Лепестки на ветру - Патни Мэри Джо. Страница 51

— Есть ли еще повод для подозрений? — спросил полковник. — Едва ли я — единственный из солдат союзников, кто ненавидит Францию.

— Есть и еще одна причина, причем серьезная. Мы узнали, что псевдоним главаря заговорщиков — Ле Серпент.

— Могу повторить вопрос: при чем здесь я?

— Хитрость змеи и храбрость льва, — ответила Элен, не сводя с полковника пристального взгляда.

— Да, это наш фамильный девиз. Но, согласитесь, множество гербов и девизов содержат змей. Более того, всем известный французский генерал имеет такое же прозвище, да и некоронованный король французского дна тоже.

Пропустив мимо ушей последнюю фразу, Элен спросила с внезапным воодушевлением:

— Что за генерал?

Полковник бросил на гостью тяжелый взгляд.

— Мишель Росси. Мой друг пытался захватить в плен жалкую кучку солдат, оставшуюся после Лейпцигской битвы, но все попытки оказались тщетными. Росси смог выскользнуть как уж. Генерал — прекрасный воин.

— Генерал Росси — один из подозреваемых.

— Как он может помочь Франции, мешая переговорам? — раздраженно спросил полковник. — У вас отсутствует логика.

— Революционеры будут приветствовать такой порядок, при котором Франция вновь возьмется за оружие.

Полковник отвернулся, взглянув в окно. Когда, он посмотрел на Элен вновь, у него был такой взгляд, точно он вернулся откуда-то из далекого небытия.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — тихо спросил он. — Раз Веллингтон меня подозревает, не проще ли было просто взять и арестовать меня?

— В силу политических реалий, — ответила Элен. — Маршал Блюхер справедливо возмутится, если столь влиятельного человека арестуют из-за туманных подозрений. Да и никаких улик против вас нет, только намеки. Есть и еще одна причина: о заговоре не должны знать, иначе мы подтолкнем негодяев к более решительным действиям, да и сами слухи могут иметь столь же разрушительные последствия, как и подлинное кровопролитие.

— Возможно, — согласился полковник, — но, как вы правильно сказали, у вас нет против меня улик и быть не может, поскольку я в заговоре не замешан, да и существует ли заговор в действительности? Может, это все игра вашего воображения?

— Слухи и сплетни не могут считаться доказательствами по закону, так что единственное свидетельство существования заговора — покушение на Кэстлри, которое было осуществлено так, что производило впечатление несчастного случая. И еще, британский агент мог быть убит из-за того, что слишком близко подошел к Ле Серпенту.

— Или из-за того, что не поделил с кем-то женщину, — усмехнувшись, продолжил полковник. — Шпионы никогда не относились к людям чести.

Впившись глазами в Элен, Ференбах спросил:

— Возвратимся к главному: вы не ответили на самый важный вопрос. Почему именно вы пришли сюда, чтобы обвинить меня?

Да, вопрос действительно трудный. От волнения у Элен вспотели ладони.

— Я в некотором роде связана с английской разведкой, и меня привлекли к расследованию.

— Так значит, вы, мадам, шпионка, — брезгливо констатировал полковник. — Или термин не тот? Шпионить просто один из способов торговать собой, и, насколько я знаю, женщины, подвизающиеся на этом поприще, не брезгуют ни тем, ни другим способом заработать.

Элен ожидала подобной реакции, но не в столь грубой форме.

— Я никогда не торговала собой, полковник. Ни так, ни по-другому, — резко сказала она. — Вас мог допрашивать и другой человек, но я вызвалась добровольно.

— Но почему? — Ференбах всем корпусом подался вперед. — Еще раз спрашиваю, почему?

— Вы знаете, почему, — тихо ответила Элен, стараясь придать взгляду всю теплоту и искренность, на которую была способна.

В холодновато-голубых, как арктический лед, глазах полковника отразилась боль. Прошептав что-то по-немецки, он отвернулся к шкафу. Со своего места Элен разглядела названия книг. Труды по философии и истории, несколько томиков Вергилия и Аристотеля, и все на языках оригинала. Полковник был разносторонне образованным человеком.

— Вы говорите намеками, мадам Сорель, — сдавленно произнес он.

— Я выражаюсь предельно ясно, хотя, быть может, язык, на котором я говорю, вам не знаком.

Элен встала и отошла в другой угол комнаты, подальше от полковника.

— Если вы даже не захотите это признать, между нами с первой же встречи возникло чувство.

Ференбах резко обернулся и заговорил горячо, запальчиво:

— Да, признаю! Вы меня возбуждаете, как кобылица возбуждает коня. Вы тоже это чувствуете, иначе бы не флиртовали со мной, как сейчас. Неужели в этой войне перемерло столько французов, что вы не можете найти себе любовника среди них? Или хотите, чтобы я распростер вас прямо здесь, на ковре, и сделал с вами то, что союзники с Францией?

Элен побледнела как полотно. Она ожидала от Ференбаха подобного, понимая, что жестокость является лишь отражением его чувств к ней. Пусть так, но оставить без внимания подобную грубость она не могла.

— Если бы мне был нужен блуд, я бы легко нашла того, кто не стал бы меня оскорблять.

— Тогда зачем вы здесь, мадам? — почти неразборчиво произнес он, но глаза его при этом были еще туманнее слов.

— Я хочу, — тем же мягким, доверительным тоном сказала Элен, — чтобы вы видели во мне просто женщину, хотя бы на время забыв о том, что вы — немец, а я — француженка.

Полковник посмотрел на нее. Было видно, как пульсирует кровь под его по-северному бледной кожей. Затем резко отвернулся.

— Увы, мадам, это совершенно невозможно. Я смотрю на вас, — добавил он с горечью, — и вспоминаю мой сожженный дом, жену, сына, сестру. Всех их убили французы, мадам, может быть, среди убийц был ваш брат или муж. Я никогда не смогу забыть, что мы враги.

— Я не ваш враг, — сказала она нежно. Ференбах смотрел на нее, и лицо его отражало напряженную работу мысли.

— Да, вы правы, самый злейший враг себе — я сам. Меня влечет к женщине из народа, который я презираю и ненавижу. Вы подарили мне столько бессонных ночей, мадам. Теперь, зная, насколько глубоко заставили меня презирать себя, вы удовлетворены?

Элен не сделала ни одной попытки сократить расстояние между ними. Маленькая женщина, приятная, но совсем не соблазнительница.

— Разве чужая боль может доставить удовольствие? — тихо спросила она. — Я стала шпионить только потому, что захотела внести свою лепту в дело установления мира. У меня были братья, полковник. Один из них убит под Москвой, другой погиб под пытками в плену у испанских партизан. Мне сказали, что он умирал двое суток. Это был мой младший брат Пьер, мечтавший стать художником. И еще у меня был муж. Он убит под Ваграмом за два месяца до того, как родилась моя младшая дочь. Вы участвовали в этой битве, полковник. Может быть, его убили ваши солдаты.

— Довольно, мадам Сорель, — тихо сказал Ференбах, — мы оба достаточно настрадались. Я понимаю, что вы ненавидите Пруссию так же сильно, как я Францию. Вы удовлетворены?

— Нет! — закричала она, боль пробилась сквозь рубцы на сердце, к которым она попривыкла с годами. — Я хочу увидеть конец ненависти. Если бы агрессором была не Франция, а Пруссия, было бы от этого легче моему мужу, если ему все равно пришлось бы погибнуть? Я хочу жить в мире, где мужья дочерей вместе с женами и детьми доживали бы до старости. Где мальчики, как мой брат, могли бы рисовать цветы и красивых девушек, которым писали бы глупые любовные стихи вместо того, чтобы умирать от ран.

Элен с мольбой взглянула на немца, не зная, как еще растопить лед вокруг его сердца.

— Нас, христиан, учат ненавидеть грех, но любить грешников. Я ненавижу войну и ту черную силу, что приносит ее на Землю, но если мы не научимся любить друг друга, нам никогда не остановить эту страшную карусель, пожирающую в горниле войны одно поколение за другим.

— И вы думаете, что если я смогу вас полюбить, это положит конец войне? — Несмотря на сарказм, в вопросе слышалась надежда.

— Я не знаю, полюбим ли мы друг друга. Возможно, между нами существует лишь физическое влечение, — сказала Элен со слезами на глазах.