Пылающие скалы - Парнов Еремей Иудович. Страница 9

Объявили посадку. Люди, подхватив мешки и сумки, навострились на штурм. Едва “кукушка”, подцепив пяток совершенно игрушечных вагончиков, тронулась с места, дети, а за ними и взрослые побежали вдоль пути по рыхлому, закапанному мазутом песку, который ничем не напоминал о близости океана. Как-то само собой получилось, что вещи Светланы Андреевны забрал и без того обременённый поклажей Беркут. Взамен ей досталась гитара и хрупкое хроматографическое стекло. Опасаясь за свои каблуки, она отошла в сторону в полной уверенности, что её энергичные попутчики не останутся без места. Уже в пути выяснилось, что далеко не все осаждавшие крошечный состав люди мечтали стать его пассажирами. Многих просто привлекал всегда открытый буфет. Окрестные жители смотрели на поезд как на передвижной продмаг. Остановки поэтому длились долго, а в проходе не прекращалась сутолока.

Устав от дороги и мельтешения, Рунова приникла к окну. Проплывавший навстречу первобытный нетронутый мир одновременно пугал и притягивал её. Словно угадывая чувства Светланы Андреевны, Серёжа Астахов немного приспустил раму. В застойную духоту вагона ударила прохладная тугая струя.

— Девственная пустыня! — В его словах звучала откровенная гордость. — Готов держать пари, что до следующей остановки не увидим за окном следов человека. Если не считать, конечно, телеграфных столбов, чёрных штабелей шпал и путейских домиков вдоль полотна. Вы только полюбуйтесь, какой простор! Необъятный, непривычный. Поля без тропинок, зелень, не знающая копоти и ядохимикатов, дубовые рощи, заросли орешника и облепихи. Так и тянет в эти ровные зелёные долины, пестреющие огненными жарками, золотыми лилиями и тёмно-фиолетовыми ирисами…

“Вы, часом, не поэт?” — хотела было спросить Рунова, но промолчала — боялась обидеть банальной подковыркой. Да она и сама уже ощущала властное притяжение дали, за которой мерещился океан.

“Как богата и сказочно великолепна наша земля! И этот заповедный уголок, где сокровища морей столь удивительно сочетались с дарами тайги, как таинствен он и прекрасен”.

— Вы бы хотели здесь жить? — неожиданно спросил Сергей, не отводя завороженного взгляда.

— Не знаю, наверное… — прислушиваясь к себе, тихо промолвила Светлана Андреевна. — Нет, правда не знаю.

“Никакой он не поэт и ничуть не рисуется, — решила она про Астахова. — Просто очень цельный и чистый человек”.

Она ещё подумала о том, что, наверное, многим мальчишкам и девчонкам, приехавшим на БАМ, снились эти распахнутые по обе стороны лесные дали, незаметно переходящие в океанскую ширь.

Кончилось импульсивное бегство в неведомое. Она едет работать и поэтому просто-таки обязана взять себя в руки. Только сосредоточившись на самом главном, она сумеет вернуть порядком притупившийся интерес к делу, без чего заниматься наукой безнравственно и бесполезно.

“Я просто пошлая дура, — выбранила она себя. — Как это меня только угораздило заклиниться на мелочах, на самокопании, отгородиться от мира скорлупкой высосанных из пальца проблем? Да нет у меня никаких проблем! Я вырвалась и совершенно свободна. Какая я всё-таки молодчина!”

На полустанок прибыли уже в сумерках, когда вокруг станционных фонарей стригли висевшую в воздухе морось летучие мыши.

Ребята деловито разобрали вещи и бодро зашагали по шпалам мимо бесконечных груд песка, угля и сложенных штабелями шпал. Мокрый ветер слепил глаза колючей пылью. Явственно пахло битумом и креозотом.

Отворачивая лицо, Светлана Андреевна увидела, как в промежутке между бараками сверкнули зажжённые фары.

— Вот и наш “уазик”, — обрадовался Беркут, поправляя лямки тяжеленного рюкзака.

Микроавтобус, ныряя в песчаных волнах, сопровождал их довольно долго, пока не вырулил на дощатую дорожку, пересекающую пути.

Потом началась скачка по едва спрофилированному грейдеру в удушливых облаках пыли. Машина, дребезжа всеми частями, прыгала на ухабах. Оглушительно стрелял в поддон гравий. С журчанием и плеском расступались взбаламученные лужи и глинистые, взбухшие от дождей ручьи.

Светлана давно не чувствовала себя настолько отвратительно, как теперь, в этом душном несгораемом шкафу, скрежещущем всеми своими металлическими сочленениями. Назойливый до головокружения запах отработанного бензина не позволял забыться. Борясь с подступающей тошнотой, она сидела напряжённая, как пружина, вцепившись в горячие поручни.

— Давно у вас дожди? — заставила себя, чтобы отвлечься, обратиться к водителю.

— Дня три.

— А море мутное?

Он только пожал плечами. Что ему море, когда приходится гонять по таким дорогам? Быстро темнело. Красноватый, как вполнакала, свет фар тоскливо метался по каменным грудам, вырывая из темноты медные осыпи глины. Дорога, обогнув сопки, порой выскакивала на берег. И море тогда плескалось у самых колёс. Неподвижное, густо-синее, утопающее в ночи. Не верилось, что это почти тропическое Японское море, широко и свободно уходящее в Тихий океан. Да и не до моря ей было, бедняжке, не до его прохладных, как вечность, глубин.

V

Владимир Орлов присел на скамью в тени зацветающего каштана и ещё раз внимательно прочитал предварительный отзыв оппонента. Несмотря на обнадёживающий вывод о том, что диссертация отвечает всем требованиям, а диссертант заслуживает искомой степени, здесь было о чём поразмыслить. Доброжелательный и до мозга костей корректный профессор Герберов нащупал-таки больную точку. Он явно остался недоволен анализом степени точности эксперимента. Да и смешно было бы ждать чего-то иного. Старая, хоть и надёжная, установка, отставшая от современного экспериментального уровня методика. От этого не спрячешься. Ни за какими хитроумными формулами. Спасибо, конечно, Кире Ланскому, он здорово сумел приукрасить теоретическими изысками скучноватые, надо признать, таблицы и графики. Это и Герберов отмечает.

Орлов торопливо перелистал соединённые скрепкой страницы и выхватил глазами уже знакомый абзац, где говорилось о блестящем владении диссертантом методом термодинамического анализа. Лестные выражения типа “оригинальный подход”, “способность к широким обобщениям”, “теоретическая смелость” и т. п. определённо уравновешивали деликатно отмеченные погрешности. Вернее “слабости”, как предпочитал изъясняться тактичный Герберов, подразумевая под этим если и не коренные, то по крайней мере существенные недостатки. Орлов мысленно видоизменил формулировку: “Несмотря на указанные существенные недостатки, молодому учёному удалось…” Господи, какой ужас! Никто бы и слушать не стал о том, что там ещё удалось молодому учёному. Нет, Герберов определённо знал цену словам. “Отдельные слабости” — это вещь, почти палочка-выручалочка. Даже вызывает симпатию. Кандидату наук вовсе не обязательно быть корифеем. Отнюдь. Корифеев сплошь и рядом заваливают. Публично хвалят, а молча бросают чёрные шары. И поделом им. Всяк сверчок знай свой шесток. “Справился”? “Проявил”? “Невзирая на отдельные слабости, показал способности к самостоятельной научной работе”? Вот и прекрасно. Потихоньку можно лезть дальше в большую науку.

Орлов спрятал отзыв и удовлетворённо погладил новенький с замком-шифром дипломат. Важнейший этап на тернистом, осложнённом всяческими формальностями пути к защите удалось благополучно преодолеть. Теперь настала очередь реферата. Почти все необходимые на такой случай документы уже лежали в кармане, а адресок типографии, где при хорошем отношении набор делали в три дня, обещал выдать приятель.

Сцепив на затылке пальцы, Володя Орлов блаженно откинулся и устремил глаза к небу. Пронзительная бездонная синева приятно убаюкивала. Бархатные шмели деловито жужжали вокруг изысканных многоярусных свечек. Ласковое солнечное сияние то вспыхивало, то меркло, дробясь в лабиринте безупречно очерченных медовых на просвет листьев.

Наверное, больше всего он любил университет за эти уединённые аллеи. В дальних поездках ему прежде всего вспоминались дорожки в траве, качающиеся под ветром бутоны алых и жёлтых тюльпанов и радуга, которая вечно дрожала в ликующих струях, с треском рвущихся из бронзовых мундштуков. На ступеньках щебетали студенточки в легких блузках. В бассейнах, где сквозь фонтанную рябь ослепительно блестела брошенная туристами мелочь, беспечно барахтались пацаны, оглашая жизнерадостными воплями горячий, стеклянистыми слоями перетекающий воздух. Дремали над газетами пенсионеры.