Песни чёрного дрозда - Пальман Вячеслав Иванович. Страница 7

Он вдруг замолчал и сделался серьёзным, только едва уловимая улыбка блуждала на губах, словно знал Капустин что-то такое очень важное, что скрыто от всех других людей и потому возвышает его над этими другими.

Во время совещания и теперь, когда они шли в гостиницу, Молчанова не оставляла мысль о странной, почти фантастической перемене в характере и поступках этого человека, когда-то отнявшего у него любимую девушку. Ладно, все, что случилось с Таней, зависело прежде всего от самой Тани. Будем считать, что это произошло очень давно и не случайно. Теперь забыто, хотя и… Но вот он опять перед ним, тот Капустин, которого Таня полюбила. Что у нынешнего Капустина общего с тем, прошлым Капустиным — молодым, смелым, решительным? За что, собственно, Таня поставила его выше Молчанова? Совсем другой человек шёл рядом с Сашей. Бегающие глаза, постоянная готовность соглашаться с чужим мнением, умение ловчить, какой-то мгновенно вспыхивающий испуг на лице, готовый сразу же смениться выражением наглости, и само лицо — белое, слегка припухшее, на тяжёлой шее, словно ему не двадцать шесть, а под сорок, — все было в нем непонятно, все отталкивало, вызывало не чувство симпатии или товарищества, а глухое раздражение. Может быть, из-за прошлого?! Все может быть.

Молчанов уже ругал себя, зачем согласился пойти с Капустиным.

— Ты давно в Москве? — спросил Александр, когда они подходили к гостинице.

— А что? — В глазах Капустина мелькнул и исчез тот самый скорый испуг. — Да вот в июле будет три года.

— Значит, сразу после университета?

Капустин удовлетворённо засмеялся.

— Я же сказал тебе: фортуна. Мне просто повезло. Сперва устроился в лабораторию охраны природы, там как раз командовал знакомый профессор, мы с ним вместе когда-то на Каму-реку ездили. — Он назвал фамилию известного биолога. — Ну, а от него, когда уже на ноги встал и старик начал задумываться, в какой бы заповедник меня сплавить, я успел перебраться к Пахтану.

— Должность устраивает тебя?

— Определённо! Цель у меня ясная — защититься, скорее стать кандидатом наук. Думаю, и твоя цель такая же. Мы все, молодые, стремимся… Верно? Ну, а условия для этого у нас просто идеальные. Прежде всего, горы материалов, отчёты из всех заповедников. Только успевай читать, обобщать. Кстати, и сильные мира сего находятся рядом. Я имею в виду тех, кто потом шары бросает, понял? У тебя диссертация двигается!

— Пока нет.

— Что так? Семья, дети?

— Времени мало. Да и опыт невелик. Вот поработаю ещё года три, разве тогда…

Виталий снова коротко хмыкнул.

— Время бегит, — явно кого-то передразнивая, сказал он, — а песнев нет. У тебя хоть есть на примете какой-нибудь толковый руководитель? Я имею в виду профессора, доктора наук?

Молчанов покачал головой.

— Напрасно. Хочешь, устрою знакомство? Тут как раз должен приехать один очень влиятельный.

— Спасибо. Обойдусь без этого… — Молчанов покрутил перед лицом растопыренными пальцами.

Капустин покачал головой.

— Отличное у тебя качество, Александр, — прекраснодушие. Но, поверь, не всегда оно жить помогает. Напротив.

Они остановились у гостиницы. Молчанов глянул на часы.

— Пора.

— Ну, это совсем… извини меня! — сказал Капустин. — Пошли, посидим, поужинаем. Все-таки я ваш гость.

Он взял Александра под руку.

Уже за столиком Капустин начал вспоминать, кто и о чем говорил на совещании, а Молчанов сидел, подперев ладонью подбородок, и думал только о том, почему Виталий ни словом не обмолвится о своей семье, о Тане, почему ведёт себя так, словно нет у него жены. Вообще неясно, где она? Неужели осталась в Ленинграде, тогда как муж в Москве? В этом умолчании было что-то лживое, нехорошее, Капустин не мог не догадываться, как это важно для Молчанова.

А Виталий тем временем стал жаловаться, как трудно устроиться в столице, говорил о квартире, которая ему «плешь проела», о том, что иной раз приходится даже в мелочах идти на сделку со своей совестью, потом совсем запутался в словах, махнул рукой, выпил ещё и ещё и заметно охмелел.

— Слушай, старик, — вдруг доверительно сказал он и положил ладонь на молчановское плечо. — Ты должен мне помочь.

— Ты завтра уезжаешь? Билет купить? Это здесь просто.

— Погоди, погоди… Я не в Москву еду, у меня и тут дела ещё есть. Понимаешь, мне придётся встречать своё начальство, а потом ещё некоторых… очень нужных людей. Так вот, хочу, чтобы ты понял: от того, как мы их встретим, зависит и наше будущее.

— Твоё?..

— И твоё, если хочешь. Это такие люди… В общем, ты с ними рано или поздно должен встретиться, и от того, как мы…

Капустин подвинулся ближе, хотел обнять. Молчанов осторожно встал.

— Зови официантку. Тебе спать надо, а мне пора. И учти — я очень занят, мне в лес топать. Это ты уж сам давай, для того ведь и приехал.

— Ладно, сейчас идём, — сказал Капустин и, словно не было никаких слов о помощи, серьёзно добавил: — Надеюсь, я свою миссию выполнил, успокоил умы?

— Похоже, что так, — ответил Молчанов и простился.

На квартиру к Котенко он шёл смятенный и расстроенный. Все, связанное с Капустиным, казалось ему противным и каким-то чужим. Чего только не наслушался! А главного так и не узнал. Просидеть весь вечер и ничего не услышать о Тане!.. Если честно, так он и пошёл за Капустиным только ради этого. И вот…

— Ну что наш старший специалист? — спросил Котенко, едва только Саша переступил порог. — Гневается? Досадует? Или доволен результатами?

— Ему наши заботы до ручки, Ростислав Андреевич, — скучным, усталым голосом ответил Молчанов. — Ничегошеньки его не интересует. Заповедник, проблемы — это так. Зарплата чтобы. Только собственная персона. Он служит. И этим все сказано.

— Должен тебя поправить: исправно служит.

Котенко подождал, не скажет ли Саша ещё что, и, не дождавшись, вздохнул.

Значит, о Тане разговора у них не было. Или был, но такой, что лучше не вспоминать.

В эту ночь Молчанов спал совсем мало. Тихо лежал, широко открытыми глазами смотрел в потолок, а видел звёздное небо над туристским приютом, где в последний раз встречался с Таней, слушал стук своего сердца, её тихий голос звучал откуда-то очень издалека, и страшная тоска, небывалая тоска давила ему грудь, и трудно было дышать, а из глаз к вискам скатывалось мокрое и щипало. Мучительное прошлое всецело завладело им в эту долгую тягостную ночь.

Утром директор сказал, что гость из отдела взял у него машину и отправился в районы, прилегающие к северным границам заповедника.

Капустин отсутствовал три дня. Потом шофёр приехал один и рассказал, что его пассажир побывал в двух охотничьих хозяйствах рядом с заповедником, встречался с разными, ему не известными людьми, затем ездил в Жёлтую Поляну, но не к своим родственникам по жене — Никитиным, а прямо на южный кордон, где придирчиво осмотрел охотничий домик и, никому не объяснив цели своей поездки, из Адлера вылетел в Москву.

Директор заповедника облегчённо вздохнул.

Шло лето, время серьёзных опытов и наблюдений. Все торопились в горы, к своим делянкам, растениям, зверям.

Александр Молчанов отправился в Камышки, чтобы оттуда пойти в район междуречья, где находились основные стада заповедных животных.

Каким путём Елена Кузьминична прослышала о приезде Капустина в заповедник, ведомо лишь ей одной.

Сильно постаревшая, совсем седая, маленькая, согнувшаяся, она встретила сына, как всегда, сдержанно, но беспокойство в глазах её не ускользнуло от Саши. Когда она накрывала на стол, руки её дрожали. Елена Кузьминична все посматривала на мрачное, замкнутое лицо сына, все ждала, не скажет ли он что о Капустине, а главное — о Тане.

Не могла она забыть Таню, потому что до нынешнего дня эта девушка незримо и тихо вела за собой её сына, определяла его путь, его поступки и мысли.

С того уже давнего дня, когда Таня приехала к Елене Кузьминичне со своим женихом и когда, плача и страдая, призналась, что любит Капустина, что сама не знает, как ей поступить и что теперь будет с Сашей, Елена Кузьминична никогда не переставала думать о её судьбе, и жалела, и оправдывала её, сердцем женщины зная, что любовь не спрашивает, не признает никакой логики, часто идёт против всяких разумных доводов. Елена Кузьминична видела горе сына, разделяла это горе, готова была взять всю тяжесть переживаний на себя, но даже самой любящей матери не дано сделать этого. Саша сильно изменился за те, теперь уже далёкие несколько дней, а потом в течение всех прошедших годов словно бы ушёл в себя, старался, чтобы не оставалось у него ни одной свободной минуты для размышлений и воспоминаний, которые мучили его одинаково сильно и тогда и теперь. Он очень хотел забыть Таню, и в какой-то мере ему, наверное, удалось это, но память о ней не исчезла совсем, она только спряталась где-то глубоко-глубоко…