Иакова Я возлюбил - Патерсон Кэтрин. Страница 20

После свадьбы я была у Капитана один раз. Пригласил он всех троих — Каролину, Крика, меня, и днем, к обеду. Наверное, он хотел отпраздновать с нами свою женитьбу. Во всяком случае, на столе стояла бутылочка вина, и он предложил нам выпить. Мы с Криком ужаснулись и отказались, Каролина немножко выпила, хихикая и гадая, что было бы, если бы узнали, что Капитан нарушил сухой закон нашего островка. Закон этот был не юридическим, а религиозным (мамин херес мы крепким напитком не считали). У нас не было полиции, а уж тем более — тюрьмы. Если бы люди прознали про вино, они бы обозвали Капитана нехристем и молились бы о нем по пятницам. Вообще-то, они и так это делали с самого его приезда.

— Такое вино я покупал в Париже, — рассказал нам Капитан. — Не так-то легко в военное время!

Конечно, я решила, что речь идет об этой войне, но сейчас мне кажется, что он имел в виду ту, Первую. Я никак не могла запомнить, какой он старый.

Зато с тетушкой Брэкстон было все ясно. Сидела она во главе стола в кресле на колесиках (плетенье с деревом) и простодушно улыбалась. Волосы у нее были совсем белые и такие редкие, что сквозь них просвечивала розоватая кожа. Улыбалась она криво, наверное — после удара, из-за которого, к тому же, сломала ногу. Ей было трудно держать бокал в костлявой лапке, но Капитан помог ей, она прихлебнула, хотя и перепачкала подбородок. Это ее не смутило. Она благоговейно смотрела на мужа ясными, детскими глазами.

Он бережно промокнул вино салфеткой, говоря жене:

— Душенька, я тебе не рассказывал, как проехал в машине через весь Париж?

Для нас, еще не покидавших острова, машина была почти такой же экзотикой, как Париж. Я немножко обиделась, что нам с Криком он об этих приключениях не сказал. Да, в его передаче то были приключения.

Снова усевшись как следует, он поведал, что здесь, в Америке, водил машину только раз, и то по проселочной дороге. Во Франции же приятель, моряк, предложил ему купить автомобиль в Гавре и перегнать его в Париж, для вящей веселости прихватив девочек. У Капитана деньги были, ему хотелось повеселиться на воле; однако он не знал, что приятель никогда машину не водил.

— Ladneau, — сказал нам Капитан, имитируя французский акцент. — Tchego tam!

Однако ему удалось отговорить приятеля, он сел за руль, и началось неописуемое путешествие, закончившееся тем, что они проехали через весь Париж в час пик.

— Машины, повозки, грузовики — ну, с восьми сторон! Стоять — раздавят, ехать — верная смерть!

— Что же вы сделали? — спросил Крик.

— Одной рукой вцепился в руль, другой — в гудок, ногами нажал на акселератор, закрыл глаза и ка-ак рвану!

— Вот это да! — отозвался Крик. — А живы остались.

Раздалось что-то вроде кудахтанья. Мы поглядели на тот конец стола и увидели, что тетушка Брэкстон смеется. Тогда засмеялись все, даже Крик, который понимал, что смеются и над ним. Но я не засмеялась.

— Ты что, не усекла? — спросил меня Крик. — Если бы он не…

— Усекла, чего тут не усечь? Я просто не вижу, чего тут смешного.

Каролина повернулась к тетушке Брэкстон.

— Не обращайте внимания.

Она ослепительно улыбнулась Крику.

— Она у нас вообще не смеется.

— Еще как смеюсь! — завопила я. — А ты врешь! Врешь, врешь, врешь…

— Ли-ис! — укоризненно протянула сестра.

— Я тебе не лис! Я человек, а не зверь какой-то!

Слова мои прозвучали бы лучше, если бы голос не сорвался на последнем.

Каролина засмеялась, словно я шучу. За ней засмеялся и Крик. Они переглянулись и просто зашлись, как будто я сострила. Закрыв лицо рукой, я ждала, что закудахтает тетушка и загремит трубой смех Капитана. Но Капитан не смеялся. Я ощутила его руку на плече и услышала голос.

— Сара Луиза, — ласково сказал он, — что это с тобой?

О, Господи! Что он, не знает? Я могу выдержать все, кроме его доброты. Чуть не перевернув кресло, я бросилась прочь из этого мерзкого дома.

Тетушку Брэкстон я больше не видела до самых ее похорон. Каролина исправно сообщала мне, как счастливы они с Капитаном. Сама она, вместе с Криком, ходила к ним чуть не каждый день. Капитан всегда просил ее спеть: «Труди так любит музыку». Он знал о тетушке гораздо больше тех, кто прожил столько лет с ней рядом.

— Вообще-то, она разговаривает, — сообщала мне Каролина. — Мы не все понимаем, а он — все. И когда я пою, она слушает, правда слушает, не витает невесть где. Капитан зря не скажет — она любит музыку, очень любит, даже больше, чем мама.

Когда она так говорила, я утыкалась в книгу и делала вид, что не слышу.

Была заупокойная служба. Я удивлялась — никто не помнил, чтобы тетушка или Капитан ходили в церковь; но проповедник у нас был молодой, серьезный и отслужил по ней, как все решили, «чинно и благоговейно». Капитан попросил нас сидеть впереди, с ним рядом, и мы сидели, даже бабушка, которая, слава Богу, ничего не учудила. Сам он сидел между мной и Каролиной. Когда запели двадцать второй псалом — «Аще бо пойду посреди сени смертныя, не убоюся зла, ибо Ты со мной еси» — моя сестрица взяла его за руку, словно он маленький ребенок, которого надо вести и пасти. Другой рукой он утер слезы. А я, сидя так близко от него, как давно не сидела, поняла, какой же он старый, и сама чуть не заплакала.

Мама пригласила его поужинать, он отказался, и никто его не неволил. Мы с Каролиной и Криком проводили его до дверей того дома, который он теперь мог назвать своим. Никто не сказал за дорогу ни слова, а когда Капитан кивнул нам на прощанье, мы кивнули в ответ и пошли обратно. Оказалось, что он не зря отказался пойти к нам, бабушка была совсем плоха.

— Он ее убил, — сообщила она, как только мы вошли.

Мы очень удивились. Даже для бабушки это было слишком сильно.

— А как же, ему дом нужен. Я сразу поняла, когда он явился.

— Мама, — мягко сказал отец, — не надо… не стоит.

— Хотите знать, как он управился?

— Мама…

— Отравил ее, вот как, — она победно оглядела стол. — Крысиным ядом.

Она откусила большой кусок и шумно его жевала. Мы вообще перестали есть.

— Луиза знает, — продолжала бабушка тонким голоском, и улыбнулась мне, — да не скажет. Не скажешь, верно? А я знаю, почему, — она захихикала и протянула нараспев, как дразнилку: — А я зна-зна-а-а…

— Заткнись! — закричала Каролина то, что я крикнуть не посмела.

— Каролина! — ужаснулись папа и мама.

Сестра покраснела от ярости, но сжала губы. Бабушка произнесла, как ни в чем не бывало:

— Видели, как она на него смотрит?

— Мама!

— Она думает, я глупая старуха. Не-ет, я знаю. Уж я-то знаю!

Бабушка посмотрела мне прямо в глаза. Я слишком испугалась, чтобы отвести их.

— Часом, ему не помогла? А, внучка? Не помогла?

Взор ее хитренько искрился.

— Девочки, — очень тихо сказал папа, — идите к себе.

На этот раз мы обе тут же послушались. Даже у себя, в безопасности, говорить мы не смогли. Мы не могли ни шутить над глупой, вздорной старухой, которую знали всю свою жизнь, ни как-то ее оправдывать. Шок был так силен, что мои ничтожные страхи растворились в темном, безграничном ужасе.

«Кто знает? — спрашивал голос из мрака. — Кто знает, какое зло таится в сердце человеческом?»

Теперь мы это знали.

Позже, когда мы уже ложились, Каролина сказала:

— Надо мне отсюда бежать, пока она меня не уела.

«Тебя? — подумала я, но промолчала. — Тебя? Что она может тебе сделать? Тебе незачем избавляться от зла. Ты что, не видишь? Речь обо мне. Это меня вот-вот проглотит вечный мрак». Но я промолчала. Я не сердилась на сестру, только устала до смерти.

Наутро, при ясном свете, я попыталась себя убедить, что ужасы прошлого вечера мне примерещились. Разве я когда-то не говорила Крику, что Капитан — немецкий шпион с подводной лодки? Чего ж я тогда так горюю из-за бабушкиных обвинений? Однако, вспомнив ее искрящийся взор, я поняла, что это вещи разные. Сама она вроде бы все забыла. Она опять была просто глупой и сварливой; и мы с облегчением притворились, что тоже забыли все.