Шалость - Паркер Лаура. Страница 14

Наконец все сгрудились у окна парадного холла, и как раз вовремя. Черная карета свернула на дорожку, ведущую к дому, возница тряхнул поводья, крепко выругался, громадные гнедые кони резко остановились и, пуская из ноздрей клубы белого пара, принялись бить копытами землю. Сестры впервые имели счастье лицезреть дилижанс, общественным транспортом они никогда не пользовались.

— Бершем, спроси у возницы, с чего это он позволяет своим лошадям портить наши дорожки!

К тому времени, как Бершем успел открыть дверь, форейтор соскочил с козел.

— Крез-Холл, есть кто-нибудь! — заорал возница так, словно звал хозяина трактира или постоялого двора. — Стоянка не больше минуты! — Между тем форейтор открыл дверцу и опустил лестницу.

— Господи! — выдохнула Цинния. — Готова поспорить, это она!

— Вот так чудеса! Наша новоявленная мачеха является в дом в простом дилижансе!

Пока пассажиры высовывали носы из кареты, чтобы подышать свежим утренним воздухом, пятеро сестер следили за процессом затаив дыхание.

— Это она? — с придыханием спросила Цинния, заметив за кружевной занавеской окна женщину средних лет.

— Покуда она не представится, как мы узнаем? — вопросом ответила Гиацинта. Она тоже решила, что мачеха — женщина в костюме из коричневой саржи, чье широкое лицо, насколько позволяла увидеть шляпа, не отличалось привлекательностью.

— Она не коричневая, как все колонисты, — заметила Цинния.

— Она не похожа на леди, — протянула Бегония.

— Говорят, в колониях женщин мало и красивых вовсе нет. Все они с причудами. Так что нам надо готовиться к встрече с настоящим чудовищем.

Кроме женщины в коричневом костюме, подходящих кандидатов на роль мачехи не находилось. Двое пассажиров были мужчинами: один фермер, другой военный. Четвертой и последней пассажиркой дилижанса была молодая женщина, даже девушка, хрупкая и маленькая, едва доходившая до плеча военному, который подал ей руку, помогая сойти. На ней была глубоко надвинутая на глаза черная шляпка и нечто совершенно немыслимое из овчины — одеяние, которое мог бы наскоро стачать для тепла пастух, и то, чтобы не носить на улицу, а греться у очага.

Между тем из кареты вытащили в приведенной последовательности один очень большой сундук и три маленьких саквояжа и оставили на дороге. Форейтор громовым голосом объявил об отправлении, и пассажиры, те, кто вышел подышать, вернулись в экипаж. На дороге вместе с багажом остались стоять лишь юная особа в овечьей шкуре да четыре единицы багажа. Все прочие пассажиры вернулись в дилижанс.

— Это она? — заикаясь, спросила Пиона. Она все пыталась протиснуться к окну, и если ей удалось что-то увидеть, то лишь заглядывая сестрам через плечо.

— Уверена, что нет, — с сомнением протянула Бегония.

— Но она молодая! — с досадой сказала Лорел. — Очень молодая!

— Даже моложе, чем… — начала было Цинния. Гиацинта молчала, но то, что она думала, было видно и без слов. Она не спускала глаз с юной и хрупкой незнакомки, казавшейся ей пугающим чудовищем. Это чудовище, широко улыбаясь, направлялось к Бершему. И в руках у незнакомки был саквояж с гербом Шрусбери!

— Вот сейчас будет Афтон-Нерве, мадам. — Молодой офицер, кивнул в сторону окна кареты. —

Крез-Холл уже неподалеку, с другой стороны. — Когда Джапоника подняла взгляд, молодой человек ей подмигнул. — Едете работать? Гувернанткой, наверное?

Джапоника отвернулась, проигнорировав вопрос излишне дружелюбного военного. Это была далеко не первая попытка с его стороны завести разговор, но всякий раз она намеренно не замечала этого. Она решила, что он подкупил возницу, чтобы тот сказал ему, куда она едет. Но зачем она едет в имение, он не мог знать, поскольку Джапоника никому этого не говорила. Почтенный господин и его супруга, остальные двое пассажиров дилижанса, ни разу к ней не обратились. Впрочем, Джапоника ничего не имела против. Она и сама не сочла нужным представиться: то, что она виконтесса, не обязательно знать всем и каждому, тем более что она была намерена отказаться от титула.

Джапоника отодвинула кожаный экран на окне. Прохожие были закутаны так, что со стороны напоминали комочки хлопковой ваты. Многие останавливались и смотрели вслед дилижансу. Джапоника смотрела в окно до тех пор, пока запотевшее стекло не схватилось морозцем и потеряло прозрачность. Надо сказать, что самым потрясающим открытием для нее стал английский климат.

Два дня назад, ближе к вечеру, дилижанс остановился у небольшой гостиницы на ночь. Джапоника сошла с подножки кареты и оказалась в вихре серебристых, сверкающих в свете фонарей и луны мелких снежинок. Она слышала о том, что такое снег, но до сих пор не видела его. В восторге девушка закружилась, подставляя ладони мелким иголочкам, но эйфория скоро прошла: она поняла, что холод создаст для нее немалые проблемы.

Рожденная и выросшая в краях, где цветы цветут круглый год, где в году бывает лишь два сезона — влажный и засушливый, — она тяжко страдала от холода. Вот и сегодня руки и ноги ее ныли, словно кто-то скручивал из них веревки. Холод пробирал до костей, то и дело моросил ледяной дождь, и вода затекала в карету. Ее дорожный костюм был практически испорчен, да и от былого бодрого настроя мало что осталось. Она бы ни за что не отправилась сюда, если бы не обещание, данное лорду Эбботу. Сколько раз за прошедший год она корила себя за допущенную слабость, но сделанного уже не вернешь.

Много раз Джапоника задавалась вопросом: хватило бы у нее дерзости на то, чтобы родить ребенка в доме предков ее мужа? Но ответа на него она так и не смогла дать, ибо жизнь распорядилась по-своему.

Прошлой весной корабль, на котором Джапоника плыла в Англию, зашел в порт Лиссабон. Именно в это время войска Наполеона захватили портовый город. Поэтому несколько месяцев экипаж судна и пассажиры были вынуждены провести в Лиссабоне в качестве не слишком желанных гостей французов, и смогли снова тронуться в путь лишь после того, как войска лорда Веллингтона прибыли в город и освободили заложников. Но к тому времени у Джапоники подошел срок рожать, и она не стала рисковать, предпринимая еще одно длительное морское путешествие. Тем временем сам Веллингтон проследил затем, чтобы тело лорда Эббота было переправлено в Англию.

Первого августа, когда луна была в созвездии Льва, Джапоника родила мальчика с черными волосами и глазами странного золотистого оттенка — словно золотая дымка подернула голубизну. Да, Хинд-Див совершил-таки чудо, оставил ей свое предсмертное заклятие. У нее родился мальчик, и мальчик пошел в отца.

Какие уж там советы мудрой Агги! Все в жизни Джапоники запуталось, но в центре всей этой жуткой путаницы была любовь, мучительно сладкая любовь к своему новорожденному сыну. Если бы ребенок родился в Англии и был бы воспринят обществом как отпрыск лорда Эббота, он бы стал наследником имущества Шрусбери! Джапоника не привыкла лгать, а в ее случае ложь приняла бы слишком серьезные масштабы с далеко идущими последствиями. Итак, она решила сохранить рождение ребенка в тайне. Никто в Англии не должен знать о том, что у нее растет сын, малютка Джейми, названный Джапоникой в честь ее отца.

Джапоника прикусила дрожащую губу. До сих пор она не понимала, как смогла набраться мужества, чтобы покинуть младенца, оставив его на попечение Агги. Решение было вынужденным. Она не могла рисковать здоровьем новорожденного, да и внешность младенца могла породить нежелательные вопросы. Ребенка нарекли бы бастардом, и, узнай люди правду об обстоятельствах его зачатия, никто все равно не проникся бы сочувствием ни к матери, ни к ребенку. Да и как самому Джейми объяснить двойственную природу его родителя, известного под многозначительным именем Хинд-Див. Нет, лучше и ему ничего не знать.

Но любовь, рожденная обманом, все равно остается любовью. И то сильнейшее чувство, что родилось в ней, едва она впервые увидела своего мальчика, стремление защитить его от всех бед и сделать счастливым, нисколько не уменьшилось со временем. Ничто и никто не причинит ему вреда, пока она жива. Скоро, очень скоро она сможет всецело отдаться воспитанию своего чада, но долг есть долг. И его Джапоника обязана выполнить.