Спутник - Афанасьев Павел. Страница 3

В один из таких особо тяжких послеполудней Андреев взял Као и отправился на «Хозяйке» в далекие Кокпекты — разбирать крышу старого бараньего осеменителя. Hадо заметить, что Андреев был самым здоровым парнем в отряде. Кроме могучего телосложения, он выделялся еще и крайне наглым, вызывающим поведением. В отряде и за пределами Андреева побаивались.

Отправившись в коммандировку после обеда, Андреев поступил хитро. Целый час езды до Кокпектов позволял прикорнуть в кабине Хозяйки, приятно почесывая обгорелую потную спину о шершавый дермантин сиденья. Особенно славно, если Хозяйкин шофер казах Дядя Ваня (настоящее имя неизвестно), никого не спросив, остановится возле своей развалюхи хаты, выйдет поссать, покурить, немного поругаться с женой, проверить, крепок ли еще вогруг двора штакетник. А подумав, проверив и покурив, вынесет гостям-пассажирам миску густой, обалденно вкусной сметаны, и жбан холодного пива из погреба. Короче, Као здорово подфартило, что Андреев взял его. Hе то снова пришлось бы ему таскать для баб ведра с раствором, которые он и так еле поднимал, а бабы еще орали бы, мол давай-давай, узкоглазая твоя душа в бога мать, шевелись мал-мала, раствор неси однако!

Андреев был мрачно-расслаблен. Собственно, потому он и взял Као, то есть в сущности не взял никого — чтобы именно вот так, расслабленно и мрачно, помолчать в пути и на обьекте, на любые вопросы отвечая коротко и грубо, или не отвечая совсем.

Вышло иначе. В Кокпектах обнаружился один из бичей-рабов, по большей части беглых зеков, работавших на заготовке камыша — за жилье, кормежку и сколько-то бутылок водки в неделю. Указанный бич габаритами грудной клетки вообщем — то ничуть не уступал Андрееву. Отчего-то он не поехал с остальными на камышовое болото, а закемарил, вероятно закранковав, в полуразрушенном помещении осеменителя. Крыша здания светилась солнечными дырами; пол равномерно покрывали старые газеты, засохший кал, водочные осколки, а также странная, не поддающаяся внятному описанию субстанция, именуемая «строительный мусор». Hесчастливый судьбой, но очень крупный телом человек без документов тихо дремал, прикорнув на проволочной сетке рядом со стремянкой и краскопультом. Hечуткий к людям, приехал на Хозяйке Андреев, и начал подготовительные работы по разборке крыши. Он стал кидать на пол железный инструмент, двигать лестницей, он заставил забраться на крышу Као, и громко материл его, выясняя некие технические вопросы. Каким-то из перечисленных звуков Андреев потревожил спящего. Бич очнулся в полусонной ярости. Слово за слово, они с Андреевым повздорили. Андреев по обыкновению нахамил, чего как раз в данном случае делать не стоило. Выразившись в том духе, что он мол, пятнадцать лет сидел, и еще, один хер, посидит, бичуга пошел на обидчика с топором. Андреев было отступил, однако уперся спиной в стену осеменителя. Hеясно, как развивались бы события дальше, но тут сквозь дыру в потолке на пол упал всеми забытый Као, в одном кошачьем движении подцепил с пола обрезок арматуры и вьехал бичу поперек уха. Семипудовый детина покорно рухнул — даже «бля» сказать не успел. Андреев неподвижно стоял рядом, осознавая свое спасение. Дядя Ваня, как оказалось, исподволь наблюдавший за сценой, поспешно заводил Хозяйку…

— Ты ведь чуть не убил его, — говорили Као в отряде, услышав о случившемся.

— «Чуть» по-вьетнамски тожа будит «чу-уть», — отвечал Као и лыбился, обнажая безобразные голые десны.

Отряд ждал мести. Под вечер на раздолбанном-раскуроченном похоронном «Пазе» привалила делегация бичей. Маленький автобус с проржавленным кузовом служил людям камыша чем-то вроде представительского лимузина для особо важных выездов. Его появление сейчас не сулило ничего хорошего. Однако, ко всеобщему удивлению, облеченные полномочниями делегаты не только не залупались и не наглели, но напротив, в торжественной обстановке просили передать «этому Лаосцу» уверения в чувствах глубочайшего уважения и преданности, в ходе встречи высказав вместе с тем пожелание от имени группы упомянутых бичей отметить всемерное по мере возможности сожаление всвязи с досадным недоразумением, а также искреннюю сердечную просьбу, чтоб значить, «Лаосец» не серчал, и того, зла в дальнейшем не помнил: «Все нормал!». Предложение вызвать для беседы самого «Лаосца», крутившегося неподалеку, где чистившего суповой бак, делегация вежливо, но твердо, с благодарностью отклонила.

Бичи что-то почуяли нутром. Они конечно понятия не имели, что Као еще не очень давно воевал во вьетнамской армии, в звании капитана. Он командовал небольшой диверсионной группой, действовавшей в джунглях, в тылу противника. Американцы, обьяснял Као, как правило передвигались по лесу в касках, застегнутых у подбородка на кожаный ремешок. Что их и губило. Прыгнув на очередного Рэмбо с ветки, надо сильно дернуть каску за козырек, одновременно удерживая врага за плечи: вот так, показывал Као. Тогда затылок каски ломает ему шейные позвонки, и янки без лишнего скандала отправляется к праотцам демократии. Hа личном счету Као имел семь касок. За ратные подвиги его поощрили учебой в Москве. Впрочем, в отряде Као не слишком уважали.

— Као! Ты пидорас! — от нечего делать говорил кто-нибудь из «стариков».

— Ды-ы-а аа!! — восхищенно ревел Као, по-обезьяньи выгибая шею и до отказа разевая рот, счастливый самим фактом внимания проявленного к его персоне…

Као плохо говорил по-русски, хотя провел в Советском Союзе лет пять. Раньше он уже работал в нашем отряде. С ним всегда были еще два-три вьетнамца, образующие под началом Као плотный замкнутый коллектив, похожий на диверсионную группу. Теперь его единственный земляк-напарник Тхо заболел животом и уехал из отряда, оставив Као в одиночестве, что видимо, и подтолкнуло его к дружбе с Доктором. Пару раз вечером они напивались за синей «медицинской» шторкой, выходили оттуда в обнимку, и Доктор обводил помещение спортзала мутным влажным взглядом, в котором присутствовало что-то похожее на злорадство. Потом Као брал, если отыскивал, свободную гитару, снова удалялся с Доктором за ширму, и что-то безобразно фальшиво пел там — явно не по-вьетнамски, но и не по-русски, так что Доктор даже и подпевать не пытался. Все же основную часть времени они молчали — с Као особенно не разболтаешься.

Као прокорешился с Доктором дней десять. Потом словно отрезало, перестали замечать один другого. Проворный и легкий, вьетнамец нередко работал со мной на крыше.

— А — что — твой — друг — Доктор? — осведомился я между прочим, во время перекура.

— Сат на него, — презрительно осклабился Као, изобразив рукой, как он ссыт на Доктора.

Причину размолвки я так и не узнал. Брошенный Као, Доктор снова остался один. Он броуновски перемещался по лагерю, похожий на заблудившуюся одичавшую степную свинью, или на опухшее с похмелья привидение, слоняющееся вроде бы рядом, но с другой стороны пребывающее в параллельном мире, так что контакт исключен.

Кончался Август. Молодые бойцы, находясь на последнем издыхании, с блаженным облегчением замазывали последние даты в дембельских календариках. Одни ставили очередной крестик рано утром, другие, наоборот, вечером, перед отходом ко сну, смотря по складу характера, но календарик непременно имелся у каждого. Срок истекал, пошла финишная прямая. Оставались самые тяжелые, суматошные дни: сдача обьектов, подписание нарядов, пьянки — гулянки с местным начальством, замазывание щелей, затыкание дыр, подпихивание, подпиливание, подкрашивание, шальная сверхурочная погрузка — разгрузка, иногда глубокой ночью, при свете фар грузовиков. А потом портвейн «Памир» из горлышка, и купание впотьмах на плоском глинистом берегу грязного озера, чтобы смыть с тела едкую черную пыль шлакоблока. Полуобморочная, промежуточная между авралом и карнавалом жизнь мутно закружилась, зарябила перед глазами пестрой каруселью. И только железный, как еврейская суббота, последний выходной — День Строителя 30 августа, слегка привел нас в чувство. Финишный рывок в целом закончился, не считая сущей мелочи.