Виа Долороза - Парфенов Сергей. Страница 77

Бабулька, задохнувшись от возмущения, зашлепала в гневе бесцветным морщинистым ртом:

– Ах, ты… Фашист проклятый! Ты кого ж собираешься высылать? Тех, кто тебя, вырастил, воспитал, обучил? За сто первый километр?

Но парень лишь сунул руки в карманы широких джинсов и заявил, презрительно скорчив сочные яркие губы:

– Вырастили меня родители, а не коммунисты… А вашу коммунистическую партию, и вас – коммунистов, я ненавижу! Ваша КПСС, та же фашистская СС! Понятно?

Бабка осеклась, не зная, чем крыть, но тут младший сержант с чернушной, как гуталин, шевелюрой, оторвался от стаканчика мороженного и бросил на парня сверху недовольный взгляд:

– Эй, дорогой… Остынь, слышь!

Парень в ковбойке неприязненно вскинул голову и взгляды у молодых людей встретились. Несколько секунд они оценивающе ощупывали друг друга, как боксеры перед поединком, – (Курской понял, что ему, пожалуй, самое время вмешаться), – но тут девчушка, безропотно стоящая у ребристой гусеницы боевой машины, наблюдавшая за всем с растерянным любопытством, сказала жалобно:

– Ребята! – ее глаза, как два маленьких незамутненных озерца, были обращены к бойцам на бронированной машине. – А вы в нас правда стрелять не будете?

Младший сержант на броне сразу обмяк и снисходительно посмотрел на девчушку – (кроха, чего с нее взять!)

– Не-а! Не будем… – отозвался он с солидностью.

Вспомнив о забытом мороженном, он жадно откусил кусок от вафельного стаканчика, а затем ткнул мороженное сидящему рядом худосочному десантнику – "на, доедай!" Парень в клетчатой ковбойке, уставился на него и едко, с подковыркой спросил:

– Ну, а если приказ дадут?

– Да пошли они в жопу со своим приказом! Пускай сами стреляют… – ответил сержант и прислонившись к коротенькой башне, равнодушно прикрыл глаза.

– А вот это правильно, ребятки! – затараторила вдруг бабулька. – Стрелять не надо… Не по кому тут стрелять, деточки… Главное, чтоб все живы были…

Сказав это, она повернулась и неторопливо засеменила прочь. Потом, вдруг вспомнив о чем-то, обернулась и перекрестила всех вместе – и сидящих на броне, и стоящих рядом. Курской подошел к боевой машине поближе.

– Эй, бойцы! А командир-то ваш где? – спросил он.

Сержант открыл один глаз и ткнул пальцем на стоящий неподалеку киоск.

– Вон… За спичками пошел…

Курской оглянулся. Рядом с киоском стоял невысокий офицер, который судорожно рылся в кошельке. Курской сощурился.

– Вы одни здесь, что ли?

Сержант открыл оба глаза и недоверчиво покосился на Курского. Взгляд его неприязненно скользнул по добротному двубортному костюму, по рации, болтающейся на тонком ремешке, но натолкнувшись на золотую звездочку Героя, подобрел.

– Одни… А че?

– Да так… Ничего! Ты отдыхай, сержант, отдыхай… – Курской повернулся и направился ко входу в здание правительства. Пройдя сквозь стеклянные двери, он оказался около входных турникетов. Дорогу ему преградили двое охранников с короткими, тупорылыми автоматами на груди.

– Пропуск, пожалуйста, – вежливо, но весьма настойчиво произнес один из них, многозначительно положив ладонь затворную крышку. Курской порылся во внутреннем нагрудном кармане и, выудив оттуда красную книжицу, протянул ее охраннику. Пока дежурный внимательно изучал его пропуск, Курской огляделся. За турникетами, в глубине холла стояли ещё двое охранников. Они настороженно наблюдали за входом. Живот их и грудь прикрывали тяжелые бронежилеты, из карманов которых торчало несколько запасных рожков к автомату. "Повышенные меры безопасности", – понял Курской. Охранник вернул пропуск и сказал:

– Товарищ Курской, вас, как приедете, просил связаться по рации майор Кожухов…

– Знаю… – Курской сунул пропуск обратно к себе в нагрудный карман. – Как тут у вас?

– Да пока вроде спокойно, – доверительно сообщил охранник.

Курской поднял рацию, нажал клавишу связи и произнес:

– Александр Василич… Это Курской… Я в Белом доме…Здесь все нормально… Можно ехать…

Вскоре на площадь начали въезжать правительственные лимузины и останавливаться перед входом Дома правительства. Из подъехавшей длинной черной "Чайки" вылез высокий человек в темно-сером костюме, которого тут же окружили охранники. Они стали суетливо прикрывать его со всех сторон, настороженно озираясь по сторонам.

– Бельцин приехал, – авторитетно заявил лейтенант, недавно ходивший к киоску за спичками, а теперь вернувшийся и смоливший рядом с БМП сигаретку без фильтра. – Сейчас небось турнут нас отсюда! Экипаж, построиться! – сказал он строго. Бросив окурок на мостовую, он вдавил его в асфальт тяжелым каблуком десантного ботинка, но Бельцин, совершенно не обратив внимания ни на БМП, ни на стоящий перед ней экипаж, быстрым шагом пересек площадь и вошел в здание.

Оказавшись у себя в кабинете, Бельцин подошел к окну и стал рассматривать открывающийся из окна вид. Обычно ему нравился этот монументальный пейзаж, словно сошедший с полотен Юона. Но сейчас, глядя на темные, мутные воды Москва-реки, Калининский мост и грязно-серую пирамиду гостиницы "Украина", чей острый шпиль подпирал пасмурное августовское небо, Бельцин, впервые почувствовал, что привычный вид не радует его. Пейзаж как будто затаил угрозу в своей промозглой сырости. Отвернувшись от окна, Бельцин подошел к столу и уселся в высокое тугое кресло.

"Надо организовать защиту здания. Это сейчас главное…" – сердито подумал он.

Он набрал внутренний номер Кожухова, но телефон ответил ему продолжительными, длинными гудками. Положив трубку на место, Бельцин нажал на кнопку громкой связи.

– Найдите мне Кожухова… – произнес он, а потом добавил. – И вызовите ко мне Чугая…

Отпустив клавишу, он задумался:

"Кого назначить ответственным? Кожухова? Чугая?"

Прошедший все ступени партийной служебной лестницы, Бельцин прекрасно знал, что после достижения определенного служебного уровня обязательно начинаешь сталкиваться со служебными интригами. Причем, чем выше взбираешься по служебной лестнице, тем жестче, бескомпромисснее становится эта невидимая, подковерная борьба. Его окружение тоже не было исключением… Это он тоже знал… Вокруг него велась незаметная тихая возня, больше похожая на непримиримую войну, без правил и джентльментских соглашений, со своими непримиримыми противниками и изощренными приемами. Это была своего рода борьба за выживание, жесткая конкуренция за близость к телу, те издержки служебного положения, с которыми он должен был мириться, но которые тем не менее он должен был отслеживать, чтобы никто из его окружения не мог подумать, что кто-то может оказывать на него решающее влияние.

Правда, сейчас был совсем другой случай, совсем другой… Сейчас было не до политесов… Нужен был профессионал… Военный… Желательно имеющий боевой опыт и немаленькое воинское звание. В памяти у Бельцина всплыло лицо генерала Курского с его твердым, волевым взглядом из-под под лихого темного чуба.

"Закончил Академию Генштаба, – вспомнилось Бельцину, – был Афганистане… Гм-м…" Бельцин взял с позолоченной подставки отточенный карандаш и принялся нетерпеливо вертеть его в руках. Потом протянул руку к пульту громкой связи и сказал:

– Найдите мне генерала Курского. И пришлите его ко мне…

Через несколько минут в его кабинет, коротко поступавшись, вошел Чугай.

– Вызывали, Владимир Николаевич? – спросил он, оставляя за собой широко открытую дверь. За его плечами Бельцин увидел рослую фигуру Кожухова, из-за которой выглядывал чуб генерала Курского.

– Проходите… Садитесь! – кивнул тяжелым подбородком Бельцин на стоящие рядом со столом стулья.

Кожухов, Чугай и Курской прошли в кабинет. Дождавшись пока они рассядутся, Бельцин ошпарил их нетерпеливым взглядом и произнес:

– Я позвал вас потому, что считаю, что сейчас самое главное это обеспечить защиту Дома правительства… Надеюсь понятно, что в Москве мы сегодня оказаться не должны? Если кто-то ещё не понял, объясняю… То что, на дороге оказались вооруженные люди, – не случайность! Совершившим государственный переворот не нужен ни президент России, ни российское правительство! Поэтому заявляю сразу – с ними у нас не будет никаких переговоров! – произнеся это, Бельцин гулко ахнул широким кулаком по столу, словно поставил в вопросе жирную точку. Приглашенные поняли – прений не будет. Бельцин ничего не собирается забывать или прощать. Произнесенное только что – это не просто фраза, вырвавшаяся в горячке натянутых нервов. Нет! Это приговор… Заочный приговор путчистам…