Шелк и тайны - Патни Мэри Джо. Страница 39

Калиф ушел, а костер Росса оказался в центре внимания путников каравана. Подойдя поближе, они с воодушевлением принялись описывать все матчи бозкаши, которые им когда-либо доводилось видеть. Перспектива завтрашней игры привела всех в веселое расположение духа.

Уже стемнело, путники разошлись, и Джулиет, поднимаясь на ноги, внезапно пробормотала:

— Пойдем прогуляемся.

Несколько минут спустя Росс легкой походкой двинулся из лагеря. Так же, как в Серахсе, караван-сарай находился на окраине, и Джулиет он нагнал в пустыне. Они осторожно пробирались между освещаемых луной песчаных дюн.

— Во что я себя втянул? — поинтересовался Росс.

— Думаю, бозкаши — это нечто среднее между охотой на лисиц и битвой при Ватерлоо, — сухо ответила она.

— Неужели все так скверно? — засмеялся он.

— Хуже. Поскольку Дил Асса пообещал не убивать тебя, это для него лучший шанс устроить тебе несчастный случай с роковым исходом.

— Уверен, он не будет печалиться, — согласился Росс. — Но полагаю, что больше всего он жаждет унизить меня, чтобы потешить свою уязвленную гордость. А ты много видела матчей бозкаши?

— Только один. Никто не сомневался, что я мужчина, но я решила не испытывать судьбу и не пошла вместе с остальными. Правда, если бы меня обнаружили, мне пришлось бы туго. — Она умолкла и сорвала светлый цветок пустыни, распустившийся после кратковременного дождика прошлой ночью. — Мужчины обожают бозкаши; можно сказать, что слово это распространено по всей пустыне. Сотни, а может, тысячи придут завтра посмотреть эту игру. Обычно состязаются зимой, и наверняка эта игра окажется последней до наступления осени, поскольку уже слишком жарко.

— А каковы правила?

— Их нет. Участвовать может сколько угодно человек — от дюжины до сотни, и каждый играет за себя. Я полагаю, что в истоках бозкаши лежат воинственные игры, устраиваемые между соперничающими ордами монголов. Очень жестокая игра — вся основана на дикой силе и умении ездить верхом. — Она нерешительно посмотрела на Росса. — Ты отличный наездник, но уже знаешь, что представляют собой туркмены.

— Похоже, все они родились в седле и вряд ли обременены какой-либо джентльменской чепухой насчет честной игры, — пожал плечами Росс. — Я не испытываю потребности соревноваться и обставлять их в их же игре. Удержаться бы на лошади до конца игры, и я сочту, что сохранил свою честь.

— А ты не забудешь об этом завтра, в самый разгар игры?

Он улыбнулся и сорвал еще один цветок, потом вложил его в складочку покрывала Джулиет, у самого уха.

— Конечно. Я никогда не сходил с ума от каких бы то ни было игр.

Проигнорировав его жест, Джулиет сказала:

— А я думала, что в Итоне ты считался героем-атлетом.

— Да, — признался он. — В Итоне у человека нет особого выбора — играть или нет, но у меня никогда к этому душа не лежала.

— Мой отец потерял бы дар речи от таких сантиментов, — с еле уловимой смешинкой в голосе произнесла Джулиет. — Он не уважал тех людей, которые не интересовались спортом.

Росса разобрало любопытство, да и вообще он не желал прерывать драгоценные минуты их общения с глазу на глаз, поэтому он уселся на землю с подветренной стороны холма, откуда открывался вид на извилистую речушку Мары, и как бы ненароком взял руку Джулиет в свою. Она не возражала, и он решил удерживать позиции, несмотря на то что лучше бы ему этого не делать.

«Удивительно, если бы я только что познакомился с Джулиет, то изо всех сил постарался бы приволокнуться за ней, потому что это все та же женщина, в которую я когда-то влюбился. И надо же — тот факт, что мы были женаты, а потом разъехались, воздвиг между нами непреодолимый барьер. По крайней мере я не знаю ни одного способа преодолеть прошлое, равно как и не уверен, что будет мудро с моей стороны пытаться это сделать. Все равно она мною не интересуется. С того первого невинного ухаживания, когда мы не боялись открыть друг другу сердца, прошла уже целая вечность».

Как бы невзначай он сказал:

— Ты знаешь, я, кажется, впервые слышу о твоем отце. Помню только, что он занимал дипломатические посты в каких-то экзотических странах и умер, когда тебе было шестнадцать, но больше я ничего не знаю. Похоже, никто из членов твоей семьи никогда о нем не рассказывал.

Джулиет вздохнула. Потянуло легким ветерком, и женщина стянула покрывало, чтобы мягкий ночной воздух остудил ее разгоряченное лицо.

— Он был тяжелым человеком, а дети ему нужны были для сохранения фамилии. Его почти не интересовали сыновья, дочь — еще меньше. Блестящий человек, но в чем-то страшно упрямый. Видимо, двенадцать лет назад воспоминания о нем были еще настолько свежи, что никто в нашей семье не мог с легкостью о нем говорить. Теперь, когда прошло столько времени, я могу спокойно рассказать о нем, вглядываясь в даль прожитых лет.

— А что ты к нему испытывала?

Она замялась.

— Я отчаянно хотела, чтобы он гордился мною, но мы постоянно ссорились. Да и братья тоже, кроме бедной мамы, которая оказалась между двух огней: с одной стороны — дети, с другой — муж. Она чувствовала себя беспомощной, как только что вылупившийся цыпленок.

— Любопытно!.. — пробормотал Росс. Он не сводил глаз с ее бледного лица. Ему так хотелось протянуть руку и прикоснуться к ней, что он боялся непроизвольного движения своей руки. Потому-то он схватил полную пригоршню крупного песка и пустил его струйками между пальцев. — А может, он оттого мало интересовался дочерью, что ты вечно бегала со своими братьями и выучилась таким же вещам, как они, да и попадала в такие же переделки?

Джулиет помолчала, удивленная этим замечанием Росса.

— Весьма похоже на то, хотя я никогда не задумывалась об этом. В то время мне казалось, что мальчикам гораздо интереснее жить на свете, чем девочкам. Кроме того, когда мы жили в Триполи или в Тегеране, я играла только с братьями и больше ни с кем, поскольку там не было европейских семей с девочками моего возраста. Так что подруг у меня не было.

Еще больше, чем когда-либо, Россу захотелось прикоснуться к ней, но он не стал рисковать и разрушать хрупкое взаимопонимание между ними. В последние несколько минут она рассказала ему о своем внутреннем мире и о детстве больше, чем открыла во время его ухаживания, короткой помолвки и свадебного блаженства, вместе взятых. «Возможно, после того как я открыл эти новые стороны ее жизни, я наконец разгадаю эту тайну, которая зовется моей женой».

— Ничего удивительного, что тебе было так трудно в английской школе для девочек после смерти отца.

— Это было ужасно! — порывисто воскликнула она. — Я хотела завести подруг, но не знала, как это сделать. По крайней мере до того, как Сара не взяла меня под свою опеку. Когда мы подружились, я стала увереннее, поскольку ее очень уважали в школе. Более того, она обучила меня правильно вести себя. Английский высший свет — это настоящий лабиринт сложных ритуалов и правил, что можно и чего нельзя. Стоит только ошибиться, и тебе навеки присвоят ярлык изгоя.

— Но ты же не была изгоем, — заметил он. — Твои родители — и мать, и отец — родом из так называемых добропорядочных семей. Ты имела право занять свое место в обществе, как и любая другая девушка из вашей школы.

Джулиет невесело засмеялась:

— Что ж, теоретически это так, но на практике все было по-другому. Не только потому, что я была невежественной, не знала правил и сплетен, а еще в потому, что была шотландкой, самой высокой девушкой во всей школе, да еще эти ужасные, неуправляемые волосы! Я даже не умела правильно смеяться! Если бы не Сара, я обязательно убежала бы.

Сердце Росса дрогнуло: он представил себе, какой несчастной девчушкой была Джулиет в те далекие годы.

— Но ты всегда так забавно рассказывала мне о школе. Я и понятия не имел, что ты была так несчастна.

— Я не люблю жаловаться. Кроме того, я сомневалась, что ты бы меня понял. Ты вырос в самом средоточии высшего общества, умел себя вести, и это было твоей второй натурой, ты инстинктивно знал, что делать и каковы будут последствия, если не подчинишься, — криво усмехнувшись, ответила она. — Со временем я разобралась и питала иллюзии, что также принадлежу к этому обществу, но тем не менее ошиблась.