Проснись в Фамагусте - Парнов Еремей Иудович. Страница 36

Привлекательный сорокалетний мужчина, чья фотокарточка была вклеена в австралийский паспорт, выданный в Сиднее на имя Чарльза Макдональда, считался в Центре специалистом высочайшего класса. Как правило, ему поручали наиболее деликатные операции, требующие особого такта и понимания международной обстановки. Лишь чрезвычайные обстоятельства вынудили руководство подключить его к программе «Снежный человек», которая поначалу протекала довольно гладко.

Станция слежения за атомными испытаниями была тайно смонтирована на горе Нанда Дэви ещё в 1965 году. Получая энергию от практически вечных плутониевых батарей, она надёжно работала в течение десяти с лишним лет, держа под контролем обширнейшие пространства Гималаев, а следовательно, испытательные полигоны в Индии и Китае, по сути всю Центральную и Южную Азию. Первые осложнения возникли, когда внезапно сошедшая лавина сорвала и увлекла за собой установку по направлению к истокам Ганги, вытекающей из ледяной пещеры «Коровья морда». Над священной рекой, питающей своими водами чуть ли не половину Индии, возникла угроза радиоактивного заражения. Экстренно посланные «альпинистские» экспедиции, снаряжённые новейшими счётчиками заряженных частиц, вернулись ни с чем. Пропавшую станцию, способную по меньшей мере на триста лет отравить реку, в которой ежегодно совершают ритуальные омовения десятки миллионов индуистов, найти не удалось. Пока в Центре хранили молчание, все шло своим чередом: старики спешили в Бенарес, чтобы умереть на священных берегах и без излишней задержки включиться в круговорот жизни, а бесчисленные паломники продолжали разносить гангскую воду по городам и весям.

Когда сведения об аварии на леднике Нанда Дэви просочились в печать, разразился грандиозный скандал, заставивший Центр временно приостановить далеко задуманную программу. Лишь по прошествии нескольких лет, когда шум в прессе утих, работы по развёртыванию новой сети слежения возобновились.

Для модернизированной установки, оборудованной аварийной системой, автоматически включающейся при малейшем перемещении, был выбран наиболее пустынный и труднодоступный район в «Горах снежного человека». Сохраняя величашую секретность, станцию к началу текущего года ввели в строй, но из-за неизвестной радиопомехи, как бы специально приуроченной к работе передающих устройств, она оказалась бесполезной. Всю закодированную информацию начисто глушил шумовой фон. Именно это совершенно непредвиденное осложнение вынудило высшее руководство отозвать из напряжённого района Средиземноморья наиболее способного своего работника, обладающего к тому же необходимой альпинистской подготовкой, и перебросить его на Гималайский театр.

Макдональд выполнил задание за одиннадцать недель, не считая времени, потребного на акклиматизацию и изучение обстановки. Но пока добытая им бесценная информация оставалась вещью в себе. Исход феноменальной операции, которую наверняка станут потом изучать в разведывательных школах, зависел от таких несущественных мелочей, как крюки, верёвка или переправочный блок.

Задним числом и как бы со стороны переосмыслив свои действия, Макдональд выдал себе положительную оценку. Даже временное умопомрачение на римской вилле оказалось необходимым для построения общей картины. Это был своего рода эксперимент, без которого последующие передряги могли закончиться весьма печально. Зная или по крайней мере догадываясь о существовании бдительно следящего ока, Макдональд поостережётся, например, заложить в пещере ВВ [29], чтобы направленным взрывом сбросить преграждавшую путь воду. Не сделает он и рискованной попытки уничтожить атомным ударом источник радиопомех, хотя ничего не стоит «создать» пару полушарий из того же плутония или урана-235 и усилием воли свести их где-нибудь поблизости от летучего шара. Нет! Даже думать об этом опасно. Совершенно неизвестно, как ответят они на агрессию, пусть мысленную… Воистину, мозг не знает стыда. Попробуй прогнать овладевшую им идею. Сопротивляется, проклятый, не признает никакого насилия. Нет в мире силы, способной запретить думать.

Почти помимо воли представилась небесная лазурь над снеговой цепью, перекрестье лучей на сером металле и чёрные сходящиеся полулуния с обеих сторон. И как перекрывшая все прицельная рамка, тут же откуда-то схема явилась: ядро, слепленное из положительных (94) и нейтральных (145) тяжёлых частиц, электронные оболочки (5f6 7s2) и то, что за всем этим конкретно скрывается…

Только закусив руку до крови, сумел Макдональд избавиться от навязчивого видения. Вновь переключившись на самооценку, он пришёл к не слишком утешительному выводу, что если до эпизода с галошей вёл себя в общем правильно, то все последующие его действия были сплошной цепью ошибок.

И опять промелькнул развеянный было мысленный комплекс. Совершив непостижимый оборот, он утвердился в сознании и заплясал, как надоедливый столб мошкары, перед внутренним оком. Сознавая с ужасом, что для любой системы, знакомой с научной абстракцией, его видение содержит исчерпывающую информацию, Макдональд стиснул зубы.

Он не смел думать о таком! Но даже глухая боль, отозвавшаяся под пломбой, не помешала ему ответить на вопрос, вынырнувший из бездны, где формы и слова не сопрягались с вещами и образами.

«Почему плутоний? — спросил он себя. — Не уран?»

И понял, что остановился на этом изотопе только вследствие мысленной ассоциации с батареей, питавшей станцию слежения. Причины и следствия замкнулись в круг, как железный обод на шее колодника.

Макдональд пришёл в себя от звякнувшего где-то совсем рядом железа. Запалив новый факел, он быстро нашёл крюк, вывалившийся из дыры, пробитой с таким трудом. Это было по меньшей мере странно, хоть и не бросало вызова законам природы. С присущей ему настойчивостью Макдональд выбрал новое место и принялся методично сбивать известковую накипь. Он сумел прогнать нежелательное видение, не догадываясь ещё, что собственный недреманный разум приготовил ему новый капкан.

Мысль, заставившая его бессильно опустить занесённую для очередного удара руку и выронить зазвеневший молоток, отлилась в законченную формулировку.

Если информация о долине не могла быть донесена с помощью радиоволн, то её вряд ли удастся передать другими средствами. Человека, вернее, его незабывающий мозг легче держать в плену, чем неуловимый квант электромагнитного поля.

Ощутив себя пожизненным узником, Макдональд заметался по узкому коридору, наполненному свистом и рокотом прибывавшей воды. Мысли расползались и опадали сморщенными лоскутьями, как воздушные шарики, не долетевшие до чистого неба без плафонов и проводов. Воля к сопротивлению была подрезана на корню.

И только пятнышко сумеречного света, долетавшего с вольных благоуханных просторов, куда он не пожелал ступить, серело впереди робкой надеждой.

«Испить предназначенное до донышка…»

23

День по-зимнему короткий и хмурый, хоть и пахли промороженные ветки весной, угасал на глазах. Смит едва успел погрузить бидоны с кленовым соком, как небо в просветах между деревьями, а вместе с ним сугробы и оплывшие шапки на ёлках поглотила густая синька.

Заиндевелые лошадки покорно фыркнули, дохнув паром, нехотя стронулись и, увязая в снегу, вытащили сани на дорогу. Сухо чиркнули полозья, врезаясь в заледеневшие колеи, задребезжали, соприкасаясь помятыми боками, наполненные бидоны.

Эти знакомые до слез звуки и запахи, эта знобкая дрожь натруженного тела воспринимались как бы отдельными фрагментами забытого, но бесконечно милого целого.

Даже дорога, проложенная в вермонтском лесу, узнавалась не сразу, а отдельными отрезками, когда открывалась поляна, скупо подсвеченная луной, и заколоченный домик на ней с остроконечной башенкой или выплывал поникшим крылом заброшенный трамплин.

Смит и знал и не знал, куда везут его поскрипывающие сани. Вспомнив одинокую сахароварню, когда показались выдыхавшая искры труба и малиновое оконце, он испытал лёгкий наплыв разочарования. Казалось, что он обманулся в приметах, суливших иную встречу. Но некогда было прислушиваться к себе. Как и там, в лесу, его и здесь подгоняла работа, увлекая на новый памятный след. Сняв запотевшие очки, Смит сощурился на свету, жадно вдыхая бередящие запахи. И стали предвестьями встречи жар печи и её раскалённый зев, сводящий с ума дух клокочущего сиропа и пар, оседающий на заледеневшем стекле. Время сгущалось, как терявший живую влагу сироп.