Муж и жена - Парсонс Тони. Страница 34

В богатстве и бедности, в радости и печали — вы привязаны к родителям, от которых родились.

Пегги была обременена мной, мужчиной, спавшим с ее матерью в одной кровати, который не был для нее ни рыбой ни мясом, ни другом, ни отцом, а всего лишь исполнителем мужской роли родителя.

Этакий «дядя Папа».

Вечер, как в старые времена. В этом-то и идея. В «Курзон Мэйфэр» шел обновленный фильм «Энни Холл». Потом мы собирались поужинать в китайском квартале уткой по-пекински. А закончить вечер можно чашечкой кофе в маленьком подвальчике-забегаловке в Сохо, перед тем как вернуться домой. И уже там заняться медленным, ленивым сексом, после которого так хорошо крепко заснуть.

Фильм, утка, кофе, секс.

Потом мы приняли бы любимую позу для сна — как ложки, лежащие в ящике буфета, одна в одну, после чего должны последовать целых восемь часов сна — вместе, на одной подушке.

Идеальное свидание!

Мы вовсе не собирались проторчать весь вечер в каком-нибудь Мет-баре с какими-нибудь Галлахерами. Я пребывал в уверенности, что наш вечер доставит нам радость. Как уже бывало раньше много раз. Но я, наверное, перестарался, желая, чтобы все было как в прежние дни.

Кино оказалось хорошим. И мы гуляли по улицам Сохо, держась за руки и смеясь над Элви Сингером и его Энни Холлом. Совсем так же, как когда-то, мы были полны впечатлениями от фильма и друг от друга.

И только в китайском квартале все пошло наперекосяк.

Ресторанчик «Шеньянский тигр» был переполнен. За соседним столиком расположилась целая китайская семья. Дедушка, бабушка и несколько супружеских пар со своими прелестными детьми, включая новорожденного младенца, похожего на толстощекого маленького Будду с целой копной (вот поразительно!) угольно-черных волос, как у Элвиса Пресли.

Мы с Сид одновременно взглянули на младенца и улыбнулись друг другу.

— Правда, он чудесный? — сказала она. — Такие волосы!

— Хочешь такого же? Еше не поздно изменить заказ. Мне принесут утку, а тебе — малыша.

Я всего лишь пошутил — честно! — но улыбка почему-то тут же исчезла с ее лица.

— Прекрати, Гарри. Не заводи опять старую песню о ребенке. Ты никак не можешь удержаться и не говорить об этом.

— О чем ты? Я и не думал заводить разговор о ребенке. Просто поддразниваю тебя. — У тебя раньше всегда было чувство юмора.

— А ты раньше всегда давал мне спокойно жить.

— Что ты имеешь в виду?

— Знаю, ты хочешь, чтобы я бросила заниматься бизнесом. Так ведь? Тебе надо, чтобы я забеременела и осела дома, на кухне.

Я ничего не сказал. Ну, как я мог отрицать, что предпочел бы обеды, приготовленные для семьи, а не для половины богемного Лондона? Как же я мог отрицать, что хочу ребенка, семью и все ее старомодные составляющие?

Мне хотелось бы, чтобы у нас все было как раньше, но не потому, что желаю закабалить ее, а просто потому, что люблю.

Официант принес нашу утку по-пекински, тарелки с огурцами, зеленым луком и сливовый соус. Я подождал, пока он порежет утку и отойдет.

— Я хочу, чтобы ты была счастлива, Сид.

— Тогда оставь меня в покое, Гарри. Дай мне спокойно заниматься бизнесом, предоставь мне возможность в кои-то веки сделать хоть что-то для себя самой. Не старайся заставить меня все бросить, ради… даже не знаю, кем ты хочешь меня сделать. Дорис Дэй, так? Или Мэри Тайлер Мур? А может, твоей мамой? Этакой домохозяйкой в духе пятидесятых годов, которая по вечерам никогда не выходит из дома?

Моя мать вообще-то все вечера проводит на танцах. Исполняет «Буги» и «Стройся в ряд», а еще «Мне это нравится, я это люблю». Но я не стал вдаваться в такие подробности.

— Я не против того, чтобы ты ходила куда-нибудь по вечерам. И я рад, что твой бизнес процветает. Просто мне хотелось бы, чтобы у нас с тобой было больше вечеров, подобных этому. Когда ты проводишь вечер со мной.

Но она уже разошлась:

— Ты ведь желаешь быть единственным кормильцем семьи! Большим человеком! Ты собираешься посвятить всю оставшуюся жизнь тому, чтобы стать копией своего отца?

— Возможно. Мне известны худшие варианты, чем мой отец. — Я резко отодвинул от себя тарелку. У меня вдруг пропал аппетит. — А ты собираешься всю оставшуюся жизнь подлизываться к уродам?

— Люк Мур не урод. Он блестящий бизнесмен.

— А кто говорит об этом Люке чертовом Муре? Я имел в виду тех пьяненьких парней из Сити, которые считают, что имеют право залезть тебе под юбку только потому, что ты приготовила для них курицу, жаренную на палочках!

Тут из ее сумки послышалась трель мобильного телефона. Она вынула его и сразу же узнала номер звонившего, потому что это был наш домашний номер.

— Салли?

Та сидела с Пегги. Сид не любила, чтобы кто-то посторонний оставался с ней.

— Давно у нее рвота?

Прекрасно, подумал я. Теперь ребенка выворачивает прямо на няню.

— Все в порядке? — спросил подошедший официант.

— Спасибо. Все замечательно, — улыбнулся я.

— Жидкая или с кусками пищи? — расспрашивала Сид. — Ладно. Ты не можешь отвести ее в туалет, чтобы ее там рвало? Хорошо, хорошо. Салли, мы будем дома через полчаса. Что? Ничего не надо делать, только надень на нее чистую пижаму, а грязную засунь в стиральную машину. Мы хватаем такси. Пока.

— Что-нибудь случилось?

— Ты ведь знаешь, что она не любит, когда мы уходим из дому одновременно. У нее расстроился живот. — Сид подозвала проходившую мимо официантку. — Принесите, пожалуйста, счет. — Потом взглянула на мое окаменевшее лицо: — Ты сердишься потому, что Пегги нездоровится?

— Нам следует остаться. Ты должна доесть свою любимую утку. Ничего с Пегги не случится.

— Она съела пиццу «Мистер Милано», и ее тут же вырвало. Как ты можешь говорить, что с ней ничего не случится?

— Потому что это происходит регулярно.

И это было правдой. Каждый раз, когда мы иногда выбирались вечером куда-нибудь, Пегги как будто специально засовывала себе пальцы в рот, чтобы вызвать рвоту.

— Послушай, если бы она действительно заболела, то я бы волновался не меньше твоего.

— Неужели? Не меньше моего? Не думаю, Гарри.

— Неужели ты не видишь? Это что-то вроде шантажа. Пегги делает это специально, чтобы ты прибежала домой. Ешь свою утку, Сид.

— Я не хочу. А тебе, Гарри, следует знать, что она чувствует. Уж кто-кто, а ты должен это знать лучше других. Ты ведь знаешь, каково быть отцом-одиночкой.

— Ты действительно так думаешь? Ты считаешь себя матерью-одиночкой? — Я покачал головой. — Ты замужем, Сид. Ты перестала быть матерью-одиночкой в день нашей свадьбы.

— Тогда почему я до сих пор это чувствую? Почему я до сих пор чувствую себя одинокой?

— Не потому, что с Пегги что-то не в порядке… Официант подал нам счет и поставил перед нами тарелку с разрезанным на четыре части апельсином.

— А потому, что тут что-то не в порядке с нами самими.

Вечер был испорчен. На улице оказалось еще хуже, чем в ресторане.

Приветливая, медленно гуляющая публика сменилась группами шумных пьяниц. После окончания спектаклей «Мама Миа» и «Отверженные» зрители выходили из театров и тщетно пытались поймать такси, которые все уже были заняты. Улицы заполнялись праздношатающейся молодежью из пригорода и приехавшими издалека нищими. Напротив переполненного народом паба начиналась ленивая драка. Послышались звуки разбитого стекла и вой сирены.

И тут я увидел ее.

Казуми.

Она стояла в очереди напротив церкви на Шафтсбери-авеню, которую лет двадцать назад переоборудовали в клуб «Лаймлайт». Мыс Джиной бывали там пару раз. Я и не подозревал, что «Лаймлайт» все еще работает.

Казуми стояла с группой мужчин и женщин, которые выглядели немного моложе ее и по виду были из местных. Она находилась в центре толпы. Молодые люди старались произвести на нее впечатление, а девушки пытались с ней пообщаться. Она терпеливо улыбалась, потом увидела меня и отвернулась, будто и не заметив мужчину своей бывшей подруги, а может, просто не обратила на меня внимания. Казуми собиралась пойти на танцы.