Там, за рекой - Пальман Вячеслав Иванович. Страница 24

Козинский прошёл в каких-нибудь двухстах метрах от остатков своего добра, но взял правее, в то время как Лобик, покачиваясь от сытости, уже осиливал вторую высоту, где и залёг между камнями.

Спал он крепко и долго, проснулся под утро от невероятной жажды и ещё по темноте помчался вниз, но не к воде, а к месту пиршества.

На высотке безмолвно и тихо кружились друг возле друга лисица и шакал. Они прибежали сюда одновременно и теперь дрались, хотя ещё не знали из-за чего.

Заметив Лобика, шакал поджал хвост и убежал. Только заплакал на прощание из кустов. Лисица же, настроенная по-боевому, нашла в себе мужество оскалить зубы, но медведь не удостоил её даже взглядом.

Он обнюхал банки, тронул лапой флягу. Внутри опять забулькало. Звук воды! А ему так хотелось пить!

Долго вертел он флягу в лапах, бросал, пробовал на зуб, снова бросал, топал по ней. Фляга измялась, потеряла форму, но по-прежнему призывно булькала. И тут медведю повезло. Зубами он ухватил пробку, она отскочила, из горлышка потекло. И пока он разобрал, как горька эта вода, большой глоток покатился в желудок.

Испугавшись, Лобик отбросил фляжку. А во рту у него все горело, огненная жидкость разлилась внутри. Медведь не мог закрыть пасть, ошалело вертел головой, рычал и в великой горести своей так поддал лапой почти пустую флягу, что она отлетела шагов за десять.

Огонь внутри стал тише, пламень в пасти утихал. Но теперь Лобик почувствовал какое-то неистовство. Он поднялся на дыбы и пошёл по камням, спотыкаясь и пошатываясь. Лобик ломал кусты, хватал пастью стволы деревьев, хрипло ревел, лесные жители терялись в догадках, чей это голос раздаётся ранним утром в берёзовом мелколесье.

Скатившись почти кубарем с высотки, оглушённый спиртом, медведь набрёл на ручей и жадно стал пить холодную воду. Сделалось легче, голова на несколько минут просветлела. Оторвавшись от воды, Лобик более осмысленно посмотрел вокруг. Но приятное состояние держалось всего несколько минут.

Спирт, так коварно отравивший его, разбавился и с новой силой опьянил зверя. Лобик едва сумел кое-как вылезти из ручья. Качаясь, прошёл он мокрым вереском от силы два десятка метров, в голове у него помутилось; медведь упал и, неловко завалясь на бок, уснул тяжёлым, мрачным сном невоздержанного пропойцы.

Мимо прошла лиса. Посмотрела издали — уж не дохлый ли? Подошла ближе, ещё ближе и вдруг одним прыжком очутилась метрах в семи от медведя: совершенно невероятный запах исходил от него.

Лобик спал долго. Постепенно сознание его приходило в норму, он задышал ровней, повернулся удобнее и, наконец, открыл глаза. Чувствовал себя больным. Но мир вокруг него выглядел устойчиво и реально, не как вчера. Мутным взором окинул он лес, камни, поднялся и зашагал к спасительному ручью. Воды выпил на этот раз страшно много. Залез в ручей по брюхо, холод взбодрил его, и от ручья Лобик пошёл уже спокойней.

На ходу перехватил какой-то травки, пожевал листьев спиреи — не потому, что проголодался, а скорее по внутренней потребности — и через час-другой почувствовал, что болезненная расслабленность проходит, силы возвращаются и все становится на своё место.

К банкам, валяющимся среди камней, его не тянуло.

Глава восьмая

ВСТРЕЧИ В ПЕЩЕРЕ И ВОКРУГ НЕЁ

Люди почём зря ругали затянувшуюся дождливую погоду, хмурились, вглядываясь в тусклое небо. Бывает же такое: то не допросишься дождя, а то деваться от него некуда.

А между тем этот дождь скорее, чем солнце, размесил, а потом и превратил в воду почти весь снег на субальпийских лугах. Бурые и рыжие холмы оголились во всей своей зимней неприглядности: старая, войлоком сбившаяся трава, прошитая во всех направлениях мышиными ходами, убитые морозом ещё осенью толстые стебли лопухов, борщевиков и цицербита. В ложбинах, где снег вытаял в последнюю очередь, чёрными пятнами лежали усталые кусты рододендрона.

Луга были пустынны. Только истинные верхолазы, кавказские туры, не покидали своих родных скал и, пока не потеплело, довольствовались малым: сухой прошлогодней травой и однолетними веточками берёзовых кустов.

Снег расстаял и около высокогорного приюта, где хозяйничал Александр Сергеевич. Старому человеку удалось поставить на ноги искорёженные, смятые снегом полукруглые домики. Они поднялись уже не такими красивыми, но все-таки могли дать приют усталому племени туристов.

Закончив ремонтные дела, Александр Сергеевич решил сходить на свой старый приют «Прохладный». Поскольку снег на субальпике сошёл, он посчитал возможным сделать ходку напрямик, минуя известные тропы, по одному из тех маршрутов, которые знал он да ещё пяток лесников. Ночёвку предполагал устроить где-нибудь около Джемарука. Там недавно поставили балаган.

Сергеич окинул взглядом свой «филиал», укрепил за плечами рюкзак, за поясом — топор и спозаранку пошёл точно на восток, стараясь не очень отходить от размоченных лугов, чтобы не попасть в какое-нибудь непроходимое ущелье. Туман мешал ориентироваться. Когда между приютом и путником пролегло километра два, опять пошёл сильный дождь.

Сергеич оглядел свой промокший плащ, плюнул в сердцах и повернул назад.

Следов раскисшие луга не оставляли. Александр Сергеевич шёл больше по наитию, чем по приметам, потому какие же приметы, если перед тобой стоит серая шумящая стена дождя. Прошёл час, другой, а вокруг не оказалось ничего похожего на только что оставленный приют.

Заблудился, в общем.

Начал забирать левей, куда полого спускался луг. Даже шаг ускорил, считая, что вот сейчас в пихтарник войдёт и отдохнёт у огня. Но вдруг оказался на краю пропасти, глубину которой определить не мог. Буркнув что-то сердитое в адрес «дурня», которому, само собой, в такую погоду «только на печи лежать», Сергеич тронулся вдоль обрыва и скоро опять очутился перед ущельем. Пошёл было вправо, по краю ущелья, попал в непролазные кустарники; они повели его вниз, вниз, и тут перед ним выросла высоченная стена из мрачного мокрого камня.

Под стеной торчали небольшие искривлённые буковые деревца, темнел кустарник. Измученный человек принял решение идти вдоль обрыва, высматривая пещеру или хоть углубление, куда не заливает дождь. По пути Сергеич срубил и взвалил на плечо сухостойное деревцо: а то ведь будет ли оно там, где удобно ладить огонь, ещё неизвестно. К счастью, вскоре на высоте не более трех метров обнаружилась выступающая плита, а над ней чёрный зев углубления.

Увидел даже не вход, а просто щель между двумя разошедшимися, стоящими вертикально плитами. Откинул прилепившийся к камню самшит и смело полез в эту щель.

Два метра узкого прохода, а дальше широко и никакого движения воздуха, тепло. Значит, не проходная пещера.

Александр Сергеевич сбросил рюкзак, плащ, порубил свою жердь, и вскоре приятный дымок потянулся из расщелины, свидетельствуя о том, что пещера не маленькая и тяга в ней все-таки есть.

Первый час ему было недосуг наблюдать за окружающей тьмой. Он сушился. Потом с удовольствием натянул на себя тёплую, дымом пахнущую одежду, повесил вниз голенищами сапоги и сел на камешек в одних жарких, жениной вязки, шерстяных носках, наклонившись над экономным костром. Отлично устроился.

День клонился к вечеру; дождик то лил как из ведра, то едва моросил, конца ему не было, и Александр Сергеевич понял, что придётся заночевать в этом, судьбой уготованном месте.

Уже в сумерках выглянул: нет дождя. Небо поднялось, вдали развиднелось, показалась белая шапка горы.

— Ну-ка, поглядим, куда это мы попали… — с такими словами он вышел на каменный порожек и приложил бинокль к глазам.

Зубчатый хребет возник на фоне темнеющего неба, и он тотчас угадал в нем знакомый отрог, видный также и от балаганов, но под другим углом зрения. И ещё одинокая горушка, похожая на островерхий шатёр, попалась на глаза. Если рядом такие знакомые горы, то где-то близко и приют. Теперь бы подняться повыше.