Я, следователь.. - Вайнер Аркадий Александрович. Страница 16

Профессионализм многолик. Но в одном он всеобъемлющ: все, не имеющее отношения к работе, уходит на второй план. Недавно на фотовыставке я видел снимок, показавшийся мне символом профессионализма: за кулисами ночного клуба со стриптизом два молодых актера о чем-то говорят с обнаженной балериной. Их лица озабочены, позы утомленно-свободны, напряженно выразительны руки в энергичных жестах. И никому нет дела до того, что женщина — голая. Это не распущенность, это не пресыщенность и не тупость. Это — профессионализм…

Мое сердце не имеет права пылать. Оно должно стучать ровно и сильно. И долго. Чтобы я, покуда оно стучит, мог превращать фантомы в реальное зло и карать его. Потому что мое сердце — сердце профессионала — тоже ломает свой ритм и вбивает молотом кровь в виски, когда я говорю чуть слышно:

— Тамара, Женя Корецкий погиб…

Она кивнула, как будто давно уже знала об этом, и закусила до крови нижнюю губу.

Она смотрела мне прямо в переносицу, и я хотел влезть под стол, провалиться сквозь землю, испариться на стене — только бы не чувствовать на себе этот слепой, обращенный внутрь взгляд. А еще мне хотелось подойти к ней, обнять ее за плечи, чтобы она уткнулась мне лицом в грудь, и сказать шепотом:

— Ну, поплачь, маленькая, поплачь. От слез становится легче. Поплачь, я буду рядом и буду ждать. Потому что у меня — это одна ночь. А у тебя их будет много, таких горьких, пустых ночей. От слез становится легче.

Но она не плакала. Сидела на стуле очень прямо, серая, холодная, как давно сгоревшая в печке зола. Так мы и сидели молча. Долго-долго. Я боялся шевельнуться, чтобы она не сломалась, не рассыпалась, не превратилась в пыль.

Потом она вдруг сказала растерянно:

— А он мне говорил, что мы проживем сто лет и умрем в один день…

Я вздрогнул от неожиданности, и она по-прежнему смотрела прямо на меня и видела, как в камере-обскуре, только то, что происходило внутри нее вчера, месяц назад, давно.

— Когда я осталась у него дома, то среди ночи проснулась. Женя не спал, он смотрел мне в лицо. Я погладила его по голове и спросила: «Это очень плохо, что я не плачу?» — «А зачем тебе плакать, родная?» -"Говорят, что в эту ночь девушка должна плакать". — «А тебе хочется плакать?»-"Мне хочется петь. Мы ведь проживем сто лет…"

…Я стоял у окна, ухватившись за железную решетку, и смотрел на улицу. По широкому шумному проспекту уходила от меня Тамара, я видел только ее одну, бредущую бессильной походкой, с опущенной головой — без направления, без мыслей, без цели. И, может быть, потому, что еще несколько часов назад Леонидов нашел ее весело хохочущей с подругами в коридоре университета, это было особенно страшно. Я отошел от окна.

— Наверное, я никогда не стану профессионалом, — подумал я вслух.

— Что-о? — удивленно переспросила пухленькая розовая девушка-машинистка, сидевшая за маленьким столиком в углу кабинета.

— А-а-а! Ничего! — я резко обернулся к ней. — Пишите! Лист дела тридцать шесть!

Машинистка, обиженно поджав губы, начала печатать протокол.

Стрекот машинки прекратился — девушка подняла на меня глаза и иронически ухмыльнулась. Я отвернулся со злостью, и машинка застучала снова.

Девушка опять подняла голову, иронически, понимающе кивнула, явно желая что-то сказать.

— Леночка… — едва сдерживаясь, прошипел я. — Леночка, я вас очень прошу не отвлекаться… 

Яростный стрекот машинки:

Лист дела 37

Тамара вернулась в половине десятого.

— Постарайтесь, — взмолился я. — Напрягите память, это очень важно. Вспомните все, абсолютно все, что касается Отари.

Тамара доверчиво посмотрела на меня:

— Я — мне трудно… Понимаете, он мне сразу не понравился, честно… Легкомысленный какой-то. И потом… Женя-то всего на несколько дней вырвался… Мы столько не виделись! И вдруг — этот Отари…

Она опустила голову и надолго задумалась. Потом вдруг зло, с неожиданной ненавистью сказала:

— Деньгами, как миллионер, швырялся. И каждый раз на меня оглядывался: вот, мол, я каков! А потом заманил Женю и… и все… — Тамара закусила губу, устремив сквозь меня невидящий взгляд.

Я неуклюже положил руку на ее ладонь:

— Тамара, я понимаю, что вам сейчас очень тяжело. Но вы должны мне помочь.

Она посмотрела на меня.

— Мне надо поехать с вами в ресторан «Астория» — может быть, вы вспомните официантку, которая вас обслуживала.

— Нас обслуживал официант — молодой парень.

— Вы сможете его вспомнить? — Тамара подумала, потом кивнула: — Наверное, смогу…

…Ресторанный зал был переполнен. Оглушительно гремел джаз. Крохотный трубач так надувал щеки, что я боялся, как бы он не лопнул, упав на пол комочком посиневшей кожи. Мы стояли у дверей, и Тамара сказала безжизненным голосом:

— Мы сидели вон в том углу…

Сейчас там шумно и весело гуляла большая компания. Я некстати подумал: «Где стол был яств…» И почему-то меня охватило злое, несправедливое и от этого еще более острое чувство по отношению к этим веселым, подвыпившим, ни в чем не повинным людям. Развевая фалды смокинга, иноходью бежал метрдотель.

— Одну минуточку… — остановил я его.

Он мгновенно выдал мне порцию казенной любезности:

— Дорогой мой, ничем не могу быть полезен — сегодня много гостей…

— Это я решу сам, можете ли вы быть мне полезным, — грубо сказал я. — У вас есть официант — маленького роста, блондинчик? Молодой?

— Как же! Поленин Валерий. А что случилось?

— Ничего. Посадите нас к нему за отдельный стол.

Он посмотрел на меня внимательно, и лицо его озарилось догадкой.

— Ах, вы — оттуда? — он махнул большим пальцем куда-то себе за плечо.

— Нет, отсюда, — и я показал пальцем за свое плечо.

— Сейчас, сейчас накроем!

Поленин принес графинчик вина и кофе почти мгновенно. Когда он отошел, я спросил Тамару:

— Вы уверены, что это тот?

— Да.

Через некоторое время Поленин подошел к нашему столу снова:

— Что-нибудь желаете еще?

— Да. Присядьте.

— Простите, по служебной инструкции не полагается.

— Инструкции создают для того, чтобы их нарушали. Садитесь, мне надо поговорить с вами.

Он присел, лицо его выражало крайнее удивление. Спиной он загораживал от меня зал. Я протянул ему мое удостоверение.

— Понятно, — кивнул Поленин.

— Вы не помните эту девушку? — показал я глазами на Тамару.

— Да, помню, конечно. Я просто не подал виду, потому что у нас своя этика.