Рейдер - Астахов Павел Алексеевич. Страница 76

– Ну и как теперь быть?

– Как?! – поднял брови генерал-майор. – Да все очень просто, господин генеральный директор. Я назначаюсь вашим первым замом. В течение двух, максимум трех месяцев мы осваиваем с вами всю институтскую кухню…

«…мы осваиваем с вами…» – мысленно повторил Батраков.

– …я имею в виду производство, рабочий цикл, коллектив, поставки, заказы, подряды и так далее. Как только будем готовы, объявляем о вхождении в состав РОСОБОРОНПРОМА.

Сердце Батракова стукнуло и застряло где-то в горле.

– Да-да, – наставительно забарабанил взятым со стола директора карандашом по директорскому же столу первый зам, – возвращаем государству потерянные активы. Сегодня, дорогой товарищ Батраков, пришло время собирать камни.

Батраков облизнул мигом пересохшие губы.

– А как же мои… ну… наши… – он замялся.

– Вы, наверное, хотите узнать, как быть с акциями, которые вы так удачно подсобрали? – по-хозяйски откинулся в кресле чекист. – Не беспокойтесь, государство вас не обманет! Все акции будут у вас выкуплены. По номинальной стоимости.

У Батракова помутилось в глазах. При создании акционерного общества он продуманно занижал номинал акций, чтобы легче было их выкупить, но теперь эта политика оборачивалась против него.

– После выкупа акций НИИ станет частью крупного государственного концерна-холдинга, – развивал перспективу Соломин, – и будет управляться Советом директоров. А вас, дорогой наш директор, мы с почетом и уважением отправим на заслуженную пенсию.

«Где же валидол? – пошарил глазами по столу директор. – Ну, где же он…»

– В общем, как говорится в анекдоте про «Красную Шапочку и Серого Волка», – встал с кресла первый зам, – вас, уважаемый Александр Иванович, хотели недружественно поглотить, а мы будем вас дружественно сливать с госконцерном.

Батраков тупо смотрел в пространство перед собой.

– Не вешайте нос, шеф! – похлопали его по плечу. – Лучше скажите, какой кабинет я могу забрать для работы и своих вещичек?

Батраков жестом показал на дверь, которая вела в приемную.

– Кабинет напротив.

Соломин стремительно двинулся к выходу, но у самых дверей остановился:

– Жду вас через пятнадцать минут у себя.

Ровно через пятнадцать минут первый заместитель попросил секретаршу, которая, примеряя роль «слуги двух господ», испуганно металась меж двух кабинетов, пригласить Батракова. И когда Александр Иванович вошел, первое, что бросилось ему в глаза, был стоящий на самом почетном месте большой снимок в стеклянной рамке. На снимке, широко улыбаясь, как близнецы-братья, были запечатлены три бравых вояки в полевой форме.

Молодые цветущие курсанты с петлицами связи на фоне таких же цветущих яблоневых садов, обнявшись, смотрели в объектив камеры так уверенно, словно смотрели в свое будущее. В правом явно угадывался Соломин, посреди важно возвышался орденоносец Пахомов, а в левом – хоть и с небольшим сомнением – Батраков идентифицировал… будущего адвоката Артемия Андреевича Павлова.

Правосудие для всех…

Едва Артем вошел в офис, позвонила Настя.

– И как там обещанный мне Париж?

– Сегодня вылетаем.

Не в силах сдержать счастливой улыбки, Павлов шел в свой кабинет, но перед глазами стояла только Настя – такая, какой он увидел ее посреди ночи, едва открыл глаза.

– Правда, что ли?! – восторженно охнула Настя. – Ну, и где ты тогда бродишь?! Я замучалась ждать!

Любимая женщина имела право на каприз, и Артем глянул на часы.

– Буду… через часик-полтора, но сначала я должен подвести итоги.

Безотрывно корпящие над бумагами адвокаты уже приветствовали его – кто жестом, кто кивком.

– Здравствуйте, – каждому кивал Артем и, понизив голос, прижал трубку плотнее: – Все, Настенька… у меня работа.

Он отключил телефон и победно оглядел помощников.

– Все, ребята, в Тригорске полная победа!

– Йес! – взвизгнула Маша. – Я знала!

Павлов рассмеялся:

– А теперь быстренько пробежим по итогам. Кто мне скажет, на чем рейдеры «поймали» Батракова?

Адвокаты переглянулись. Такое подведение итогов происходило каждый раз, и щепетильность и требовательность шефа, честно говоря, всех уже достали.

– Да мы знаем, Артемий Андреевич, – за всех ответил Сережа Гришковец, – закон надо соблюдать, и все будет тики-так.

– Мелких акционеров не надо обижать! – подхватила Маша. – Иначе они кого угодно поддержат, лишь бы своего босса стряхнуть. А чем кончаются революции, мы уже знаем!

– Точно, Мария! – порадовался радикальности ее вывода Павлов. – И значит, первым теоретиком рейдеров был… ну-ка…

– Неужели Ленин? – сам не веря тому, что сделал такой вывод, спросил Саша.

Павлов подошел и демонстративно пожал ему руку.

– Браво, товарищ Александр. То, что удалось Ульянову, больше не повторит никто. Хапнуть целую страну, не вложив ничего, только под обещание, – это абсолютный рекорд!

– А в результате – разруха и миллионы смертей, – тихо сказала Маша.

Артем вспомнил Пахомыча и вздохнул. В этом и была одна из самых жутких особенностей рейдерства: выигрывая – лично для себя – на рубль, они разрушают – для всех остальных – на миллионы, оставляя после себя выжженную землю, а то и самые настоящие кладбища.

– Но ведь почти то же, по сути, сделано и в девяностых? – осторожно то ли спросил, то ли решил, сам для себя, Саша. – Теми же Кохом, Чубайсом, Юмашевым, Гайдаром…

Павлов невесело улыбнулся:

– Беда в том, что нет такого предприятия из приватизированных в 1991—1995 годах, где бы не был нарушен закон – в его сегодняшнем толковании и понимании.

– А может, реформаторы намеренно создали условия, при которых соблюсти закон невозможно? – предположила Маша. – И теперь весь бизнес на крючке… выбирай любого и делай с ним что хочешь.

– Похоже на правду, – мрачно хмыкнул многоопытный Гришковец. – Ходорковского «закрыли», Сосновку у Фрида и Касьянова отобрали, коллекцию Союзмультфильма завернули… Все понимают, что это грабеж, и все молчат. Знают, чем кончится, если вякнешь.

Ребята притихли, и Павлов, понимая, что на такой ноте «прения» закрывать не стоит, окинул их требовательным взглядом.

– Но то, когда закон восторжествует, зависит в том числе и от нас.

Молодые адвокаты молчали.

Берлинский лесник

Йон отыскал имя самозванца – Колесов Сергей Михайлович – в списках пассажиров, тут же встретил его в толпе гостей Будапешта, убедился, что он ничего не сунул в камеру хранения, и сопроводил из аэропорта до отеля. А едва Колесов ушел на встречу с ним, Йон сунул портье десять сотенных бумажек и – уже с ключами – поднялся в номер. Платить за то, что можно взять даром, он как-то не собирался.

Йон внимательно обыскал вещи самозванца и почти сразу же обнаружил увесистую пачку, упакованную в искрящуюся подарочными цветами оберточную бумагу. Аккуратно вскрыл, тщательно просмотрел всю пачку целиком и сразу увидел основной изъян «коллекции» – ключевых чертежей здесь не было.

Понимая, что в Будапеште делать уже нечего, Йон неспешно сошел вниз по лестнице, бросил ключи благодарному портье и лишь в последний миг решил сходить-таки к месту так и не состоявшейся встречи. Ему было любопытно, как именно его собирались «поймать на крючок». И первым, кто бросился ему в глаза, был неприметно сидящий за столиком кафе человек.

Если бы не многолетняя выучка, Йон бы закричал – от боли и гнева. Человека, сидящего в сторонке, он узнал сразу. Именно этот человек – только на двадцать лет моложе и одетый лесником – четырежды попадал в поле его зрения в лесу под Берлином, и именно этот человек нечаянно обнаружил себя, когда отец заболел и был в срочном порядке госпитализирован.

Дитрих фон Зибенау дал Йону все, даже это имя. Он заменил подобранному на безвестной помойке Йону и отца, и мать, и всех родственников. Он дал ему лучшее образование и воспитание – из всех возможных. Он показал ему цену денег и власти, не отказывая ни в том, ни в другом. Он действительно стал для Йона всем и вся!