На странных волнах - Пауэрс Тим. Страница 12

Все, кто разобрал его слова, остались довольны. Скэнк водрузил несъеденную мокрую курицу на треуголку Шанданьяка и заставил его в таком виде осушить кружку рома.

После этого вечер для новоиспеченного кока превратился в череду отдельных неясных впечатлений. Вот он плещется в воде, вот принимает участие в каком-то замысловатом общем танце под музыку, ритм которой задают прибой, порывы теплого ночного бриза и даже биение его собственного сердца. Позже он вырвался наконец из общей кучи, убежал на берег и долгое время бродил по песчаной полосе между водой и зарослями, обходя костры и шепча: «Джон Шанданьяк» – снова и снова, поскольку ему вдруг почудилось, что, получив новое имя, он вдруг стал забывать старое, здесь, в этом мире смерти, рома и крохотных красочных островков. Какое-то время спустя он увидел группку нагих ребятишек, которые нашли его кукол и заставляли их теперь танцевать на разные лады. Они не прикасались к марионеткам руками, те отплясывали как бы сами по себе, и каждый гвоздик, забитый в деревянные тельца, светился в темноте багрово-красным отсветом. В конце концов он осознал, что сидит на мягком песке и что лежать на нем было бы еще приятнее. Шанданьяк лег и только теперь понял, что треуголка с курицей до сих пор у него на голове. Неловким движением руки он скинул ее, случайно угодил рукой в распотрошенную курицу, подскочил, согнулся, и его стошнило. Потом он снова лег и уснул.

Лето 1718 года было нетипичным для пиратской республики на острове Нью-Провиденс. Обычно карибские пираты большие суда чистили весной, и когда на корпусах не оставалось ракушек и водорослей, а прогнившие доски и такелаж были заменены, трюмы заполнялись провизией, водой и отборной добычей, и корабли отплывали на северо-запад, по пути огибая острова Берри и Бимини. Неторопливый Гольфстрим нес их к берегам Северной Америки. Губернаторы английских колоний обычно бывают рады пиратам, приветствуя приток дешевых товаров. Карибское море летом превращалось в рассадник малярии, желтой лихорадки и всяких прочих заболеваний, не говоря уж об ураганах, которые бывали особенно яростны именно в это время года, налетая из открытого океана мимо Барбадоса и Кубы на Мексиканский залив, создавая, разрушая, а иногда и полностью сметая на своем пути острова.

Однако сейчас стоял июнь, а гавань Нью-Провиденса все еще была переполнена шлюпами, шхунами и бригантинами, и среди них можно было увидеть даже пару трехмачтовых кораблей. Костры по-прежнему чадили перед пестрым лагерем из хижин и палаток, а проститутки и скупщики добычи шлялись между матросами и высматривали прибывающие корабли. Прошел слух, будто Вудса Роджерса король Георг назначил губернатором острова, и теперь тот должен был прибыть со дня на день в сопровождении королевского флота, везя с собой помилование тем, кто намеревался навеки отказаться от пиратства, и приказ обрушить кары, предписанные законом, на всех остальных.

Наиболее распространенное мнение среди обитателей Нью-Провиденс по этому поводу в первые недели жаркого лета можно было свести к единой фразе: «Поживем – увидим». Некоторые – такие, как Филип Дэвис, – намеревались убраться подальше к тому моменту, как Роджерс со своей военной свитой ступит на берег острова, а другие – главным образом Чарли Вейн со своей командой – собирались остаться и дать решительный отпор любым поползновениям непрошеных гостей из-за Атлантики. И все же большинство было настроено принять предложение об амнистии и навечно изгнать из своих кошмаров призрак церемониального серебряного весла, которое нес палач, сопровождая осужденных пиратов на виселицу, священника, толпы и последнего узла, который моряк увидит в своей жизни. В конце концов, уж если жизнь под новым управлением им не понравится, всегда можно украсть лодку и отправиться к какому-нибудь другому острову. Две сотни лет назад испанцы предусмотрительно позаботились о том, чтобы завезти на эти острова свиней и прочую живность. И потому жить на острове, питаясь копченым мясом и фруктами, право, не самая горькая доля. Однако райская жизнь браконьеров закончилась лет сто назад, когда Испания решила изгнать этих безобидных обитателей со своих земель. Деваться им было некуда, разве что в море. И вскоре Испания пожалела о своем необдуманном шаге, поскольку изгнанники превратились в морских разбойников – а острова стали их охотничьими угодьями, зелень джунглей была расцвечена спелыми апельсинами, как зеленый шелк золотыми монетками, и даже люди, выросшие в Англии, следуя примеру местных обитателей, разнообразили свою пищу, добавляя к ней плоды тамаринда, манго и папайи. Плоды авокадо, мясистые и тяжелые, время от времени гулко шлепались на песок, от чего испуганно вздрагивали пираты, не привыкшие видеть эти плоды спелыми.

Приготовление пищи занимало теперь основную часть дня на Нью-Провиденс. Во-первых, потому, что неминуемое прибытие Вудса Роджерса по крайней мере значительно отодвигало пиратские набеги, предоставляя людям возможность больше времени уделять своим желудкам. А во-вторых, новый кок с «Кармайкла» оказался не просто компетентным, но даже согласился готовить сразу для нескольких команд в обмен на помощь в доставке и обработке припасов. Например, за три недели с тех пор, как «Кармайкл» прибыл в бухту, было предпринято семь «буйабессных предприятий», когда все население острова – пираты, проститутки, торговцы, детвора – выходили при отливе в гавань и, вооруженные сетями и ведрами, ловили самую разную морскую живность, из которой потом Шэнди варил бесподобное блюдо. И когда все это кипело и булькало в котлах сразу на нескольких кострах вдоль берега, ароматы шафрана, корицы и перца разносились так далеко, что пираты клялись – команды судов учуят их задолго до того, как увидят остров. Месяц близился к концу, и дни становились все длиннее, и все больше народу собиралось вокруг шлюпа «Дженни» и «Кармайкла», потому что они должны были отчалить двадцать третьего числа, в субботу, увозя с собой замечательного кока.

В пятницу днем Шэнди плыл на лодке из бухты, где «Кармайкл» стоял уже почищенный, на киле, готовый к спуску на глубокие воды. Смуглые мускулистые руки Джека Шэнди орудовали веслами, и корабль проплывал мимо под стук топоров, освобожденных от лесов. К концу месяца, сказал он себе, я смогу добраться до Кингстона, получить кредит, после чего наведаться с визитом в Порт-о-Пренс, в… фамильное поместье.

Теперь, когда он увидел яркие цвета западных небес, морей и островов, он уже не чувствовал того недоумения, как тогда, когда впервые увидел рисунок в письме, которое отыскал его поверенный: широкие веранды и окна большого дома Шанданьяков в Порт-о-Пренсе, с раскачивающимися по ветру пальмами, зарослями гигантских папоротников на заднем плане, пролетающей над крышей стаей попугаев; все это теперь казалось гораздо более достижимым, реальным и осязаемым, ничуть не похожим на изображения фантастических поселений на Луне.

После смерти старого Франсуа Шанданьяка, его отца, поверенный Джона отыскал до сих пор неизвестного Джону кузена в городе Байонна, и этот кузен передал ему пачки писем от тетушки с Гаити, где – как Джон всегда смутно помнил – жили его дед и дядюшка. Эти письма, а затем и изыскания в лабиринтах актов, записей смертей и браков, отказов от права наследования и заверенных судом завещаний в конце концов пролили свет на ситуацию, которая заставила Шанданьяка расторгнуть помолвку с дочерью преуспевающего торговца углем, оставить свой пост в фирме текстиля и купить билет на «Кармайкл», чтобы отправиться в другое полушарие: Джон узнал, что, оказывается, дедушка на Гаити, умерший в 1703 году, завещал своему старшему сыну Франсуа, отцу Джона, дом, плантации сахарного тростника и весьма приличную сумму, и что сводный брат Франсуа, Себастьян, тоже проживавший на Гаити, представил поддельные документы, свидетельствующие о смерти старшего брата.

В результате своего мошенничества Себастьян унаследовал поместье, а Франсуа Шанданьяк, даже не имея представления о свалившемся на него наследстве, продолжал из года в год давать представления, постепенно нищая, пока не умер в полном одиночестве, без гроша в кармане. По сути, его дядя не только ограбил своего брата, но и убил его.