Пробирная палата - Паркер К. Дж.. Страница 105

Конечно, он был прав. Вскоре лучники отошли, оставив на поле боя почти сто тысяч стрел, запас которых вовсе не был неиссякаем. Стрелы были повсюду: в земле, в деревянных рамках требушетов, в бортах повозок, в тентах палаток; торчали из рук, ног, тел раненых и убитых; они устилали территорию лагеря, подобно ковру внезапно пробившихся цветов; покрывали телеги и орудия, как мох или лишайник; они потрескивали под ногами артиллеристов, вышедших из-за укрытий. Подобно муравьям или комарам, стрелы проникали даже в закрытые помещения; словно пчелы, усыпленные дымом пчеловода, они лежали тут и там.

– Уберите здесь все! – кричал кто-то из офицеров. – И поскорее займитесь орудиями, время уходит. Где главный инженер? Нам понадобится двенадцать новых расчетов для шестой батареи. Список потерь… где эти чертовы списки? Неужели мне самому надо все делать?

Половина артиллеристов была выведена из строя; большинство ранены, но и убитых тоже хватало. Раненые лежали или сидели вокруг повозок, из них торчали стрелы; лекари сбивались с ног, вытаскивая зазубренные наконечники и бросая их тут же на землю. Время от времени кто-то умирал, тихо и спокойно или шумно и нервно, и тогда появлялись люди с тележками и грузили умерших, словно бревна для частокола.

Офицеры пришли к Бардасу и спросили, что делать дальше.

– Продолжаем, – ответил он. – Бейте по дороге и частоколу. Артиллеристов у орудий могут заменить алебардщики; надо лишь, чтобы у каждого орудия был хоть один опытный бомбардир, который говорил бы им, что делать.

Солдаты ходили по лагерю с большими плетеными корзинами, собирая стрелы: неразумно терять качественный материал, который вполне мог еще пригодиться, если не в этой войне, то в следующей. В распоряжении Империи были лучники, а значит, могли понадобиться и стрелы. Заполненные корзины ставили в бочки, а бочки грузили на повозки. Сломанные стрелы сортировались: наконечники шли на лом, древка на растопку или в распоряжение плотников, которые находили им практическое применение. Взвод пикейщиков сидел кружком у костра, срезая перья и бросая их в большие глиняные горшки. Впоследствии этими перьями набивались матрасы.

Бардас объяснял офицерам ситуацию:

– Это был жест, только и всего. А жесты следует игнорировать, как поступали ваши матери, когда вы в детстве отказывались есть кашу.

Говоря это, он думал о втором уровне пробы, испытании стрелами. Сталь доспехов должна выдерживать удар стрелы, выпущенной из девяностапятифунтового лука с тридцати ярдов. Большая часть доспехов не выдержала испытание и была отправлена на лом вместе с использованными наконечниками стрел.

Требушеты привели в порядок, и рычаги поднялись в воздух, словно молоты над наковальнями, швыряя камни на стоявшую на холме крепость.

– В основном, – говорил кто-то, – мы заделываем выбоины их снарядами, они как раз нужного размера, хотя иногда приходится обтесывать края. Не помешало бы еще несколько лебедок; сейчас их у нас почти не осталось.

Темрай старался сосредоточиться, но получалось плохо. Ему казалось, что обстрел продолжается уже несколько лет, что иначе просто не может быть, и он уже давно перестал обращать внимание на падающие сверху камни. Утром ему сообщили о смерти Тилден: ее убило осколком, когда перелетевший крепость снаряд ударился о выступ скалы. Темрай выслушал известие, но ничего не почувствовал; ему никак не удавалось сконцентрироваться на важном при постоянном грохоте и сотрясении земли под ногами. Он понимал, что все это делается специально, чтобы выманить его из крепости на равнину, и не собирался поддаваться на уловку. Такое у него уже бывало.

– Что с частоколом? – спросил вождь. – Леса хватает?

– Не совсем, – сказали ему. – Как ты и приказал, занимаемся в первую очередь дорогой, а на нее тоже лес нужен. Вытаскиваем задние столбы из верхнего частокола: от него толку все равно мало. Пока что бреши удается закрыть, но долго так продолжаться не может. Если делать так и дальше, появятся слабые места.

Темрай нахмурился; пытаться удержать в голове тему разговора было почти то же самое, что и стараться покрепче ухватиться за веревку: чем сильнее сжимаешь пальцы, тем острее боль.

– Несколько очевидно слабых мест – не так уж плохо, – сказал он. – Слабое место в стене – соблазн для противника. Пусть попробует воспользоваться, рискнет нанести удар, а мы будем наготове. Иногда лучшая возможность выиграть сражение появляется тогда, когда ты уже почти проиграл.

Это замечание было воспринято без энтузиазма.

Однако это так, думал он, и если бы они лучше изучали прошлые войны, то поняли бы, что я имею в виду.

Однако к прослушиванию лекции на историческую тему никто готов не был, поэтому Темрай постарался оставить без внимания угрюмое настроение слушателей.

– В любом случае, – продолжал он, – продолжайте разбирать заднюю стену. Бомбардировка долго не продлится, можете мне поверить.

А почему бы и нет? Они же верили ему раньше, например, под стенами Перимадеи; верили еще тогда, когда он был всего лишь мальчишкой и не мог предложить им ничего, кроме своей уверенности в том, что знает, как все должно быть, и способности вселять в других свой энтузиазм. Теперь он был вождем Темраем, Покорителем Городов, так что у них имелось достаточно оснований верить его словам.

Но так не получилось.

Тем не менее это его люди, они сделают то, что им прикажут. Другие, которые могли бы не согласиться с ними, уже мертвы.

После недолгого обсуждения малозначительных вопросов снабжения и управления Темрай распустил собравшихся и вышел из палатки. Мысль о погибшей жене билась где-то на поверхности мозга, под самым черепом, как подкормленная рыба, но он не чувствовал особой боли, печали или вины. Тилден была женщиной, которую он любил бы до беспамятства, но только в другое время и в другом месте. Сейчас же ему приходилось смотреть на мир через прорези в шлеме вождя Темрая; никакое самое острое лезвие не проникало под доспехи, на которых не было ни зазоров, ни швов, ни единого слабого места.

Мимо провезли тележку с погибшими. Темрай, направлявшийся через плато к дороге, остановился. На мгновение ему показалось, что он узнал лицо человека, выглядывавшее между переломанными ногами другого. Убитых складывали в яму, вырытую для хранения зерна; его запасы были серьезно попорчены после того, как в них угодило несколько снарядов, а копать еще одну яму для мертвецов было бы напрасной тратой сил. Темрай уже ходил к общей могиле; постоял на краю, посмотрел на гору человеческих тел, голов, рук и ног, смятых, неживых, похожих на груду бесполезного мусора. Но теперь они значили для него не больше, чем любой другой мусор.

Мимо пробежал какой-то человек, за ним еще двое; они вынырнули из повисшей в воздухе густой пелены пыли и снова исчезли в ней. Потом появились другие, спешившие в этом же направлении, к склону холма. Темрай схватил одного из них за руку и спросил, что происходит.

– На нас напали, – объяснил запыхавшийся воин. – Только богам известно, откуда они взялись. Наверное, перебросили через реку складной мост.

Темрай отпустил его.

– Понятно, – сказал он. – Кто там командует?

Мужчина пожал плечами:

– Никто, насколько я знаю. Ну, то есть кто-то есть…

– Хорошо.

Воин кивнул и растворился в пыли, как путешественник, попавший в зыбучие пески. Темрай с минуту постоял, думая о чем-то, потом повернулся и зашагал в обратном направлении, к своей палатке. Теперь ему никто не помогал надевать доспехи, но он уже сам освоил это нехитрое дело, с каждым разом облачаясь все быстрее и ловчее, как будто и металл привык к контурам его тела и подогнал сам себя под его размеры. Теперь он чувствовал себя намного лучше в полном боевом облачении и даже проводил в нем больше времени, чем необходимо, а когда снимал доспехи, испытывал странное и не совсем приятное ощущение чрезмерной легкости, слабости и уязвимости.

Вождь как раз надевал подшлемник, когда ему доложили, что алебардщики противника прорвались через частокол. Он слегка наклонил голову, давая понять, что все понял.