Там, за рекой - Пальман Вячеслав Иванович. Страница 1

Вячеслав Иванович Пальман

Там, за рекой

Глава первая

ОБЛАВА

Уже в феврале запахло весной.

Чаще открывалось голубое небо. Солнце поднялось выше к зениту и обливало все Кавказское предгорье теплом и светом. Снег искрился так, что глазам делалось больно. Лесные поляны, покрытые девственно-чистым снегом, сияли нестерпимо ярко. На заснеженные горы опустилась семицветная радуга, и некуда было спрятать глаза от этого бешеного танца света.

Весной надевали тёмные очки. Без них ходить не рисковали.

Саша Молчанов забыл очки. Он возвращался с высокогорного приюта, куда ходил проведать зубров, собравшихся в небольшой долине по ручью Рысистому, где зимой открывались выдувы с ожиной, столь излюбленной этими животными, и росло много молодого ясеня. Молчанов нашёл зубров, в бинокль пересчитал их, оглядел места выпасов и теперь, поспешая домой, резал на лыжах прямиком через буковый лес. Когда выходил на открытое место с блестевшим снегом, то лишь опускал пониже козырёк меховой шапки, надвинутой на самые глаза, и старался смотреть только на свои лыжи: все-таки тёмный предмет в этом болезненном для глаз царстве сияния.

Стояли тихие, безветренные дни с особенно прозрачным, хрустально-чистым воздухом. К вечеру попахивало талой водой, горечью мокрых живых побегов и звонким, но не страшным морозцем. Кроны деревьев уже полностью стряхнули с себя снег, ветки распрямились и приобрели живую гибкость. Где-то в глубине их тканей началось скрытое, пока едва ощутимое, движение соков земли. Кожура на молодых ветках орешника и лозы слегка позеленела.

Древесина потеплела: около комля деревьев снег вытаял и образовались воронки. На месте выгревов, у стенок обрывов и на южном склоне канав появились первые куцые сосульки, похожие на морковку-каротель; часам к двум пополудни то там, то здесь слышалась робкая капель. Обтаивали заячьи следы, сбитые ветром сучки и веточки. Жизнь, притихшая в зимние месяцы, давала о себе знать множеством самых разнообразных примет.

Декабрь и январь в этом году случились холодными и жестокими. Многодневные, почти не прекращающиеся метели завалили лес, что называется, с головой. Олени и косули спустились вниз. Убежав от одной опасности — от голода, они попали в другую: зверей увидели вблизи селений и станиц. Пришли первые вести о гибели оленей. В лесу стали замечать чужих людей, слышали выстрелы. Лесники растерялись. Редкие посты не могли контролировать десятки троп и большие лесовозные дороги, по которым браконьеры пробирались в заповедные участки.

От всего этого делалось тревожно…

К висячему мосту через речку Саша подошёл уже на закате солнца. Отряхнул и связал лыжи. Но прежде чем ступить на обсохшие бревна переправы, внимательно осмотрел тропу. Позавчера для контроля он засыпал дорожку ровным слоем чистого снега. Сейчас на подтаявшем снегу отпечатались следы трех человек. Кто они, зачем и куда направились? На этой стороне реки зубровый заповедник — и только. Впрочем, это могли быть лесорубы, решившие пройти к леспромхозу, который расположен за невысокой грядой километрах в восьми восточней заповедной долины.

Поправив на груди карабин, Саша взял лыжи под мышку и пошёл через мостик. Бревна на старой переправе поскрипывали, тросик, натянутый вместо перильцев, почернел, местами из него торчали и крючились разорванные концы. Давно пора ремонтировать.

За мостом шла дорога и начинался посёлок.

Елена Кузьминична стояла на крылечке, кутаясь в шаль. Ждала. Ничего не сказала сыну, но по тому, как вздохнула — словно гору с плеч сняла, — он понял, что очень беспокоилась.

— Как там? — спросила уже в комнате, помогая снять рюкзак и куртку.

— Порядок, — сказал Саша и, бросив взгляд на трубку рации в углу комнаты, спросил: — Контора не вызывала?

— Батюшки мои, как же я сразу не сказала! — Елена Кузьминична застыла с половником в руке. — Открой шкафчик, там записка.

Саша выдвинул ящик. На листке чернели две строчки, написанные нетвёрдой рукой матери. «Двадцать четвёртого февраля явитесь в контору заповедника, имея при себе полную выкладку. Котенко».

Это значит, с оружием. Саша держал в руках радиограмму и силился понять, что за вызов. Если хотят устроить облаву, то почему Котенко? Такие события касаются не отдела науки, а главного лесничего. Он — начальник охраны. А Котенко — зоолог.

— Наверное, в экспедицию пойдёте, наверх, — подсказала мать.

— Наверно… — Саша ответил машинально, но про себя подумал, что и Котенко может стать инициатором облавы, особенно когда дело идёт об оленях.

Ел он с завидной быстротой, обжигаясь борщом. Мать сидела напротив и смотрела на него с доброй улыбкой.

— Холодно наверху? — спросила она.

Саша кивнул.

— Весна только здесь, — сказал он, проглотив обед. — Там светит, но не греет. Снег будто вчера выпал, белей нейлоновой рубашки, которую ты мне купила. Как в Арктике.

— Когда ж ты теперь в контору?

— А вот сейчас отдохну и тронусь.

— А может, утром? Хоть выспишься дома.

— Я к десяти у Ростислава Андреевича уже буду. Там и высплюсь.

Елена Кузьминична стала собирать рюкзак.

Саша привык к своей работе, а мать — к его постоянным отлучкам. Провожая его, она больше не плакала, не просила остерегаться и беречь себя, потому что поняла бессмысленность этой всегдашней материнской просьбы. Чего напоминать? В горах всегда трудно и почтя всегда опасно. А у Саши нет даже собаки, способной защитить хозяина, отвести от него беду, прибежать, наконец, домой, чтобы оповестить о случившемся.

Щенка Архыза, сына Самура, ещё осенью взял зоолог заповедника Котенко. Сказал, что хочет понаблюдать за этим полуволком, поучить его не столько уму-разуму, сколько любви к людям. Дома без собаки плохо. Когда Саша в отлучке, Елене Кузьминичне скучно и пусто: во дворе одни куры. Нет там милых зверят, с которыми она провела все лето. Так привыкла к ним, что, когда Саша отвёл в лес и выпустил на волю оленёнка Хобика, а потом и озорного, подросшего медвежонка Лобика, чуть не плакала.

За окнами быстро потемнело. День прибавился пока ещё очень мало, и к шести делалось сумеречно. Зажгли свет.

Саша собрал оружие, патроны, взял у матери уже готовый рюкзак, разложил по кармашкам бритву, мыло, книжку и в две минуты оделся.

— Ну… — Он остановился у дверей. Рослый хлопец с пытливыми светлыми глазами. Чуть рыжеватые волосы, высохшие, пока он обедал и собирался, лежали непричёсанной копной над открытым лбом.

Лицо его, спокойное и по-ребячьи светлое, опять огорчило мать недостатком серьёзности:

«Дитё. Господи, когда же он станет мужчиной!..»

— Ты уж это… — Она хотела сказать, чтобы аккуратней вёл себя, осторожней, если придётся делать что-нибудь опасное, но не решилась и сказала совсем другое: — Сообщи, куда поедете и когда вернёшься, чтобы я знала.

— Непременно. — Он улыбнулся, поняв её переживания. — Постреляем по мишеням — и назад.

— Если бы так!.. — вздохнула Елена Кузьминична и поцеловала его.

На улице посёлка жёлто, вполнакала и, кажется, совсем напрасно горели фонари — они освещали только небольшой круг утоптанного снега под столбами да сами кривые, небрежно обтёсанные дубовые столбы.

Дорожка, раскисшая за тёплый день, уже окрепла, заледенела. Снег не скрипел. Вечерний воздух хоть и морозный, а какой-то добрый, с привкусом талой воды. И леса вокруг не белые от зимней пороши, а чёрные-чёрные, уже таившие в себе загадку близкого обновления.

Время к теплу. К весне.

Саша свернул с улицы влево и остановился около лесовозной дороги, спускавшейся с хребта к старой трассе. Глаза его приметили высоко на горе бегающие лучики от автомобильных фар. Вниз, к дороге, шёл гружёный лесовоз.