Штурмовики над Днепром - Пальмов Василий Васильевич. Страница 49

Прорвав укрепление на реке Молочная, войска 4-го Украинского франта вышли к Перекопу и освободили Левобережную Украину в низовьях Днепра. Лишь в излучине реки у Никополя противнику удалось удержать на левом берегу реки плацдарм глубиной до тридцати и по фронту сто пятнадцать километров. Отсюда фашистские войска угрожали отсечь наш фронт, нацеленный на Крым. Удар намечался по кратчайшей прямой – на Мелитополь. Кровопролитные бои за плацдарм шли с ноября сорок третьего по февраль сорок четвертого года.

Наши войска пытались прорвать вражескую оборону то на левом, то на правом фланге, то по центру плацдарма. Четко взаимодействуя, штурмовики вслед за артподготовкой наносили удары по заданным целям. Однако ожидаемого результата не было. Мы обратили внимание – в первом вылете зенитный огонь противника был, как правило, относительно слабый, во втором же и в последующих – шквал огня. Примерно то же происходило и на земле, как будто сила вражеского огня с нашим наступлением нарастала. Наши войска несли большие потери, а продвижение вперед было ничтожное. Противник оставался неуязвим и успешно отражая атаки. Чем было объяснить эту неуязвимость вражеской обороны? В конце концов мы эту загадку разгадали: на плацдарме гитлеровцы соорудили несколько рядов траншей, соединенных ходами сообщения. Лишь только мы начинали артподготовку, как войска противника из первых траншей отводились вглубь. Когда же нашу артиллерию сменяла авиация, гитлеровцы снова занимали первые траншеи. Вот и получалось, что наша пехота поднималась в атаку, а фашисты встречали ее свинцовым шквалом.

По центру плацдарма в районе Каменки противник расположил резерв – танковую и зенитную дивизии, которые перебрасывались туда, где начиналось наше наступление. Танки на позициях закапывались в землю и тщательно маскировались, отыскать их было трудно, а поразить можно было только прямым попаданием. Низкая облачность и ограниченная пригодность полевых аэродромов сдерживали использование нашей авиации на всю мощь. Действовали в основном только штурмовики: вели разведку, штурмовку и бомбометание. Из всех аэродромов корпуса лишь наш оказался самым пригодным для полетов. Были дни, когда из всей 8-й воздушной армии в боевых действиях участвовал только наш 806-й полк. Остальные не могли взлететь из-за распутицы.

По утреннему заморозку, пока не оттаял грунт, мы подруливали самолеты на самую площадку. Взлетали с места: летчик, зажав тормоза, доводил обороты мотора до полных, а механики всей эскадрильи в это время становились под консоли плоскостей и приподнимали их, чтобы разгрузить стойки шасси. По сигналу летчика они отбегали в стороны, и самолет в фонтанах брызг, как глиссер, начинал разбег. Ведущий, взлетев первым, ждал над аэродромом остальных. Однако даже в таких условиях каждый летчик успевал сделать в день один-два вылета. В конце дня мокрые и усталые механики еле держались на ногах, но лица их светились сознанием честно исполненного долга. В полку по этому поводу шутили, что наши самолеты взлетали прямо с рук.

В середине декабря на два-три дня подморозило, и сразу же началось наступление наших войск на правом фланге в направлении Днепровки. Полк получил задачу поддержать наземные войска. Первый вылет прошел хорошо, хотя штурмовать вражеские позиции приходилось в трудных условиях. Мешала все та же низкая облачность и густые зенитные трассы, особенно яркие на темном фоне зимнего неба. А из второго вылета не вернулось три экипажа. До сих пор помню белый пылающий факел самолета, который вел летчик Николаев. Вначале он пытался скользить, чтобы сорвать пламя, но самолет все больше разгорался, из огня и дыма уже видны были только консоли крыльев. Штурмовик метеором пошел к земле. Не вернулся и экипаж Саши Карпова. После первого захода он ушел в сторону своих войск, но на аэродроме не появился. Наступили ранние зимние сумерки, впереди была долгая ночь. Все наши запросы наземных войск ничего утешительного не дали. Я не находил себе места. Мы с Карповым по-прежнему жили на одной квартире. С аэродрома всегда возвращались вместе. А сегодня после вялого, молчаливого ужина я одиноко брел по улочке небольшого хутора Ситкули, возле которого стоял наш аэродром. Наша бойкая молодая хозяйка Марийка встретила меня с тревогой в глазах:

– А где Саша?

– На аэродроме задержался, – ответил я как можно спокойнее.

Но вижу – Марийка не поверила. Набросила фуфайку и шмыгнула к соседям, у которых жили офицеры полка. Оттуда она вернулась очень скоро и с укоризной посмотрела на меня.

– Все знаю, Вася. Но чувствует сердце – Саша вернется!

Потом она еще что-то говорила, а я думал об этой простой крестьянской девушке, которая была моложе нас годами, но обладала мудростью человека с богатым житейским опытом. Марийка рано осталась без матери, одна вела все хозяйство, да еще ухаживала за больным отцом. Немного шумливая, быстрая на язык, она тараторила:

– Я все вижу, все угадываю. У меня живут только командиры эскадрилий. До вас был тоже командир. Поднимется утром, а я вижу – ночь у него была бессонная.

– Это как же ты видишь? – спросил я.

– Очень просто: утром вижу, простыня скручена – значит, всю ночь вертелся, плохо спал. А насчет Саши не волнуйся – будет дома.

Как в воду глядела Марийка. Часов в одиннадцать вечера под окнами раздались знакомые шаги, и на пороге появился Карпов… Что же произошло?

– Подбили мотор, еле дотянул до своих, упал на переднем крае, – Александр говорил коротко, устало.

Рядом охала и ахала Марийка. Для нее «упал» означало – упал камнем. Пришлось рассказать ей о сложности посадки подбитого самолета с остановившимся мотором. Тогда при планировании слышишь только свистящий ветер, и всего секунды даны тебе на расчет для посадки. Прозеваешь или место окажется неподходящим – вот уже тогда действительно камнем вниз, ведь штурмовик весит шесть тонн. Погрустили о Николаеве. Оказалось, что Карпов видел его горящий самолет уже с земли. Я не удержался, сообщил, что тоже прилетел с отметиной: под передним бензобаком – вмятина, в броне – трещина сантиметров пятнадцать.