Троицком мосту, второй — на набережной Екатерининского канала — я встречаю придворный автомобиль, в глубине которого вижу императора с императрицей; лица обоих очень серьезны. Присутствие их в Петрограде так необычно, что заставляет всех прохожих вздрагивать от удивления.

Их величества проехали прежде всего в крепость, в Петропавловский собор, где помолились перед гробницами Александра I, Николая I, Александра II и Александра III. Оттуда они отправились в часовню в домике Петра Великого, где приложились к образу Спасителя, сопровождавшему постоянно Петра. Наконец, они приказали везти себя в Казанский собор, где долго оставались распростертыми перед чудотворной иконой Божьей Матери. Все эти моления показывают, что государь накануне выполнения того высшего деянья, которое кажется ему необходимым для спасения и искупления России.

Я узнаю, с другой стороны, что утром, прежде чем выехать из Царского Села, государь принял великого князя Дмитрия Павловича и категорически отвергнул мысль сохранить великого князя Николая Николаевича в ставке, в качестве помощника главнокомандующего.

Когда я припоминаю все тревожные симптомы, отмеченные мною в эти последние недели, мне кажется очевидным, что в недрах русского народа назревает революционный взрыв.

В какое время, в каких формах, при каких обстоятельствах разразится кризис? Будет ли последним, случайным и побудительным поводом военный разгром, голод, кровопролитная стачка, бунт в казармах, дворцовая трагедия… Я не знаю. Но мне кажется, что событие это отныне предвещает себя неотвратимо, как историческая необходимость. Во всяком случае, вероятие его уже столь значительно, что я считаю нужным предупредить французское правительство; итак, я посылаю Делькассэ телеграмму где, изложив опасности военного положения, пишу в конце: «Что касается внутреннего положения, оно ничуть не более утешительно. До самого последнего времени можно было верить, что не произойдет революционных беспорядков раньше конца войны. Я бы не мог утверждать этого теперь. Вопрос заключается в том, чтобы знать, будет ли в состоянии Россия, через более или менее отдаленный промежуток времени, выполнять действенным образом свое назначение, как союзница. Как бы ни была недостоверна такая случайность, она должна отныне входить в предвидения правительства республики и в расчеты генерала Жоффра».

Император уехал вчера вечером в ставку, где сегодня принимает командование.

Перед отъездом он подписал приказ, который всех удивляет и печалит: он уволил, без всяких объяснений, начальника своей военно-походной канцелярии князя Владимира Орлова.

Связанный с Николаем II двадцатилетней дружбой, в силу своих обязанностей посвящаемый в самую интимную, ежедневную жизнь государя, но сохранявший всегда по отношению к своему повелителю независимость характера и откровенность речи, — он не переставал бороться с Распутиным. Теперь в окружении их величеств не осталось более никого, кто бы не был послушен старцу.

Приняв командование над всеми сухопутными и морскими силами, государь отдал следующий приказ: «Сего числа я принял на себя предводительство всеми сухопутными и морскими вооруженными силами, находящимися на театре военных действий.

С твердою верою в милость Божию и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты родины до конца и не посрамим Земли Русской».

Кроме того, он обратился к великому князю Николаю Николаевичу с таким рескриптом:

«Ваше императорское высочество, вслед за открытием военных действий причины общегосударственного характера не дали мне возможности последовать душевному моему влечению и тогда же лично стать во главе армии, почему я возложил верховное командование всеми сухопутными и морскими силами на ваше императорское высочество.

Возложенное на меня свыше бремя царского служения Родине повелевает мне ныне, когда враг углубился в пределы империи, принять на себя верховное командование действующими войсками и разделить боевую страду моей армии и вместе с нею отстоять от покушений врага Русскую Землю.

Пути Промысла Божьего неисповедимы, но мой долг и желание мое укрепляют меня в этом решении из соображения пользы государственной.