Вывернутая перчатка - Павич Милорад. Страница 30

ЯРМАРКА ГУСЕЙ

В то воскресное утро в Ноттингеме профессор Моника Партридж целых десять минут везла меня со скоростью 90 миль в час через имение Байрона «Нью стед аби». «Это половина», – сказала она, а мы все ехали по бескрайнему лесу, охотничьим угодьям и пастбищам с водоемами и стойлами для скота, которые можно было принять за замки.

Хромой поэт, которого больше любят, чем читают, устроил под крестовым сводом одного из своих подвальных помещений бассейн, где мог плавать зимой. У этого страстного любителя плавания было больше пресной воды, чем во всей Греции, за которую он отдал жизнь: собственное озеро, водопад и река в том лесу, куда каждую весну пускали побегать на свободе собак, чтобы они «заточили когти» перед охотой.

Здесь я увидел еще одно чудо английской Реформации. Мраморные фасады католических соборов, украшенные бесценными статуями, розой и витражами в высоких окнах, оставляли невредимыми, когда разрушали храм. Считалось, вероятно, достаточным уничтожить тело церкви, оставив ее лицо. На Балканах, однако, святому прежде всего отрубали голову.

Сейчас мне нужно было немного отдохнуть перед новой вечерней встречей, и я на несколько часов остался один в Ноттингеме, получив совет посетить замок на холме, расположенный точно над пещерой со знаменитой корчмой «Путь в Иерусалим», откуда восемьсот лет назад крестоносцы отправлялись в Палестину. Я поднялся наверх и оказался перед задним фасадом замка. Главный вход, как я узнал потом, вел в залы, украшенные прекраснейшими коллекциями хрусталя, драгоценных металлов и знаменитого английского фарфора. Но и этот нижний второстепенный вход с воротами и бывшими помещениями для прислуги предлагал свои развлечения – свою выставку. Тут была ярмарка гусей.

Прославившаяся в веках ноттингемская ярмарка гусей, проходившая каждый год в одно и то же время, имела свои правила и своих посетителей, точно так же как и соревнования по футболу. Здесь выбирали самое большое яйцо сезона, продавали игрушки и сладости и, разумеется, гусей, поросят, телят и все виды молочных, мясных и глиняных изделий.

Из экспонатов этой веселой ярмарки был устроен музей: старые детские игрушки, такие, каких сегодня не делают, деревянные, соломенные и жестяные, шарики и свистульки из глины, плетеные корзины и пластмассовые фигурки телят и гусей, муляжи яиц, сыров и всего того, что могло быть на подобной ярмарке. И среди всего этого веселья, которое показывает, какими скучными кажутся нам сегодня забавы наших предков и какими покажутся наши собственные забавы потомкам, стоит огромная витрина, а в ней нечто такое, от чего кровь застывает в жилах.

И это «такое» действует точно так же, как действовало когда-то на наших предков.

Я имею в виду коллекцию самых знаменитых уродов, которых в течение двух веков показывали в балаганах на ярмарке гусей. Миссис Мария Пейджет с тремя грудями, хвостатый сын некоего Питера

Кокса, две леди Уэстон: бородатая мать с бородатой дочерью, молодой джентльмен Талбот Пирс с третьей ногой, причем левой, сиамские близнецы братья Нероу, сросшиеся так, что стали похожи на игральную карту, и еще одна сиамская пара Уэст, о которой в приложенном объяснении говорится, что они не братья, а отец и сын, все еще являющиеся одним телом.

И что самое страшное, эти экспонаты не пластмассовые копии, как телята и гуси на этой выставке. О чем прямо говорит надпись на витрине и что и без того ясно с первого взгляда. Перед нами настоящие забальзамированные люди из плоти и крови, которые когда-то смотрели на нас, так же как теперь мы смотрим на них, с той разницей, что мы о них не знаем ничего, а они о нас узнали, вероятно, все.

Сверкнет иногда стеклянный глаз, вставленный искусной рукой мастера, но кожа у них настоящая, ужасающая от старости, которая давно перестала быть человеческой старостью. Бороды женщины и девочки наверняка каждые сто лет нуждаются в очередном расчесывании, но зубы у них блестят, как когда-то раньше.

И среди всей этой компании монстров стоит прямо перед нами, так что через стекло его можно хорошо рассмотреть, сэр Вальтер Скотт собственной персоной. Автор «Айвенго» и других известных со школьной скамьи произведений. Сэр Вальтер Скотт гладко выбритый, с нежной, как у ребенка, кожей, с шелковыми рыжеватыми бакенбардами, длинными ресницами и ногтями, которые пульсирующая кровь окрашивает в розовый цвет.

Красавец смотрит на нас голубыми глазами, глубина которых 2 метра 40 сантиметров, смотрит спокойно и самоуверенно, он джентльмен par excellence, хромота его почти незаметна (второй хромой поэт за один день!), и с ним все в полном порядке. Остается только поздороваться за руку. Но дело в том, что ничего не в порядке. Потому что это прекрасное лицо, единственное человеческое лицо в витрине, этот изысканно одетый английский джентльмен и великий европейский писатель – один-единственный, кто здесь ненастоящий.

Только он, похожий на человеческое существо, мужчина среди уродов, которых можно принять за кого угодно, но только не за людей, только он является не тем, чем кажется, потому что он кукла. Одна из тех кукол, которых начиная с XII века изготовляли после смерти каждого английского аристократа и, облаченными в настоящий костюм (потому что здесь сохраняют не только каменные, но и отрубленные головы), отправляли на хранение в Тауэр – древний обычай, который в наше время переселился в музей мадам Тюссо.

А настоящие здесь только те, что стоят вокруг Вальтера Скотта и кажутся до того нереальными, что и в страшном сне не могут присниться. Здесь они истина.

Я со всех ног бежал на обед вниз по ступенькам, вылизанным ветром, и думал: откуда взялась такая странная идея? С какой стати сэр Вальтер Скотт оказался в одной стеклянной клетке с монстрами? И тут я вспомнил одну его раннюю книжечку, опубликованную в 1799 году под названием «Похвала рассказам ужасов». Я вспомнил его жуткие баллады и понял, что стоящие вокруг него уроды были сродни тем, кого порождало его воображение, и со временем все это приняло вот такой неожиданный поворот.

Он, тот, кто был живым, больше не живой, а они, которые были плодом его воображения, воплотились в жизнь и стоят теперь как единственное, что осталось от него живого. Они знают о нем все, а он о них ничего. Только вот никого нет, кто запулил бы им в глаза камнем из рогатки.

ОДНО ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО

Очень трудно объяснить, что же в действительности случилось в начале июня того 1983 года. Однажды утром мне позвонили из газеты «Книжевна реч» и попросили дать им одно странное разрешение. Какой-то молодой человек, сказали они, пришел к ним в редакцию газеты с рассказом, который называется «Избранник», и попросил, чтобы его опубликовали не под его именем, а под именем Милорада Павича.

– Ну а рассказ хороший? – спросил я.

– Хороший.

– И вы бы напечатали его, если бы не эта закавыка?

– Напечатали бы.

– Ну и печатайте. Мне все равно.

Это было начало. Потом дело развивалось следующим образом.

В газете «Книжевна реч» № 213 на первой странице появился один короткий текст Немани Митровича под названием «Уроды». В том же номере от 25 июня 1983 года вышел рассказ «Избранник» под моими именем и фамилией. Я его прочитал, прочитали и многие мои знакомые и восприняли его как мой. В связи с этим состоялся еще один разговор по телефону. Мне позвонил Йовица Ачин. Он сказал примерно следующее:

– Я прочитал твой рассказ. Надо поговорить. Тут что-то не так.

– Конечно не так, – сказал я. – Ты понял главное, но не заметил второстепенного. Обрати внимание на примечание редакции на последней странице.

Примечание было следующего содержания: 

P. S. Говоря на чужом языке, трудно скрыть свой акцент. По определенным соображениям, должен признать, что автором этого рассказа являюсь я, Пиштало Владимир. Хотелось бы, чтобы это вынужденное признание как можно меньше коснулось сознания читателей и было услышано ими как сквозь сон. Я надеюсь, что из-за отсутствия моего имени под рассказом автор «Записей на одеяле из конского волоса» никак не пострадает. Во-первых, потому, что это соответствует духу его рассказов, а во-вторых, потому, что он в известном смысле получил ответ, разговаривая со стеной.