Лето страха - Паркер Т. Джефферсон. Страница 32

— Может, после операции у нас опять будет все, как раньше? — сказала она.

— Да, все будет так, как раньше.

— Я люблю тебя, Расс.

Я лежал с ней почти час, нежно поглаживая ее гладкую круглую голову, пока она спала, уткнувшись лицом мне в грудь. Я смотрел на перечное дерево за окном и наблюдал за пересмешником, прыгающим с ветки на ветку. А в какое-то мгновение я стал им. Это я — проворный, покрытый перьями. Я способен летать. Наконец-то я слетел с дерева. Взмыл ввысь, пронзив телом горячее голубое небо. Я пронесся через звезды не наступившей пока ночи. Я скользнул мимо солнца, вылетел из галактики, углубился в зияющий, раскинувшийся беспредельно бесконечный космос, и из глаз моих хлынули очистительные слезы, и заискрился в тугой атмосфере мой клюв, запылали мои перья, стали плавиться лапы. Вскоре я превратился в скелет, в кучу позвонков, в подрагивающий атом кальция.

Движение. Скорость. Быстрота. Свобода.

Когда Коррин позвала нас обедать, я помог Иззи одеться и усесться в кресло.

А потом я уехал.

Дома я прежде всего налил себе привычную порцию виски, побродил немного по веранде, прослушал записанное на автоответчик довольно краткое послание Тины Шарп. Перезванивать ей не стал. Предпочел усесться на заднем дворике в кресло, в котором любила сидеть Изабелла, лицом к юго-западу, туда, где раскинулся город. Наша Леди Каньон все так же возлежала на верхушках холмов, все так же между ее ног разливались огни Лагуны, а ее беременный живот отчетливо возвышался над горизонтом.

Зазвонил телефон. Я пошел в дом, поднял трубку, но сразу после моего «алло» звонивший повесил трубку.

Очень мило.

В кабинете я включил компьютер и начал работать над статьей о группе поддержки.

Первым делом я обрисовал общую идею, раздумывая над тем, как бы сделать, чтобы читатели не просто прочитали о существовании этой группы, но почувствовали себя сопричастными к ней. Но пока получались одни словеса.

Я снова выпил, потому что мне не понравились мои манипуляции с первым абзацем. А еще потому, что я все время видел Изабеллу, лежащую на узенькой кровати в родительском доме. А еще потому, что газетная статья — дело достаточно трудное, чтобы справиться с ним без подобных вливаний, — мне кажется, именно поэтому так высок процент алкоголизма в среде журналистов.

В конце концов, подумал я, можно довести статью лишь до этого абзаца, чтобы предоставить Карле Дэнс право швырнуть мне ее обратно в лицо. Правда, не «Журналу», а запуганным читателям решать, как им относиться к этой самой группе поддержки.

Телефон зазвонил снова, и опять неизвестный положил трубку, как только я ответил.

«Точь-в-точь как Эмбер любила делать двадцать лет назад, — подумал я, — когда тайком от Мартина Пэриша назначала мне свидание». Правда, тогда мы три раза вешали трубку. Это был наш код. Это означало, что сейчас она — с Марти, но жаждет встретиться со мной. Марти она при этом говорила: у подруги занято. Три звонка означали: встреча состоится в тот же вечер. Вечера, приходившиеся на четные числа, подразумевали свидание в верхнем баре ресторана «Башня». Нечетные — в одном из кабинетов китайского «Мандарина». Два поздних звонка — о, как же я ждал этих двух вечерних звонков! — возвещали о том, что она приедет ко мне домой. Я всегда чувствовал себя неуютно — почему это именно Марти? — но, возвращаясь в те далекие времена, когда все мы были молоды, я вижу: любая, самая высокая цена за встречу с Эмбер всегда была оправдана. Всегда.

Телефон зазвонил снова, и, к моему изумлению, звонящий снова повесил трубку. Три звонка. Исключительно из любопытства я открыл календарь: шестое июля, четное число, значит — бар в «Башне».

Я уставился на экран компьютера, пытаясь найти первую определяющую фразу. Эта первая фраза обеспечивала пятьдесят процентов успеха статьи. Если она удачна, остальные ложатся прямо в точку. Наконец я написал: «Что, если она и в самом деле в баре „Башни“?»

Нет.

Передо мною возник образ размозженного черепа Эмбер: кровь, свалявшаяся масса темных волос, мертвые глаза. Я очистил экран.

Но тут же увидел ее в машине, взятой напрокат, на мгновение освещенную огнями Прибрежного шоссе, испуганно смотрящую через лобовое стекло на меня.

Даже из могилы, где бы она ни находилась, Эмбер являлась ко мне.

Снова я подумал об Изабелле. Я так сильно хотел любить ее! Но пальцы сами напечатали: «Один или два коктейля в баре „Башня“ могут оказаться весьма кстати. Ты их вполне заработал».

Нет. Это я тоже стер. Еще некоторое время посидел и — одним махом набрал три первые страницы статьи.

Сделал перерыв, заглянул в холодильник, хотя еще не был голоден. Снова посидел на веранде. Потом полежал на нашей кровати, совершенно по-дурацки и чуть ли не благодарно тоскуя по Изабелле.

Вернулся в кабинет, закончил статью и отправил ее по факсу.

Наконец спустился вниз, сел в машину и поехал в бар «Башни».

Вечерами зеркала и окна «Башни» подчас сбивают с толку, создавая в помещении затемненную атмосферу. За стеной из дымчатого стекла, внизу, одиннадцатью этажами ниже, уходит в бесконечность океан. Блеск его глади отбрасывается зеркалами на тебя, где бы ты ни сидел в этом зале, в каждом уголке, ты видишь его. Даже на потолке, который, кстати сказать, тоже в основном из стекла. Правда, изображение — до головокружения — перевернутое. Точнее, ты не можешь быть уверен в том, что действительно видишь, а что тебе кажется...

Столы сделаны из обрезного стекла — прямоугольные кусочки океана отражаются от потолка, который, в свою очередь, подхватывает изображение от окон.

Ножки ламп — в виде нарядных дам, настенные светильники — за зеркальными раковинами, пепельницы — на изящных бронзовых подставках. В центре бара — черный рояль-миньон.

За ним в тот вечер восседал молодой человек. Голос у него — того певца, чью песню он в данный момент исполняет. Манера игры — прекрасная. Но Изабелла, по-моему, играет гораздо лучше.

Бар был переполнен, и все же мне удалось отыскать в дальнем углу свободное место.

Слева от меня зияла одиннадцатиэтажная пропасть — в черный океан. Справа раскинулся зал. А прямо против меня сидели мужчина и женщина, любезно позволившие мне разделить с ними столик.

Публика здесь собралась самая разношерстная, как в баре любого отеля. Среднего возраста американские туристы. Озабоченные иностранцы. Несколько местных щеголей. И явно молодящиеся женщины, рыскающие в поисках обычных развлечений. В одном углу страстно целовалась парочка. Двое мужчин, судя по всему гомосексуалисты, старались выглядеть непринужденно. В противоположном от меня конце зала сидела женщина. Она курила сигарету, вставленную в мундштук, по меньшей мере около фута длиной. У нее были прямые блестящие белокурые волосы и довольно-таки нелепая шляпка, по форме напоминающая коробку из-под пилюль, — определенно дань окружающим декорациям.

Двое, сидевшие за одним столиком со мной, производили впечатление всего среднего: среднего возраста, среднего местожительства (они со Среднего Запада), со среднеотточенными манерами, и, как оказалось впоследствии, именно таковыми их манеры и оказались. Успев уже основательно накачаться, оба без умолку болтали. Рядом с ними, сквозь стекла, простиралось пространство черного поблескивающего океана.

Мы одновременно потянулись к нашим напиткам, и мужчина улыбнулся мне.

— Вы — «лагунатик»? — спросил он, явно намекая на наше прозвище.

— Он самый.

— Приятный милый городишко.

— Это хорошее место для жизни.

— И чем же вы занимаетесь?

— Слова выпекаю. А вы?

— Инженер-конструктор из Дес-Мойна. Приехал познакомиться с «Диснейуорлдом» и полюбоваться китами.

«Полюбоваться китами» он опоздал на шесть месяцев, но теперь уже слишком поздно говорить ему об этом.

Его жена одарила меня улыбкой и подняла свой бокал.

Это — стройная женщина, с волосами песочного цвета, миловидная, когда улыбается.