Натянутый лук - Паркер К. Дж.. Страница 80

«Мкрб дмт что отк нврн, в отл Юзеб в Фил глв 23//34 до 60 но обрте вним против т. з. Коммен Силент в Общ Содр глв 9//17 дал где предп отд ин истлк».

Все втиснуто в пробел над строкой, как муравьи, ползущие по стебельку цветка. Конечно, могло быть и хуже, могли написать в одном месте три или четыре комментария так, что основной текст невозможно было бы прочитать, и Мачера мучилась бы, как ребенок с первым букварем.

Макробий полагает, что этот отрывок неверен, аккуратно написала она, в отличие от Юзеблия, как сказано в «Философии», глава 23-я, строки с 34-й по 60-ю; но обратите внимание на противоположную точку зрения в комментариях Силентия, в общем содержании, глава 9-я, строки от 17-й и далее, где предпочтение отдается иному толкованию. Да, подумала Мачера, и какое это имеет значение, учитывая, что все это — лишь шутливый спор двух ученых, умерших более четырехсот лет назад, о теории, которая давно признана примитивной. Впрочем, видимо, имеет, иначе зачем она сидит здесь, согнувшись в три погибели, пытаясь все расшифровать в надежде на то, что получит хорошую оценку. Имеет значение, потому что люди, которые принимают экзамен, так считают, возможно, потому, что точно так же сидели в библиотеке и переписывали эту страницу, когда были в ее возрасте. И все-таки интересно узнать, когда последний раз эту книгу читали не второкурсники, готовящиеся к экзамену?

Мачера, опустив глаза на страницу, посмотрела на следующую строчку в основном тексте, зевнула и выглянула в окно. Стояла ясная погода, и силуэт острова Сконы отчетливо вырисовывался на чистом небе. Там, очевидно, скрывается враг, последнее воплощение темной и опасной силы, дожидающееся слабых, беспомощных, непослушных девочек, которые отказывались есть обед. Мысль о том, что враг так близко, очень ее тревожила, и Мачера часами могла сидеть, глядя на воду и представляя, как на поверхности появляются лодки, пики и шлемы сияют в тусклом свете… Нет, так она никогда не закончит работу, не сдаст экзамены, и ей придется вернуться домой. О, черт побери эту Скону с ее войной!

Мачера не подняла голову, потому что знала, что человек, стоящий рядом, ненастоящий и что она снова попала в незапланированное видение (если бы только за это добавляли баллы).

— Мачера, — сказал Алексий. — Извини, я помешал тебе?

— Немного, — ответила она, пытаясь скрыть раздражение. В конце концов, патриарх Алексий — один из величайших ученых, и ей следовало бы гордиться…

— Ты слишком много работаешь, — сказал он, — не высыпаешься. Так ты можешь заснуть во время экзамена, не смейся, с моим другом как-то такое случилось. Он целый год зубрил предмет и только успел написать свое имя, как в следующий момент почувствовал, как кто-то трясет его за плечо и забирает листок с ответом. После этого он забросил философию и занялся продажей вина, заработал много денег и сейчас жил бы припеваючи, если бы его не убили во время падения Города. А что ты читаешь?

— Вютсаса. «О неизвестности», — ответила Мачера. — Доктор Геннадий говорит, что это ключ к пониманию всего неотрактарианизма.

— Он прав, — сказал Алексий. — Хотя странно слышать это от Геннадия, учитывая, что он так и не прочел эту книгу. Я сам прочитал ее однажды, давно, и, по правде говоря, ни черта не понял. Поэтому просто ограничился «Пандектами», в них все ясно описано.

— О! — Видно было, что Мачера потрясена. — Но там говорится, что «Комментарии»…

— А, — улыбнулся Алексий. — В «Комментариях» просто подробно описывается то, о чем кратко сказано в «Пандектах».

— О!

— Только, ради Бога, не говори об этом на экзамене, — продолжал Алексий, — иначе тебя сразу выгонят.

— О…

— Что было бы вполне справедливо, — продолжал Алексий, — потому что тебя учили, что Вютсас открыл закон о неизвестности, а на экзамене проверяют, что вы выучили, а не то, до чего додумались сами. В конце концов, выводы, сделанные в «Пандектах», не теряют из-за этого своей важности, так что какая разница, кто их написал?

— Наверное, вы правы, — ответила Мачера, хмурясь. — И все равно это нечестно.

— Почему? — Алексий пожал плечами. — Так было всегда. Я бы на твоем месте не стал дочитывать книгу, а перешел бы к «Пандектам». В конце концов, так сделал сам доктор Геннадий.

Мачера посмотрела на него, потом послушно кивнула.

— Если вы так говорите. И я все же думаю…

— Через тридцать лет это прекратится, — перебил Алексий. — Я имею в виду, размышления. Ты просто вырастаешь из них, как змея из старой шкуры. Кстати, я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать философию. Не возражаешь, если я присяду? Я знаю, что это ненастоящее тело, но даже воображаемые ноги могут болеть.

— Ой, извините. Конечно, садитесь, пожалуйста. — Алексий облокотился о краешек стола.

— Так-то лучше, — сказал он, — а теперь перейдем к делу. Ты и я — смертельные враги.

Мачера удивленно посмотрела на него. Алексий успокаивающе взмахнул рукой.

— Знаю, знаю. Но дело не в нас. Все из-за войны. Поверь мне, это правда, меня привезли сюда, на Скону, а ты оказалась по другую сторону баррикад.

Мачера серьезно посмотрела на него.

— Я не уверена, что мне это нравится. Но вы ошибаетесь на мой счет. Почему именно я? Почему не доктор Геннадий?

Алексий усмехнулся:

— Геннадий — очень милый и умный человек, однако он умеет пользоваться Принципом так же, как я умею летать. Чтобы работать с Принципом, ему приходится использовать натурала.

— Правда?

— Вот я и подумал, — продолжал Алексий, — почему бы нам с тобой не заключить соглашение? Называй его частным мирным договором. Потому что скоро тебя снова посетит видение, и ты окажешься в критическом моменте в будущем, когда события могут развиваться в двух направлениях. Я понятия не имею, что это будет: солдат, стоящий в дверях, или генерал, поднимающий голову над окопом. И тут тебе предстоит принять решение, что случится дальше. Скажем, ты решишь, что солдат увидит врага и бросится бежать вместо того, чтобы противостоять ему, или генерал передумает выглядывать и снайпер не попадет в него. Когда это произойдет, я хочу, чтобы ты постаралась не принимать решение. Переключи свой мозг, скажи громко: «Я не знаю, что случится». И когда мы оба это сделаем…

— Извините, — сказала Мачера.

— Прости?

— Извините, — повторила она, — и, пожалуйста, не поймите меня неправильно, но мы действительно враги, откуда мне знать, что вы тоже не примете решение? Конечно, это звучит ужасно, — продолжала она, — но, если я сделаю, как вы говорите, не нанесу ли я вред своим и не помогу ли вашим? Кроме того, я хочу, чтобы Шастел победил в войне. В этом ведь нет ничего плохого, правда? Разве не должны люди прикладывать все усилия, чтобы их страна победила?

Алексий сузил глаза.

— Они используют тебя. Так же, как Ньесса использует меня. Конечно, ты понимаешь, что это неправильно.

— Правильно, если я не возражаю, — ответила Мачера. — Да, война — ужасная вещь, и мне так хочется, чтобы ее не было, потому что половина моих друзей на ней погибнет, а другая половина будет серьезно ранена, что, может, еще хуже, ведь им придется провести остаток жизни без руки, или без глаза, или без чего-нибудь еще. Но если я не буду ничего делать, чтобы помочь, это не значит, что войны не будет, это только значит, что они вряд ли победят; и что, если я сдержу свое обещание, а вы нет? Тогда я причиню вред…

Алексий недовольно нахмурился и встал; он поднял руку, размахнулся и ударил ее по лицу, и в этот момент он уже не был больше Алексием. Патриарх превратился в полноватую, коренастую женщину среднего возраста, которую Мачера никогда не встречала, но слышала, что ее зовут Ньесса Лордан. Девушка попыталась отползти в сторону, однако Ньесса пошла за ней, теперь в ее руках был нож, а за спиной она увидела Алексия, который в ужасе наблюдал, однако не двигался. Она уже добралась до двери, когда Ньесса протянула руку и схватила ее за волосы. Мачера закричала и попыталась подставить руку, защищаясь от ножа. Она чувствовала, как нож режет ее руки и ладони, он прошел прямо сквозь костяшки правой руки; то, что девушка ощущала, вряд ли можно было бы назвать болью, скорее это был страх. Мачера снова закричала, и Ньесса воткнула в нее нож, прямо под ребра, в то место, куда отец всегда втыкал нож, когда собирался разделывать кроликов. Она ощущала нож в себе, как нечто чуждое, что-то, что не должно там находиться…