Отрицаю тебя, Йотенгейм! - Павлов Алексей. Страница 18

Что это?

Толик поднял тампоны, и стало ясно, что речь идёт о двух пулевых ранениях. Помнится, просил приятель по-дружески нагнать перед кем-то понтов, погрозить какому-то субъекту, что и было сделано. Времена были советские, бандитизм в моду ещё не вошёл, а потому и опасений не было так, ерунда, повздорили ребята за какое-то сырьё на заре перестройки. В дверь позвонили и застучали: «Откройте, милиция!»

Во, уже и менты успели. А звонили в скорую. Леха, бери пушку!

Я взял пистолет, положил в сумку и, не закрывая её, сверху затолкал небрежно шарф. Когда потребовали паспорт, я вытащил шарф, за ним паспорт и оставил сумку на столе открытой. Потом, услышав от Толика и жены, что я друг и только друг, приказали покинуть помещение. Неспешно закрыв сумку, я вышел за дверь. Этот пистолет жёг мне руки. Два дня я его таскал в кармане, не решаясь оставить нигде, после чего решил утопить. Впоследствии я предложил приятелю за него деньги. «Глубоко переживаю утрату личного оружия, сказал после операции Толик. Денег не надо. А пушку ты мне должен». На этом наша дружба и кончилась. Что стоило тогда схлопотать пару лет за хранение? Не стал бы ведь говорить, что пистолет не мой? Не стал бы. Молчал бы как партизан. Кстати, если бы и не молчал, получили бы обвинение оба, да ещё за умысел, за группу и ещё за что-нибудь. Вот тебе и картинка в два года весом. А теперь прикинь, картинка эта в твоей жизни весьма безобидная. Так что сиди и исправляйся. Была доля правды в убеждении нашего поколения, что жить надо честно, и тогда Родина тебя не съест.

Сам по какой статье? с удовольствием выслушав историю, поинтересовался Воробей.

160, часть 3. Растрата или присвоение чужого имущества (как будто можно присвоить своё) в крупном размере по предварительному сговору группой лиц.

Сколько сидеть будешь?

Не знаю, наверно, сколько УПК позволяет до двух лет за следствием.

А на суде сколько дадут?

Суда не будет. В деле, говорят, двести томов, и хотят довести до пятисот.

Но в таком деле нужны явные доказательства.

Нет, доказательств нет.

Вообще?

Вообще. Мне даже копию постановления о привлечении в качестве обвиняемого не дали.

Ни х.. себе. Я по тюрьмам двадцать лет, а такое первый раз слышу. Долго сидишь?

Девять месяцев.

До хуя…

Да ладно. По сравнению с твоими четырьмя годами это ничто.

Кому как. Всем тюрьма даётся по-разному. Мне-то что, я это одно. А вот ты… Я же вижу.

Все проходит.

Да, согласился Сергей, предлагая сигарету. Давно на больнице?

С сентября, начиная с Бутырского Креста.

Старый тюремный волк, констатировал Сергей, зажигая огонь. За диалогом внимательно следила вся хата. С этого момента в любой камере на любом централе моё положение будет железобетонным, это будет известно и братве и мусорам, но тогда я об этом не думал. В лице Сергея я нашёл интересного собеседника и сильную неординарную личность, а это встретишь не часто. Из хорошей семьи, ученик спецшколы и юный музыкант, Сергей угодил на малолетку и с тех пор на свободе бывал редко, совершая все более и более тяжкие преступления; получил размен, но исполнение смертной казни приостановили, и вот опять пошли года за судом, изучающим немереное количество деяний. То Серёга, оказавшись на свободе, совершит веер вооружённых ограблений, то убийств. «Прикалывает меня насилие! делился мыслями с хатой Воробей. По мне так прав тот, кто сильней. Люблю я это дело».

А ты, стараясь угодить Серёге, обращался ко мне Смоленский, каким-то чудом ещё цеплявшийся за больничку, тебя насилие прикалывает? Я тоже за насилие".

Нет, я против.

Что?! Ты против насилия? Смоленский ощетинился как дикобраз, полагая, что я сказал нечто кощунственное, и подобострастно покосился на Воробья.

Да, я против насилия. Категорически.

Чево-чево?.. угрожающе навис надо мной Смоленский, по-прежнему косясь на Воробья и ожидая судьбоносной поддержки.

Сергей довольно усмехался, не реагируя, но в воздухе электрическим током обозначилось его отношение: шансов у Смоленского не было, и он нелепо и скоропостижно увял. Пребывая в некотором недоумении, хата озвучила свой вопрос устами переселённого со шконки парня из Феодосии. Покрытый орнаментом татуировок на ногах, так, что казалось, что он в штанах, феодосийский поинтересовался у расписанного по самую шею тяжкой символикой Серёги:

А у вас в хате смотрящий есть? У вас ведь все полосатые? Сколько таких хат?

Есть смотрящий, добродушно ответил Сергей, все полосатые. Хата такая одна. Наша.

И кто смотрящий?

Я. Что, непохож? ласково ответил Воробей. С этого момента в хате стояла образцово-показательная тишина, и так она радовала душу, что подступающий Новый Год, казалось, уже не может быть омрачён ничем.

Судья у меня тётка с разумением, рассказывал Сергей, говорит: «То, что Вы, Воробьёв, преступление совершили это ясно. Но какое вот что не понятно. В заключении судмедэкспертизы сказано, что потерпевший скончался от удара тяжёлым металлическим предметом. Следствие убедительно доказывает, что этим предметом является пистолет „ТТ“, рукояткой которого Вы нанесли потерпевшему смертельный удар. Но почему при этом в месте удара не повреждена кожа потерпевшего. Ведь пистолет весит 940 граммов. Как это может быть?» Я и говорю: «Вот именно. Как это может быть? Может быть, я не убивал?» «Вот это, Воробьёв, мы и пытаемся выяснить». С такой судьёй можно разговаривать, честная.

В России честный, Сергей, это тот, кто ещё не попался, и верить нельзя никому, особенно судье. Не обольщайся. Судьёй она быть не перестанет.

Я-то? Не-е, это я так. Какой, на хуй, верить. Но было видно, что напоминание пришлось вовремя. Арестантская солидарность иногда помогает. Брошенное мимоходом слово может поддержать так, что сыграет решающую роль. Однажды, ещё в хате 06, вернулся из каких-то странствий весёлый парень с погонялом Одесса. Старожилы оживились, обрадовались, как по мановению волшебной палочки, Одессе организовали персональную шконку, хоть и казалось, что это невозможно, и Одесса решил приколоться со мной. Выслушав историю задержания и медицинского аспекта, кратко констатировал о мусорах: «Охуевшие». А узнав содержание 160-й статьи, так убеждённо воскликнул «а вот это ещё надо доказать!», что я до сих пор с благодарностью вспоминаю эту поддержку, которая, среди прочего, помогла мне быть уверенным и тогда, когда коварные подкумки шептали и бубнили, что семерочка мне обеспечена, если и не вся десятка.

Леги здесь? поинтересовался Сергей.

Здесь, прямо над нами.

Девушка по имени Леги была заточена в спидовой хате уже который год, все знали, что она обречена и умереть ей на свободе, скорее всего, не удастся. В камере с Леги было ещё несколько арестанток с бесконечным сроком заключения, но по их поведению нельзя было догадаться, какой ад свил гнездо над нашим потолком. Каждый день сверху приходили малявы с просьбой загнать хороших сигарет, бумаги, иногда чего-нибудь ещё, например баян, всегда в дружелюбном спокойном тоне. Временами наверху наступала продолжительная тишина, никто не смеялся и не ругался на решке, на цинк не отвечал. Это означало, что баян нашёл применение. Изредка в кормушку заглядывал вертухай и просил переправить по дороге для Леги передачу с письмом. Незапечатанные письма были от матери, и читать их было сверх всяких сил.

Мы с Леги ещё по воле знакомы, повествовал Сергей, показывая цветное фото в прогулочном дворике. Прошлый раз на больничке мы весело отдыхали. Денег было много, так мы в гости друг к другу ходили. Я по корпусу по всем этажам гулял, когда хотел. Меня главный на третьем этаже увидел говорит: «Что ты здесь делаешь? Иди к себе быстро!» Вот мы здесь все сфотографировались, это Вор, это я, это Леги. Леги как Вора увидала они тоже давно знакомы целоваться бросилась на радостях, а он отворачивается страшно ему, улыбаясь продолжал Сергей. С фотографии глядели обыкновенные лица людей, объединённых давней дружбой, и, если не знать, где сделано фото, ничего необычного заметить нельзя, кроме разве некоторой отрешённости, будто здесь человек, и в то же время нет его.