Призрак Мими - Паркс Тим. Страница 2

– Я ведь тебе уже говорила, – продолжала она, – что в школе из кожи лезла и в университет поступила только ради того, чтоб выбраться из нашего провонявшего дома, сбежать подальше от мамы с ее дрянью от моли и полированным хламом. И архитектурный факультет выбрала лишь потому, что в Вероне его нет, и я на четыре дня в неделю укатывала в Падую, где можно оттянуться как следует. А теперь иди наконец сюда, снимай эти дурацкие тряпки и полезай ко мне в норку.

Морриса снова передернуло от пошлости происходящего, хоть за последнее время ему доводилось выслушивать и большую вульгарщину. К примеру, когда они с женой занимались любовью (что до сих пор ему скорее нравилось и порой даже заставляло удивляться, до чего он хорош в этом деле; только после неизменно накатывала тоска, торопливо гнавшая его под душ), – так вот, в такие минуты – Паола изрыгала лавину самых чудовищных непристойностей. Неужели кто-то может получать удовольствие от такой похабщины?

– Но, Паола, любовь моя, – запротестовал было Моррис (ему нравилось слышать, как он произносит эти слова), – мне всегда казалось, что ты так счастлива, так любишь свой дом и семью. Я помню, как пришел к вам в первый раз, – вы тогда с Антонеллой еще жаловались на плохие отметки Мими…

Паола буквально лопалась от смеха.

– Цирк! Бедняжка Мими была никчемной идиоткой. Я всегда знала, что она плохо кончит.

Нет, это невыносимо.

– Так ты не собираешься заниматься делом? – его слова словно вспороли мягкий полумрак супружеской спальни.

Паола фыркнула.

– Даже и не думала, дорогуша. Просто таскалась на экзамены, как все. Сам знаешь, как это бывает. До сих пор не пойму, почему Мими их так боялась.

Моррису удалось взять себя в руки, и он проговорил с неподдельной мягкостью:

– Ну хорошо, тогда давай заведем ребенка. Мне всегда хотелось иметь сына.

Но Паола снова захохотала.

– Nemmeno per sogno, Моррис! Как бы не так! Это еще подождет годочков пять-шесть.

– В таком случае, как ты собираешься дальше жить? Мы, по-моему, об этом так и не поговорили ни разу всерьез…

– Да просто отрываться на всю катушку. – Паола выдохнула колечко дыма и с лукавой усмешкой склонила голову к другому плечу. Ничего похожего на тот образ кроткой скорби, что привлек его на похоронах Мими. – У меня такое ощущение, будто я только сейчас и начинаю жить.

– А мне, значит, останется тянуть лямку на фирме?

– Так ты же этого сам хотел. Чуть не прыгал от радости, когда маму хватил инсульт.

Моррис молча смотрел на нее.

– Ну что, не желаешь воспользоваться приглашением? Тогда я пошла мыться. – Паола встала и, обойдя кровать, дернула мужа за нос. – Твой башка совсем дурна, мало-мало – понимать, – хихикнула она, перейдя на жаргон дикаря южных морей. И удалилась, демонстративно виляя задом в узеньких белых трусиках.

Моррис зажмурил глаза.

Немногим позже он вышел из ворот изысканного и чересчур дорогого, как опять подумалось, дома. Воздух холодил свежевыбритые щеки. Земля и все предметы под пологом серого тумана были подернуты инеем. Ровный ряд кипарисов застыл и побелел. Лавровые кусты у ограды покрылись крошечными сосульками. Моррис был из породы людей, что привыкли примечать подобные мелочи и радоваться им.

В модном пальто из серой шерсти и лиловом кашемировом кашне, он направлялся в город на небольшом белом «мерседесе». Будь его воля, Моррис выбрал бы жилье в одном из старых кварталов Вероны и не связывался с машинами. Но Паола настояла на том, чтобы обезопаситься от нежданных визитов мамаши, которыми та непрерывно докучала старшей дочери Антонелле и зятю Бобо. И молодожены поселились за городом, как можно дальше от материнского дома. Моррис согласился на это с легким сердцем, все еще пребывая в дурацкой эйфории оттого, что его приняли в семью, пусть и на формальных основаниях.

В последние несколько месяцев, после того, как синьору Тревизан хватил инсульт, стало ясно, что Моррис допустил роковой промах, поселившись так далеко. До сих пор оставалось неизвестным, как после смерти Mamma будут разделены активы компании. Живи они с Паолой чуть ближе, куда проще было бы зарекомендовать себя достойными наследниками, выказывая почтительность и сострадание к мукам матроны. В этом смысле Антонелла и Бобо, конечно, усердствовали больше всех. Моррису следовало предвидеть такой поворот событий и не потакать прихотям жены. Но тогда он упивался своим новым положением семьянина. Легко умничать задним числом… Одному, во всяком случае, Моррис научился за эти месяцы: не спрашивать слишком строго с самого себя.

Не снижая скорости, он взял телефон и набрал номер Форбса.

– Pronto? [1] – откликнулись в трубке.

Тон был до того интеллигентный, что невольно вызывал у собеседника замешательство, а легкий акцент выдавал британское происхождение. Моррис гордился своим умением думать по-итальянски, чувствовать себя итальянцем, наконец, своим стремлением полностью превратиться в итальянца. Тем не менее его неизменно восхищала манера, с какою этот пожилой англичанин демонстрировал свой отказ приспосабливаться к окружению. Форбс подчеркнуто со стороны восторгался Италией и ее искусством – как знаток-чужеземец. Он, казалось, не только не разделял, но попросту не понимал потребность Морриса в защитном камуфляже.

Моррис назвался и извинился на случай, если его звонок поднял почтенного мэтра с постели.

– А, Моррис… Ну, вам я готов простить и худшее. – В – ветеранском голосе тут же пробилась великодушная снисходительность.

– В выходные собираюсь поехать во Флоренцию. Не желаете ли составить компанию? Хочу посмотреть одну картину в галерее Уффици…

– Блестящая мысль.

– …и подумал, что вы могли бы получше понять ее. Не обессудьте, но я не очень-то разбираюсь в шедеврах раннего Ренессанса.

– Никаких проблем, буду только рад.

– А по дороге можно обсудить то дельце, о котором вы вспоминали как-то раз.

– Однако если вы рассчитываете сколотить на этом капитал, – смиренно заметил Форбс, – то, боюсь, я при своих ограниченных средствах…

– Что-нибудь придумаем, – подбросил наживку Моррис. Он никогда не считал нужным стесняться того, что разбогател, женившись на наследнице состояния. И уж во всяком случае не было нужды скрывать это от Форбса. В то же время приятно думать, что деньги заставляют такого человека, как Форбс, уделить ему толику драгоценного времени. Только бы не переоценить свои возможности.

– Так я заеду за вами в субботу с утра, около девяти.

– Э-э… в девять тридцать вас не затруднит, Моррис? Я, видите ли, не из ранних пташек.

– К вашим услугам.

Они распрощались. Но Моррису так нравилась болтать по телефону, на полной скорости несясь вперед – красноречивый символ выстраданного успеха, – что он не стал класть трубку и после гудка. Светловолосый англичанин приятной наружности продолжал говорить в пространство, что случалось с ним в последние дни все чаще.

– Pronto? – вопросил он бестрепетно. – Массимина, ты меня слышишь? По-моему, какие-то неполадки на линии. Ты слышишь меня, cara? [2] Знаешь, ведь сегодня День поминовения.

Он живо представил себе, как Мими почти беззвучно соглашается тихим, полудетским голоском. Si, Morri, si.

На въезде в город туман неожиданно сгустился, облепив машину плотными хлопьями.

– Знаешь, я видел картину, на которой ты как живая. Да-да. Ты, конечно, не поверишь. – Он небрежно держал на отлете элегантную белую трубку, выжимая газ почти при нулевой видимости. Моррис знал цену риска: всякий раз, как удается улизнуть от опасности, – вырываешь у фортуны кусочек удачи. – Я читал одну книгу по истории искусства, и вдруг увидел тебя. Вот именно, на картине Фра Липпи La Vergine incoronata, «Венценосная Дева». Говорю тебе, вылитая ты. Сходство полнейшее. И представляешь, Мими, осознав, что художник написал твой портрет за пятьсот лет до того, как ты родилась, я вдруг решил, что ты, возможно, все еще жива. Быть может, ты как та Дева, что воплощается вновь и вновь, от одной incoronazione к другой…