Черным по черному - Пауэрс Тим. Страница 56

– Кто, сударь?

– Тот, кто распоряжается пушками. Горбун.

– Что-то не припомню. – Служанка вежливо улыбнулась и перешла к другому столу.

В ожидании пива Даффи смирно сидел, смакуя странный пшеничный привкус, оставшийся во рту после змеи, потушенной перед входом в трапезную, и не обращая внимания на подозрительные взгляды горожан. Когда появилось пиво, он налил кружку и неспешно принялся его цедить. Через какое-то время он заметил Шраба, который помогал разносить по столам дымящиеся подносы.

– Эй, Шраб! – позвал он. – Подойди на минутку.

– Да, господин Даффи, – отозвался помощник конюха, когда поставил поднос и подошел к столу.

– Ты относишь еду старому Фойгелю? Отцу Ипифании?

– Носил несколько дней, только он меня пугает. Все называет меня чужими именами и требует выпивки.

– Так ты взял и перестал? Господи…

– Нет-нет! – поспешно добавил мальчик. – Я поручил это Марко. Он не боится спятивших стариков.

– Марко? Не тот ли, что в красных башмаках?

– Да, сударь, – подтвердил Шраб, явно потрясенный догадкой ирландца о красных башмаках.

– Ладно, все в порядке. Ступай.

Не иначе как в извинение за недавнюю резкость Анна отправила Даффи с новой девушкой основательную миску жаркого, и он решительно приступил к трапезе, сопровождаемой щедрым возлиянием прохладного “Херцвестенского”. Наконец он положил ложку и не без усилия встал из-за стола. Оглядевшись, понял, что в толпе испуганно прячущих глаза посетителей нет ни одного знакомого, с кем бы попрощаться, так что, пошатываясь, он просто вышел на улицу. С трудом шагающему ирландцу свет снаружи показался слишком уж ярким, хотя серые облака закрывали небо и рассеивали солнечные лучи, а бриз – слишком холодным, равно как крики оборванных ребятишек – слишком громкими.

“Сколько часов удалось тебе проспать прошлой ночью, Дафф? – спросил он себя. – Не знаю, но явно недостаточно ни для усталого немолодого солдата, ни для старого короля”.

Он тяжело вздохнул и, вместо того чтобы направиться в сторону Ротентурмштрассе, завернул направо за угол трактира. Скоро он оказался перед конюшнями и там, прислонившись к столбу для сушки белья, огляделся.

“Вижу, Вернер так и не удосужился перекрыть крышу после взрыва петарды, – отметил он. – Интересно, продолжает ли он винить в этом меня? Скорее всего, да. Хорошо, хоть кто-то заделал пролом в изгороди от пущенного Заполи проклятого железного ядра в сорок фунтов, что потом попало в стойла, где помещались скандинавы”.

Он прошел через двор к конюшням, где у задней стены обнаружилось несколько забытых соломенных тюфяков. Почти автоматически он повалился на первый, закрыл глаза и уже скоро спал. Ясно, как обычно бывает в послеполуденном сне, он увидел себя сидящим за столом напротив Ипифании. Ее волосы еще почти не были тронуты сединой, а выражение лица и жесты не утеряли юной беспечности. Хотя он и не слышал своих слов – фактически говорить он мог, только когда не прислушивался к себе, – он знал, что о чем-то очень серьезно ее просит, вернее, пытается что-то ей объяснить. Что именно пытался он объяснить тем давно ушедшим утром? О, ну конечно! Что с ее стороны будет настоящим безумием выходить за Макса Хальштада, а вместо этого ей следует выйти за Даффи. Он прервался, чтобы отхлебнуть пива, и почувствовал, что теряет нить доселе безупречного логического построения.

– О, Брайан, – воскликнула она, закатив глаза в наполовину притворном раздражении, – почему ты заговариваешь об этом, только если болен, пьян или измучен?

– Но, Ипифания! – возразил он. – Я всегда болен, пьян или измучен.

Дальше сцена померкла, и он увидел себя проталкивающимся к дверям в храм Святого Петра. Там дожидались несколько друзей Хальштада, поставленные явно для того, чтобы удержать ирландца, если он попытается проникнуть внутрь и сорвать церемонию венчания.

– Угомонись, Брайан, – произнес один. Как, бишь, его звали? Какой-то Клаус. – Здесь ты уже никому не интересен.

– Прочь с дороги, прыщавая жаба! – сказал Даффи достаточно громко, чтобы сидящие в нескольких ближайших рядах обернулись. – Хальштад! Лопни твои глаза, ты не… – Удар в живот согнул его и заставил на мгновение замолчать, но он тут же развернулся в ответ, и Клаус, отшатнувшись под невероятным углом, попятился назад и налетел на крестильную купель. Почти метровая подставка с мраморной чашей покачнулась, наклонилась, пока Клаус заваливался на бок, затем с ужасающим раскатистым грохотом рухнула на каменный пол. Святая вода выплеснулась в лица оцепеневших шаферов, осколки мрамора разлетелись по полу. Еще один приятель Хальштада схватил Даффи за руку, но ирландец легко высвободился. Он шагнул к алтарю.

– Хальштад, сын шлюхи, обнажи меч и прими вызов, если ты и в самом деле не евнух, как все думают!

Все вокруг повскакали с мест, и последнее, что он успел заметить, прежде чем крепкий алтарный служка уложил его ударом длинного железного распятия, было перекошенное ужасом лицо Ипифании. Дальше он просто кружился в водовороте давно забытых сцен и лиц, через приглушенное бормотание которых непрерывно и все более отчетливо пробивался довольный старческий смех.

Глава 18

Когда Даффи открыл глаза, он увидел, что лежит в сгустившейся тени, а стена трактира уже казалась темно-серой на фоне желтых окон.

“О господи, – вяло подумал он. – На сей раз только сон, а? В те тяжелые дни в двадцать шестом мне довелось хлебнуть достаточно, чтобы потом переживать все заново в сновидениях. Ладно, это хотя бы мои воспоминания – все лучше дюжина таких, чем один проклятый сон о лунном озере, который я рискую увидеть всякий раз, когда пью проклятое пиво. Давай, старина, переходи на вино”.

Он рывком поднялся на ноги, стряхнул солому с камзола и пальцами расчесал волосы. Потом задержал дыхание, выдохнул и направился в трактир. По привычке зайдя на кухню через черный ход, он застал обутого в красные башмаки Марко вытаскивающим пирожное из буфета.

– Марко, – проговорил Даффи, останавливаясь. Помнится, он хотел о чем-то спросить мальчишку?

– Вернер мне разрешил, – быстро сказал мальчик.

– Мне что за дело до твоих чертовых пирожных! Э… да, я так понимаю, ты относишь еду Густаву Фойгелю?

– Носил одно время. Вернер сказал, больше я не должен этого делать.

– Тогда кто должен?

Марко моргнул.

– Должен что?

– Носить старику еду, дубина.

– Я почем знаю. Сам, что ли, не может выйти и порыться в мусоре, как другие? – Мальчишка улепетнул через черный ход, оставив ирландца раздосадованным и встревоженным. Новая служанка, прежде подававшая ему еду, сейчас разглядывала его из-за очага, где раскладывала по тарелкам остатки, как видно, все того же жаркого.

– Где Ипифания? – спросил Даффи.

– Она легла пораньше, – ответила девушка. – Должно быть, ей нездоровится. А вам что на кухне? Гостям…

– Тогда Анна где?

– В трапезной, вернее всего, в том конце, где распивочная. Но если вам подать ужин, то…

– Съешь его за меня, – выходя, улыбнулся ей Даффи.

В трапезной, где яблоку было негде упасть, царило бесшабашное веселье, свойственное людям, которые знают, что завтра их уже может и не быть в живых. Пиво лилось рекой, и Даффи обнаружил Анну на корточках перед одним из украшенных бочонков, держащей кувшин под золотистой струей. Она подняла глаза и увидела его.

– А я думала, ты ушел.

– Нет, просто поспал на задворках. Ипифания уже легла?

– Да… Шраб! Это на стол к Алексису и Кэйси, побыстрей! Да, легла. А что? – Она исподлобья оглядела его.

– Ладно, не переживай, я не собираюсь досаждать ей своим вниманием. Просто она просила Шраба носить ее отцу еду, а…

Шраб опять был тут как тут:

– Привет, господин Даффи! Анна, еще два кувшина для Франца Альбертзарта и вон той старой леди.

– Сейчас. Ты про что, Брайан?

– Так вот, Шраб поручил это Марко, но я с ним только что столкнулся, и он сказал, что перестал это делать.