Корона Солнца - Павлов Сергей Иванович. Страница 19

Но пострадал не только я. Последствия загадочной катастрофы были настолько впечатляющими, что я на время забыл свою боль. Там, где недавно мелькали объемные изображения меркурианского ландшафта, зияла широкая пропасть. В полуметре от того места, где я сидел. На дне провала бурлило месиво из оранжевых сгустков. Из клокочущих глубин периодически возносились вверх столбы шумного пламени. Все остальное пространство — слева, справа и, наверное, сзади меня — было погружено в сумрак. И лишь просветленные громады исполинских дисков выдавали свое присутствие слабым мерцанием.

Где-то далеко вверху, на фоне красноватого марева, метались длинные тени. Иногда тени принимали знакомые очертания: мне казалось, я вижу теневое изображение человека, одетого в скафандр. Моя догадка неожиданно подтвердилась. Мятущийся клубок теней распался, и вниз, в клокочущую бездну, полетел какой-то темный продолговатый предмет. Да, это был человек в скафандре. Но, падая, он странно увеличивался в размерах, распухал. Пролетая мимо меня, он уже превосходил размерами меркурианский глаер! В лицо мне ударил горячий вихрь, и через минуту все было кончено: исполин погрузился в месиво оранжевых сгустков и стал разваливаться на отдельные глыбы… Из провала докатились раскаты гула.

Вокруг посветлело. Справа появились колонии серебристых игл, слева надвигалось скопище фиолетовых торов. «Теперь уж мне несдобровать», — безразлично подумал я, чувствуя неодолимую слабость. Перед глазами расцветали великолепные созвездия узорчатых огней, знакомо раскачивались рулоны радужного сияния. И вдруг я заметил свой маленький диск. Но он прилетел не один: следом за ним, подпрыгивая на невидимых волнах, плыл маленький голубой шарик. Вдвоем они исполнили вокруг меня замысловатый танец. Я ощутил, как все мое тело начинает покрываться пушистыми кристалликами инея. Боль сразу утихла, уставший мозг заволокла приятная дремота…

Больше я ничего не помню, Алеша. Я проснулся, когда меня разбудил Акопян…

Рассказывая, Шаров ходил взад и вперед за спинкой моего кресла. Чтобы видеть его, мне приходилось поворачивать голову то вправо, то влево. Когда моя шея устала, я взгромоздился на кресло с ногами и, положив локти на спинку, молча следил за ходьбой командира.

Закончив свой рассказ, Шаров остановился рядом и, приблизив лицо почти вплотную к моему, тихо спросил:

— Бред?..

Я отшатнулся.

— Многие детали вашего бреда и моего странным образом совпадают… — сказал я, подумав. — Если это и бред, то бред обоюдный, так сказать, телепатического характера: один — продолжение или часть другого. Мы помолчали. Шаров, задумчиво поглаживая подбородок, смотрел куда-то мимо меня.

— А знаете что?.. — нарушил я неловкое молчание. — Мне в голову пришла интересная мысль: не заключается ли суть разгадки в двух словах: «нейтринный синдром»?!

— Синдром?.. — переспросил Шаров.

— Ну да, нейтринный синдром. Защитная система «Бизона» ограждает нас от любого проникающего излучения, кроме одного. Поток нейтринов пронизывает нас беспрепятственно, и кто знает, какое воздействие оказывает этот плотный поток на нашу психику… А для людей с расстроенной психикой мир галлюцинаций часто неотличим от мира реальных вещей.

— А это?.. — Шаров протянул руки, показывая красные следы на сгибах кистей.

— Это Не довод, — возразил я. — Известны случаи, когда силой гипнотического внушения на теле человека вызывались признаки ожога: кожа краснела, покрывалась волдырями…

Шаров колебался недолго. Повернулся ко мне спиной и быстро стащил через голову свитер.

Я собирался сказать что-то еще, но замер с открытым ртом. От правого плеча до левого бедра на спине командира проходил страшный, болезненно вспухший рубец. Там, где края свежесросшейся раны прилегли не совсем плотно, виднелись засохшие капельки крови…

НАД АРКАМИ ПРОТУБЕРАНЦЕВ

Полмиллиона километров от поверхности Солнца. Это немного, если между нами и зыбкой, подвижной оболочкой звезды — всего лишь тонкий слой внутренней короны. Там, внизу, в глубинах кипящего зноя, зарождаются световые лучи. Покидая свою колыбель, они уходят в просторы Вселенной вестниками грозных процессов преобразования звездной материи. Восемь долгих минут мчатся они с неимоверной скоростью, чтобы достигнуть орбиты Земли, и всего лишь две секунды, мгновение, чтобы встретить «Бизон»…

Веншин подумал, что-то прикинул в уме и, наконец, ответил:

— Еще сто тысяч километров и, я думаю, будет достаточно.

— Скорлупка не выдержит, — мрачно заметил Акопян. — Мы выполнили заданную нам программу сближения, не знаю, что вам нужно еще… Впрочем, считайте, что я воздержался. Решайте сами. — Он демонстративно встал и пересел в кресло за пультом. — Мало вам космических девушек.

— Итак, шестьдесят? — переспросил Шаров.

— Сто, — спокойно поправил Веншин. — Как минимум.

— Тяжеловато. Теплоприемники перегружены, энерговыброс на пределе… Морозов, дайте схему облета.

Я включил автоматы подсчета и отрегулировал изображение:

— Готово!

Шаров приблизился к экрану вплотную.

— Так… Потребуется два витка. И даже еще шестнадцать градусов. Тяжеловато… Как вы полагаете, Морозов?

Я промолчал. Сейчас только от командира зависит, будем ли мы опускаться ниже предельной отметки, или повернем на Меркурий.

Прежде чем высказать свое решение, Шаров несколько раз пересчитал результат. Я и Веншин с одинаковым волнением следили за выражением его лица, хотя наши интересы были прямо противоположны. Мой мозг был перенасыщен недавними впечатлениями, и я не испытывал особого энтузиазма сосредоточиваться на чем-нибудь другом. Я мог сколько угодно называть себя размазней и кисляем, упрекать в забвении долга — все напрасно. Мне хотелось домой.

— Облет по спирали опасен, — сказал командир. — Пройдем по касательной. Вас устраивает полтора часа на пределе снижения?

Веншин развел руками:

— За неимением лучшего…

— Хорошо. Готовьтесь.

Закипела работа. Я меняю кассеты, проверяю нули записывающих устройств, настраиваю аппаратуру. За моей спиной что-то выстукивает цифровой датчик электронного лоцмана, шуршит бумага, туда и обратно, как мячики, летают короткие фразы Шарова и Веншина.

— К экватору ближе нельзя, — говорит командир. — Не имеем права так рисковать.

— Объясните! — недовольным голосом восклицает Веншин.

— Кому нужны экспедиции, из которых не возвращаются?

— Вас пугает возможность непредвиденного выброса?

— Меня пугает то, что ты не вернешься! «Тур» и «Мустанг» не вернулись.

— Между прочим, это я уже слышал. Где же выход?

— Зона спокойной плазмы.

— Значит — полюса… Который из них?

— А это уж вы мне подскажете.

— Лучше, конечно, южный…

— Южный выброс рассеялся?

— Почти.

— Ну, если «почти», тогда — северный.

— Южный.

— Веншин, не упрямьтесь.

— На кой черт мне спокойная плазма?!

— Вам виднее…

— Ну, знаете…

— Будет лучше, если мы превратимся в облако раскаленного газа? Ладно, пройдем по дуге восемьдесят два и пять десятых. Это что-то около двух часов на пределе снижения.

— Так… И склонение — двадцать.

— Шесть, и ни градусом больше.

Веншин долго еще что-то доказывал, возмущался, но я уже не слушал.

Глухо грохотали моторы, деловито постукивали вакуумные насосы, тонкий писк энергообменных устройств вплетался в многоголосый хор включенных приборов.

Корабль так же, как и люди, напряженно готовился к решающему броску. Только что в звездоплавании родился новый термин: «корональные ямы».

Авторство принадлежит Акопяну. Его побелевшие пальцы крепко сжимают рычаги управления.

Каждые пять минут командир спрашивает:

— На сетке?

— Шесть! — громко отвечает Акопян. — Градус в градус.

— Баланс режима?

— Четыре нуля! Молекула в молекулу.

— Отлично. Прежний курс.

— Есть прежний курс! До следующей ямы…