Там, за рекой - Пальман Вячеслав Иванович. Страница 17

— Наверно, можно. Попросим. Кобеля тоже возьмёшь? Пущай раз в жизни полетает, а? Ну там моему приятелю Василь Павловичу Никитину привет свезёшь. Будешь у него?

— Увижу, — сказал Саша, стесняясь.

Машину кидали невидимые потоки; она все ниже и ниже опускалась, а если говорить точнее — пыталась подняться над идущими вверх горами и, когда до приюта оставалось не больше километра, оказалась всего метрах в двадцати над поверхностью. Архыз убежал и выглядывал из-за стены балагана.

За стёклами виднелось лицо пилота — напряжённое лицо с нахмуренными бровями. Хоть денёк отменно тихий и ясный, зимний полет над горами далёко не увеселительная прогулка. Все-таки два километра над уровнем моря.

Сергеич махал руками, как машут возчику, чтобы сдал он коня с телегой назад и вправо, даже что-то кричал, но голос его тонул в грохоте мотора, а пилот смотрел не на Сергеича, а на приборы. Машина покачалась над самой землёй; матерчатый знак надулся ветром и чуть не улетел; колёса наконец коснулись щебёнки. Максимов и второй пилот выпрыгнули в одних кителях.

— Дед, у тебя тут форменный январь! — Пилот сунул руку ему, Саше и переступил с ноги на ногу, будто уже замерзая. — Так что, сгружать будем?

— Вот и согреешься, потому как иного способа для сугрева пилоту, само собой, не положено.

Вчетвером они за десять минут опустошили чрево машины. Александр Сергеевич спросил:

— А доски, опять же кирпич?

— Рейс до вечера, рейс завтра утром.

— Добре. Зайдёте ко мне чайком побаловаться или как?

— Летим. Некогда.

— Тогда вот лесную стражу захватите. У него там дело. А завтра опять же сюда доставите.

Пилот кивнул: можно.

— Я с собакой, — сказал Саша.

— Давай и собаку. Мы даже обезьян возили, не то что собак. Вот только слонов не довелось ещё.

Саша побежал к приюту. Сергеич пошёл следом.

— Ты рюкзак все-таки возьми, мало ли что, — посоветовал он. — А плащ и мешок оставь, лыжи, само собой. Ну и к моим зайдёшь, там передадут чай-сахар.

С Архызом на поводке, с карабином Саша побежал к машине.

Вертолёт чуть приподнялся, повернулся вокруг своей оси и пошёл горизонтально, а горы, сперва белые в крапинках вереска, потом чёрные с белесыми пятнами, рыжие, наконец, зеленые, погружались все глубже и глубже, словно проваливались. Впереди и сбоку Саша неожиданно увидел Пятиглавую, а когда они полетели над Жёлтой Поляной, он просто ахнул. Вокруг посёлка все цвело.

Из зимы — в лето!

Май владел Поляной. Совсем недалеко голубело море. Зелёная змея извилистой реки бежала через ущелье к этому морю.

Саша вышел из машины, глубоко вздохнул и затаил дыхание. Какой запах!.. Ему, два дня дышавшему свежим, стерильно чистым воздухом заснеженного перевала, воздух Поляны показался густым и ароматным настолько, что захотелось пить его маленькими, расчётливыми глоточками, как пьют хорошее старое вино.

Архыз прижимался к ноге хозяина, смотрел по сторонам недоверчиво и строго. Он ещё острее чувствовал чужие запахи: влажный воздух с примесью моря был незнаком ему. Он первый раз в жизни очутился на южном склоне Кавказа.

— Спасибо, — сказал Саша пилоту.

— Завтра в десять, самое позднее в одиннадцать, — напомнил Максимов. — Не опоздай.

Саша крепко взял поводок и зашагал к Никитиным.

Домик, где родилась и жила его Таня, был знаком очень хорошо. Когда учился, бывал здесь часто, чуть не каждый день. Но сейчас, спустя год, этот домик с покосившейся верандой и осевшим подвалом показался стареньким и жалким. Так выглядят дома, где нет хозяина, мужских умелых рук. Все валится: подгнивший столбик забора, который некому вовремя сменить, перекосившаяся щеколда еле висит, дыра в крыше над крыльцом, необрезанные, загущенные деревья в саду и перед домом.

Саша постучал. Никто не ответил. Тогда он вошёл через калитку в сад и тут увидел Таниного отца Василия Павловича. Он с трудом тесал дубовый столб. Землистого цвета лицо, грустные глаза и нетвёрдые, даже робкие движения.

Никитин поднял глаза и удивился.

— Молчанов? Какими судьбами, Александр? — Старый егерь заулыбался. — А я уж и глазам своим не верю — ты ли это? И с карабином? Лесник, значит?

— Точно. На обходе отца.

— Мне Татьяна говорила, а я как-то все не верил, опасался, разрешит ли Елена Кузьминична. Как она?

— Ничего. Здорова. Как вы?

— А, что обо мне говорить! Вот один кол с утра не обтешу. Ворота валятся, а у меня… Задыхаюсь.

— Зачем же вы? — Саша скинул рюкзак, ружьё, привязал собаку в уголке двора.

В уголке, потому что посреди двора стояла конура и около неё сидела собака, удивительно спокойная, холёная колли с умными глазами и длинной шерстью. Она смотрела на Архыза со сдержанным любопытством.

— Откуда у вас эта красавица? — спросил Саша.

— Подарок Татьяне. Кличка её Леди. А твой, должно быть, Самуров сын? Сразу видна волчья кровь.

— Мы с ним к Александру Сергеевичу на перевал забрели. Я ведь оттуда только что вертолётом. Привет вам большой. А где Таня? — спросил он наконец.

— На турбазе с утра. Ты чего за топор взялся? Отдохни, не торопись.

— Я живо, — сказал Саша и поплевал на ладони.

В общем, они за час или полтора сменили столб. Архыз, переволновавшийся в машине, успел хорошо вздремнуть. Потом Саша обрезал сушняк на алыче, до которой руки у хозяина не доходили, и только тогда пошли в дом обедать, потому что вернулась с рынка хозяйка, обрадовалась гостю и позвала к столу.

Вот тогда в открытое окно Саша и увидел Таню.

Она стояла возле дома, тоненькая, в брючках, в спортивном свитере, с открытой головой и прежним своим милым движением ладони поправляла светлые волосы. А рядом с ней переминался с ноги на ногу, без конца говорил и смеялся ладный, крепенький парень в синем, очень ярком лыжном костюме, тяжёлых ботинках и шапочке. Он все время старался смешить Таню, и она смеялась вовсю, не особенно поспешая в дом.

У Саши упало сердце. Он потускнел и отодвинулся от окна.

— Домой, домой! — Танина мама отдёрнула занавеску. — Слышишь, у нас гость, иди, пожалуйста.

— Сейчас, мама, — сказала Таня, но не тронулась с места.

— Тут Саша тебя ждёт, — безжалостно напомнила мать.

— Что? — Таня мгновенно покраснела. — Ой, извини меня…

Она грохнула дверью, смущённая, красная, предстала перед Сашей и сразу поняла, как больно сделала ему. С девчоночьим, легко различимым притворством, как будто ничего и не случилось, схватила Сашу за руку, потрясла, засмеялась, повернула его, неуклюжего, скованного, сказала: «Ой, какой ты стал!» Потом засыпала вопросами, не давая ему отвечать, потащила смотреть Архыза, снова смеялась — и все для того, чтобы забыл он (или простил?) сцену, свидетелем которой только что оказался.

Саша грустно улыбался. Весна, цветы, солнце, щемящее ожидание счастья — и вот…

Обедал он через силу. И взрослые сидели с осуждающими лицами. А Таня трещала без умолку.

Он скупо рассказывал, отвечал Василию Павловичу о матери, своей работе, Архызе, о заповеднике и почти не глядел на Таню — боялся обаяния её лица, взгляда.

— Покорми Архыза, — сказал хозяин жене, но Таня схватилась и побежала на кухню, потом вернулась и, так как Саша все сидел, капризно сказала:

— Ну что же ты? Идём!

Через силу он встал, пошёл. Подержал Архыза, пока она гладила его, говорила какие-то ласковые слова, поставила миску. Архыз присмирел, настроение хозяина передалось ему.

— Ну, скажи, пусть ест, — потребовала Таня.

— Ешь, Архыз, — послушно сказал Саша.

И когда собака стала есть, Таня опять повернулась к Саше:

— Ты у нас останешься?

— Мне к Борису Васильевичу надо.

— Нет, у нас! — В голосе её зазвучали повелительные нотки, каких ещё не знавал Саша. Все изменилось в Тане!

Он промолчал.

— Ну, Саша… — Она дотронулась до его плеча. — Ну хватит. Есть на что обижаться. Это же наш инструктор, только всего. Шли по пути, посмеялись, поговорили.