В океане - Панов Николай Николаевич. Страница 15

Скребок летал под рукой главного боцмана как птица.

Конечно, подремонтировать эти баржи следует — раны войны залечить. В таком виде их только и можно что камнями набить, якорь-цепи к ним принайтовить и затопить как вечные якоря. А все же подумайте, зачем красим их, как заправские корабли?

Перед Европой покрасоваться, что ли, хотим? — буркнул Мосин. — Будем в чужие порты заходить, нехорошо, что на борту ржавые развальнюги. — Он протянул руку к скребку. — Да уж дайте, товарищ главный боцман, докончить.

Но главный боцман не отдавал скребка.

— Для себя это делаем, не для Европы, пойми! Русский человек во всем порядок любит. А вы матрос боцманской команды, хозяин корабля. Вас тоска должна грызть, если каждая задрайка не блестит на борту. Образцовый корабль — вот в чем сейчас ваша матросская слава.

Он отдал наконец Мосину скребок, с минуту наблюдал, как тот принялся с новой энергией за работу. Потом снова подошел к Щербакову.

— Ну, вот и лучше у вас пошло!

Щербаков вспыхнул от удовольствия. Все знали, как скуп на похвалы мичман Агеев.

Сергей Никитич вновь пересек палубу, пристрастным взглядом озирая свое хозяйство. Скоро — в море. Ничего не должно быть упущено перед таким серьезным походом.

На черном борту второй, уже окрашенной заново баржи, поджав под себя ноги, сидел водолаз Коркин. Он был в одних трусах. В руках Коркин держал медный, глазастый, похожий на отрубленную гигантскую голову шлем, протирал сухой ветошью стекло.

— Отдохнуть бы пора, товарищ мичман. После обеда не отдыхали нынче. В кубрике у нас прохладно.

— В плавании отдохнем, — сказал Сергей Никитич. Молодой водолаз Пушков ремонтировал порванную водолазную рубаху. Костюм из толстой зеленоватой резины лежал, свесив через борт одну из перчаток.

Вчера, спускаясь под воду, Пушков порвал рубаху о выступающий острый край докового понтона. В скафандр просочилась вода. Пушков растерялся, задергал шланг-сигнал. Водолаз-инструктор Костиков вовремя пришел ему на помощь, вода так и не проникла в шлем. Сейчас Костиков возился на стапель-палубе дока — проверял работу недавно доставленной для экспедиции помпы.

— Там книжечка у вас интересная на рундуке, товарищ мичман, — крикнул Коркин. — Почитать взять не разрешите?

— Не могу, — отрывисто сказал Агеев. — В библиотеке ледокола возьмите — не сегодня-завтра менять эту книгу буду…

Он зашагал дальше — туда, где под руководством Ромашкина матросы обносили вокруг кнехта очередной, тяжело грохочущий трос.

Хорошо, чисто работает Ромашкин, славный из него получится боцман… Все на месте, нормально заканчивается подготовка к походу…

И все же что-то казалось несделанным, незавершенным. Агеев остановился у борта, провел рукой по лицу.

Какое-то неясное беспокойство не покидало душу. Старался разобраться в причинах этого беспокойства и вдруг понял — сегодня не мог повидаться с ней, обменять прочитанную книгу. «Неужели из-за этого душа не на месте?» — усмехнулся боцман.

Только что, в перерыве между работой, он успелтаки сходить на шлюпке на ледокол, но библиотека оказалась запертой, не было Ракитиной и в каюте.

«Ладно, завтра повидаюсь», — повторил про себя мичман.

Ясное дело, захлопоталась Татьяна Петровна, сегодня опять должна была отправиться в коллектор. Странно, что забыл об этом, разлетевшись в библиотеку с книжкой!

У нее своя жизнь, у него своя… И все-таки непрестанно думал о ней, непонятно расстроился, найдя закрытой дверь библиотеки на ледоколе.

— Что к огню ближе, то жарче. Что к сердцу ближе, то больнее, — стоя на палубе дока, сам себе сказал мичман Агеев.

У фок-мачты по широкому деревянному мостику «Прончищева» шагал взад и вперед Фролов.

На ледоколе шла обычная вечерняя жизнь. Матросы кончили погрузку, толпились на юте, прикуривая друг у друга. Из тамбура вышел кок Уточкин, его лицо казалось раскаленным от жара плиты. Он стоял, прислонившись к фальшборту, вдыхая поднимающуюся от воды прохладу…

Темнело. Там и здесь на берегу зажигались огни. «Не Леонид ли идет? — подумал Фролов, смотря в сторону городских улиц. Должен бы вернуться давно, к спуску флага, а скоро уже вечерняя поверка. — Загулял сегодня парень. Работает хорошо, но каждый день к вечеру томится, а сегодня вот получил увольнительную и загулял… Точно, Ленька!»

Леонид очень торопился. Бескозырка сбилась на затылок, прядь смоляных жестких волос прилипла к потному лбу. Жуков делал огромные шаги, почти бежал к сходням ледокола.

Выражение растерянности, чуть ли не испуга было на его необычно бледном лице.

Жуков стремительно подошел к сходням.

— Капитан третьего ранга на корабле? — донесся его голос до Фролова.

— На корабле! — ответил дежурный у трапа. «Так», — подумал Фролов. Сердце начало биться сильнее, трудно было устоять здесь, на мостике, когда что-то, по-видимому, стряслось с Леонидом.

Всего несколько суток прошло, как, заняв койку рядом с койкой Фролова, поселился в кубрике «Прончищева» этот вновь назначенный в экспедицию сигнальщик. Но то ли сразу пришелся по душе Жукову веселый прямодушный Фролов, то ли много общего нашли они в своих судьбах — сигнальщиков, боевых моряков, — но мало-помалу полностью посвятил Леонид нового друга в свои сердечные тайны.

В синем свете забранных сетками фонарей, когда кругом уже крепко спали матросы, застенчивым шепотом рассказывал Жуков Фролову о девушке на берегу, о колебаниях и спорах, об окончательно принятом решении объясниться с ней в последний раз, поставить ее перед фактом…

«Значит, какой-то не тот разговор получился!» — думал беспокойно Фролов.

На мостик взбежал рассыльный, взмахнул розовым листом.

— Сейчас же передайте на док!

На листке торопливым почерком капитана третьего ранга Андросова было написано всего несколько слов. Приказ мичману Агееву немедленно прибыть в каюту капитана третьего ранга на высылаемой с «Прончищева» шлюпке.

Выхватив из клеенчатого футляра цветные флажки, Фролов взмахнул ими в сторону дока.

И на доковой башне вахтенный сигнальщик поднял руки с флажками, стал принимать семафор.